– Знаешь, Филя, а универсам ваш – это диверсия против нас, – сказал Заглада ни с того, ни с сего, может только чтобы задеть хвастливого американца.
При слове «диверсия» Филипп американский замолк и уставился на своего тезку.
– Психология у нас не та, нам привыкать надо к универсаму, он нас просто грабит. Туда войдешь – мозги у дверей остались, одни глаза работают, что попало, то и хватаешь. Есть у тебя дома, нет – хватаешь. Хлеб тянем булками. Нужно, не нужно, а сухой выбрасываем в помойку. Хлеб-то у нас, Филя ты иностранный, дешевле пивной бутылки, вот мы и выбрасываем его на помойку. Вот и выходит универсам – это твоя диверсия. А мы не жадные, бутылку выбросим.
Наконец они опять пошли в парную. Все голые, все одинаковые, не видно, где русский, где иностранец, а как поддали пару – сразу стало ясно, кто есть кто: Филипп американский потом облился и выскочил в предбанник, а Филипп русский торжествующе, в отместку за похвальбу, закричал:
– Давай твово президента сюда! Пусть с нами посоревнуется! Нечего бомбами размахивать, в парную его! – Вся голая братия в парной хохотала.
Потом Филя постарался над ними: он сделал американцу такой массаж, что тот взвыл от удовольствия. После того, как он изрядно наломал тело и Черняку, они все трое пошли в предбанник, покачиваясь от наслаждения и слабости.
Закутавшись в простыни, уселись на свои места в кабине. Пришел какой-то давно не бритый босяк и принес им чай, видать, прослышал, что американец тут парится. Филя пошептался с ним, и появилась еще чекушка. Черняк отказался, а два Филиппа выпили и эту водку, доели хлеб, и американца опять потянуло на хвастовство.
– Русски бедный! Америка богатый!
– Врешь ты, Филя, мы не бедные. Где у нас нищих ты видел? Покажи мне одного нищего, и я тебе дам сто рублей!
– У вас нет бумага в туалет! – торжествующе сказал Филипп.
– С чего ты взял, оборванец? Приличных портков не имеет, а туда же! Там, где ты был, как раз бумага в туалете кончилась!
– Ноу! Ноу! Я другой туалет был, нету. Бедный руси!
Заглада ехидно ухмыльнулся и ласково погладил американца по щеке.
– Вы что же, гражданин Америка, приехали правду о нас узнавать в городских таулетах? Мы, может, специально бумагу не вешаем туда. Повесь – народ будет думать начальство ждем. У нас реформа школы была, каждому дитю бесплатные книжки давать будем, так что туалеты бумагу подождут. Соображай и считай, деловая Америка. Это мы ничего не считаем, чего считать, у нас все общее: мое – твое, твое – мое. Кто бедный, кто богатый – бабка надвое сказала.
Филя помолчал, довольный тем, что сразил вескими аргументами хвастливого американца, и решил его окончательно добить.
– Слыхал я, вы в гости друг к дружке со своим закусоном ходите. Это вы от жадности или от богатства?
Филипп в ответ стал что-то бормотать: «дринк», «водка», «доллар», считал, загибал пальцы, а Филя думал, что американец туману напускает, оттого, что стыдно ему стало за свою Америку. И тут ему пришла в голову просто потрясающая мысль.
– Друзья, едем со мной к Дуське! – решительно предложил он.
– Что есть Дуська? – спросил американец.
– Не что есть Дуська! Одна баба есть, но какая баба! – он замер в восторге от предстоящего для американца зрелища и добавил: – Пойдем, увидишь Евдокию и ее банду!
– А, баба! Понимай! Бабушка, старый женщина. Филипп бабушка, – обрадовался американец, что разобрался в родстве.
Филя не стал больше ничего объяснять. Не мог же он сказать ему, что Дуське всего сорок, но, правда, она уже бабушка, внучке один годик исполнился, и по этому случаю они сейчас туда поедут. Не стал объяснять, очень долго и трудно, а времени осталось мало, и так уже час опоздания. В то же время Заглада понимал, что к Дуське просто так не пойдешь с чужим дядей, даже если он американский, надо сначала позвонить. Во всяком случае Филя решил твердо, что приведет к ней двух таких славных ребят. Ему спасибо еще скажет.
Из автомата он набрал номер, Дуська ответила сразу, будто ждала у телефона.
– Встретил тут двух старых приятелей, бросить не могу. Приедем вместе, если не будешь стервой!
– Уже нажрались! – сказала в сердцах Дуська и добавила кое-что, что на американский язык переводится лишь приближенно. Она бы послала Филю с приятелями куда бы пожелала, но случилось так, что не все гости пришли, и образовался мужской дефицит в компании, а выпивки и закуски приготовлено было десятка на два человек. Поэтому Евдокия ухмыльнулась торжествующе, оглядела своих приятельниц и сказала:
– Сейчас прибудут мужики! Не класс, но все же…
Филя подловил частника – не мог же он везти таких знатных друзей на городском транспорте, да при том опасался, чтобы американец не попал в вытрезвитель.
Дуся, розовая от счастья, что исполнился годик ее внучке, в голубом, сильно декольтированном платье, эффектно открывавшем ее белое прелестное тело, была образцом здоровой русской женщины. Злые кошачьи глаза, губы поджаты, брови сведены, на языке – непереводимые на иностранный слова, грудь вздымается и опускается. Но тут ее взгляд упал на двух интересных парней, и глаза сразу стали ласковыми, губы расплылись в улыбке, брови поднялись в приятном удивлении и слова прозвучали, как музыка:
– Проходите, дорогие гости! Как мы вам рады!
– Это есть твой бабушка? – засмеялся американский Филипп и поцеловал Дуське руку, отчего она еще больше подобрела и скромно потупила масляные глаза.
– Я тебе покажу «бабушку»! – с улыбкой, по-змеиному прошипела Дуська в сторону Фили.
Черняк не хотел упасть в грязь лицом и тоже поцеловал хозяйке руку, отметив про себя, что она, пожалуй, ровесница Соколовской, но более пышная и приятная. Ситуация, которая складывалась, его вполне устраивала, завтра вечером у Филиппа самолет, группа улетает на Запад и там среди иностранных пассажиров не будет Филиппа, а будет он, Черняк, с документами и билетом американца. «Если он здесь напьется, а Дуська его так не выпустит, то спать будет до завтрашнего вечера, а я тем временем…»
Евдокия пошла впереди и повела за собой обещанных мужиков, которые были здесь очень желанными, так как гостями у Дуськи оказались одни бабы, что расположились полукругом за столом и, уже разгоряченные напитками, слегка раскраснелись. На столе чего только не было! И столько, что хватило бы на целый взвод, как говорил один балагур: здесь было все, чего вообще не продают, но производят.
В один голос бабы издали восторженное восклицание. Хозяйка посадила между двух женщин Черняка и скомандовала:
– Штрафните его, бабоньки!
Американца она сразу же взяла в плен, и вырвать его из ее рук не представлялось возможным, разве что вместе с руками. Загладу никто не сажал, и он сам собой распорядился, устроившись, вопреки дурной примете, на углу стола. Вся женская компания закричала «штраф», и дважды были налиты полные рюмки водки. И только Филя прицелился налить по третьей, как американец вдруг прикрыл свою рюмку ладонью и сказал строго и решительно:
– Ин глас!
Заглада удивленно поглядел на иностранного гостя. «Две рюмки – и уже в глаз! Будет международный скандал. Может, даже ноту Америка нам прислать». Положение оказалось тупиковое. Но в это время из школы пришел младшенький Дуськин. Филя обрадовался и позвал его.
– Костусик, дорогой мой! Покажи, что твоя Ольга Степановна хорошая учительница и научила тебя английскому языку. Этот Филипп аж из самой Америки, его тоже Филя звать, твердит, что даст в глаз. А за что? Пивом угощал, в бане были, вместе выпили, сюда, к тете, привез, а он твердит «ин глас».
– Дядя Филя! – сказал серьезно Костусик, – «ин глас» по-английски – это «в стакан».
– Это же надо! – удивился Филя. – По-ихнему в стакан, а по нашему это другое. Хорошая у Костусика учительница.
Черняк после двух рюмок уже ничего против не имел, если нальют в стаканы, ему было уже все равно, свою точку он перешел и стал как попугай повторять: «В Ленинграде – хорошая погода! В Ленинграде – хорошая погода».
Евдокия ласково погладила его по голове и проворковала:
– Отправим вас в Ленинград, отправим. На «Стрелу» посадим. Мы все можем, мы такие!
Когда оба Филиппа дали пару раз «в глас», американец полез целовать женщин и объяснять им, как он любит советский народ. Филя снова налил в стаканы водки, но Дуська зыркнула на него кошачьими глазами и прошипела как кобра:
– Ему будя! У тебя ни в глазу, а у него уже глаза на лоб полезли, и Феликс уже готов. Положи его на кровать, пусть оклемается. На вокзал мы их проводим, в поезд посадим, к утру выспются. Позвоню в Ленинград, там мой кум живет, в надежные руки передадим, – вдруг засуетилась Евдокия. – Николушка их встретит.
Она тут же села к телефону и набрала номер.
– Алло, Николушка, это я, Евдокия. Имею к тебе поручение очень деликатное. Тут «Стрелой» ночной поедут наши близкие, Филипп и Феликс. Да нет, американский Филипп. Из Америки, чего уж тут не понять. Ты им там экскурсию в Петропавловку, на Пискаревское кладбище свози, в Эрмитаж и покорми, чтобы не было стыдно, а то подумают, что мы сквалыги какие-то, кусок хлеба жалеем. Можно и «в глас» немного. Не пужайся – это так на ихнем языке «наливай в стакан» называется.
Дуська положила трубку и о чем-то задумалась, глядя, как иностранный Филипп страстно целует руку одной из подружек.
– Филя, дружок, может, ты хочешь в Америку звякнуть? – позвала она американца. – С моего телефона хоть куда звони.
Вся бабья кампания пришла в восторг и стала требовать, чтобы Филипп позвонил своему президенту.
– Скажи ему, что ты у нас в гостях! – желала она.
– Пригласи сюда президента! – умоляла другая.
– Филечка, ну, позвони, он же твой друг, ты сам говорил, что бываешь в его Белом доме, – жаждала действия третья толстушка, обнимая за шею Филиппа.
– Вы что, сдурели? – выручила Филиппа Дуська. – У них там очень рано, президент спит еще. Неудобно!
Филя поглядел на своего американского тезку и подумал: «Трепанулся насчет президента, пыли нам напускал».