– Я плавал десять лет и немного научился. Потом списали, говорят, много выпивал. Я когда трезвый – все равно считают, что я выпимши. Нос у меня, видите, он всегда красный, – потрогал себя с улыбкой за нос милиционер. – Списали, а детей трое. Зарплата у милиционера не такая, как у американских «центурионов», – пожаловался он.
– Да-да, вы правы! Я вас понимаю. Вот у него тоже трое детей. Он – единственный, кто их кормит. Ему нельзя в тюрьму, дети умрут с голоду! У нас ведь капитализм, и никому нет дела до каких-то детишек какого-то моряка. Мне так хочется ему помочь! Так что приходится что-нибудь придумывать, иначе тюрьма.
– Ну, само собой. А вы бы им денег послали, – наивно посоветовал милиционер.
– Святая простота! Разве на всю жизнь денег пошлешь? Детям нужен отец, кормилец. Посоветуйте что-нибудь, вы же знаете свой суд, свои законы, – прикидывался простачком дипломат.
– Да-а-а! – почесал за ухом милиционер. – Дело швах у этого парня. У нас за такие штуки тюрьма полагается. Может, ему сказать, что пьяный был, ничего не помнит? Не помню – и все тут! За «не помню» у нас еще никого очень строго не сажали.
– Вот это мысль! Это же гениально! – искусно восторгался дипломат. – Грейп, вы поняли? Ничего не помню! Все остальное – провокация! Дальше предоставьте действовать нам.
Вдруг он снял с руки массивные часы с браслетом и протянул милиционеру. Тот испуганно замахал руками и отшатнулся.
– Что вы, что вы! – зашептал он, оглядываясь на дверь. – Не положено! Как узнают, так будет мне! И говорить-то с вами не положено! Я нарушаю.
– Вы не бойтесь! – полушепотом настаивал дипломат и совал милиционеру часы. – Пусть они останутся для вас памятью о добром вашем поступке. Вы помогли отцу троих детей. Это для вас сувенир, не отказывайтесь! А говорить об этом никому не надо.
…По длинному коридору Управления КГБ шел вразвалку, слегка косолапя, «милиционер» в штатском костюме. Он переступил порог приемной, остановился и поглядел на секретаршу, которая что-то упорно читала, мельком взглянув на вошедшего. «Милиционер» переступил с ноги на ногу, пригладил поредевшие волосы на голове, слегка кашлянул. Но секретарша не подняла головы, она относилась к тому типу невоспитанных служащих, которые, занимая положение возле начальства, пытаются ставить в свою зависимость посетителей. «Милиционер» для нее был как раз посетителем, которого можно поманежить, заставить понервничать и почувствовать, что она тут и есть власть. Но включился селектор:
– Римма, вы вызвали Леснякова? Сколько мы будем его ждать?
«Милиционер» встрепенулся и сделал шаг вперед, но наткнулся на неприязненный взгляд секретарши, которым она его окинула, считая виновником выговора, только что полученного.
– Что вы стоите? Вас там ждут, а вы не торопитесь, – прошипела она, не представляя себе, зачем понадобился начальнику этот неуклюжий, с короткой шеей, чем-то напоминающий актера Мкртчана, сотрудник, над которым все незло подшучивали.
Лесняков открыл двойную дверь и несмело вошел в кабинет, где сидели у стола Кравцов и Лазарев.
– Вот, смотрите, Герман Николаевич. Какой он чекист? Любой дипломат обманется на этом человеке, а стреляет лучше всех, и английский у него. Как они вас приняли, товарищ Лесняков? – чувствовалось, что Кравцов гордится своим сотрудником.
– Когда он мне всунул-таки часы, а я «не удержался» от соблазна и взял их, то дипломат был очень доволен. После этого он уже не стеснялся давать наставления Грейпу и иногда спрашивал меня, как надо поступить, чтобы Грейпу выпутаться. Но я понял главное: он очень боится, что Грейп расскажет, к кому он шел на связь и должен был передать какой-то груз.
– Груз, товарищ Лесняков, – это сто тысяч рублей, которые он должен был кому-то передать в клубе моряков, очевидно, – пояснил Лазарев.
– Теперь понятно, а я уж подумал, не наркотики ли. Товарищ полковник, а что мне делать с часами, куда их сдать? – вытащил Лесняков из кармана часы с браслетом.
– Почему сдать? Вам подарил дипломат, вы и носите.
– Но ведь это не подарок, это плата за предательство. Я же, фактически, совершил преступление в их глазах, за что мне и заплатили, – мучился Лесняков.
– Ладно, вопрос закрыли. Давайте по делу. Как они там, сговорились? – спросил Кравцов.
– Сговорились: Грейп будет отказываться от денег, мол, нашел сумку, хотел сдать, да не успел, а тут «провокация» КГБ. Меня они уже не боялись, а вы говорите, носи часы.
Лазарев пропустил последние слова мимо ушей, внимательно посмотрел на Леснякова и спросил:
– Товарищ капитан, вам придется еще побыть несколько дней в роли «милиционера». Все-таки «свой» человек, да и дипломат вас просил заботиться о Грейпе. Разве вы можете отказать в такой просьбе? – улыбнулся Герман Николаевич.
– Послужим, товарищ полковник! Просил галушки, вечером принесу ему. Жена у меня вкусно их стряпает. Я ему утром принес, пальцы облизал иностранец. Так и просил еще «теста с горячей водой». Так что поставим его себе на довольствие, – улыбнулся Лесняков.
– Больше доверия, может быть, появятся просьбы и поручения. А часы носите, чтобы видел Грейп. Желаю вам успехов! – попрощался с ним полковник.
Капитан Лесняков покинул кабинет.
– Значит, шел на связь, – сказал Кравцов.
– Меня другое занимает. Кому-то стало известно, что Грейп попал в историю, и он немедленно сообщил в посольство.
– Был этот икс где-то поблизости, наверно, в клубе моряков. Если не будет от Грейпа информации – будет суд, а связи его мы не получим…
…Полковник Лазарев уже второй час сидел за столом и размышлял. Перед ним не было никаких служебных бумаг, только несколько листов, сплошь исписанных одним словом, «Серж». Он писал «Серж» во всех вариантах: печатными буквами, прописными, маленькими, крупными, завитушками, готикой, плакатными, орнаментом. Потом принялся выписывать латинскими буквами, старательно выводя отдельные детали.
Дважды сотрудники порывались войти к нему в кабинет, но полковник неизменно говорил: «Позже, я занят!» и продолжал свое полудетское занятие. Наконец он написал на всю страницу по-английски «Серж», поставил восклицательный знак и снял телефонную трубку.
– Товарищ Кравцов, это Лазарев. Мне не дает покоя один вопрос, который мы с тобой не оговорили, когда я был в Одессе. Кроме денег у Грейпа было что-либо еще с собой?
– Нет, ничего существенного.
– А несущественное?
– Блок сигарет и распечатанная пачка – и все.
– Сигареты исследовали.
– Да, исследовали. Сигареты – американский «Вайсрой», но самое любопытное в том, что они напичканы наркотиком. Так как их было мало, всего один блок, то, видимо, Грейп вез их для себя, наверно он наркоман. У нас такие вещи случаются. Вы переварили информацию? Ну, теперь я скажу вам нечто из ряда вон. Тут один парень с уголовной кличкой Слюнявый почему-то умер у себя на квартире. Доктор утверждает, что умер не сам, хотя полной уверенности у него нет, больше трех недель прошло, все разложилось. У него был набор фотопринадлежностей, дорогой фотоаппарат западногерманской фирмы, нашли под матрацем, шесть пленок, правда, заснятых ни одной, а вот кусочек фототекста очень любопытный, явно антисоветского содержания. И последнее, за батареей центрального отопления ребята нашли окурок того же «Вайсроя», с теми же компонентами.
– То-то я думаю, чего это мне не нравится Грейп со своей сотней тысяч рублей. Должны же были ему что-то пристегнуть, – Лазарев помолчал, пауза затянулась, и Кравцов уже подумал, что он отключился, и кашлянул.
– Послушай, у меня к тебе просьба: покопайся в документах Аэрофлота, посмотри, не приезжал ли за последние полгода в Одессу некий тип по фамилии Куц Серафим. Это очень важно, особенно если учесть, что у Грейпа есть упоминание о Серже. Куца звали Серж.
Кравцов присвистнул, он все понял с полуслова и едва окончил разговор с Москвой, как уже вызвал Леснякова и дал ему задание по Аэрофлоту. А к вечеру установили, что Серафим Куц был в Одессе за месяц до приезда Грейпа, а покинул город сразу же на следующий день как тот был задержан.
…Запахнув халатик и сунув ноги в тапочки, Катя прошла на кухню, где на раскладушке спал Барков, и тихо окликнула его:
– Алексей Иванович, вы очень долго спите.
Барков словно и не спал, открыл глаза и сразу же строго сказал:
– Если ты не перестанешь называть меня по имени-отчеству и на «вы», я вынужден буду операцию отменить. Ты себе не представляешь, что будет, если полезет фальшь в наших отношениях. Не считай Сержа за дурака. Его стремление попасть к нам в гости – это не простое желание выпить, потрепаться. По тому, как он осторожно трогал мои поездки в Западную Европу, он очень заинтересовался мной. Значит, мы достигли цели, а ты тут «Алексей Иванович, вы!» – передразнил он ее. – Так что, Катюша, ты должна абстрагироваться от всего, что было, и помнить только одно: мы любим друг друга, планируем нашу будущую жизнь, испытываем некоторые затруднения с деньгами, мы их бережем для покупки машины. А деньги нужны на кооперативный гараж. А теперь готовь завтрак и думай, чем угощать Сержа, ты тут почти хозяйка. Я пошел в ванную.
– Иди, я ее уже вымыла.
– А вот этого делать не надо, я и сам могу.
– Можешь, но сейчас дом – это моя обязанность. Ты только что об этом говорил.
– Сдаюсь! – поднял он руки кверху и так и пошел в ванну, с поднятыми руками.
Катя быстро собрала раскладушку, забросила ее на антресоли, засунула туда же матрац, все остальное отнесла в комнату и запихнула в диван-кровать.
Пока она готовила завтрак, между делом причесывалась, подкрашивалась, и когда Алексей вышел из ванны, она уже была в форме. Завтракая, Барков обратил на это внимание и, слегка улыбнувшись, похвалил ее вкус на косметику.
– Умеешь, Катюша, себя преподнести: и помада, и румяна – просто перший класс! Для Сержа, правда, еще рановато, он приедет часов в семнадцать.
– А для вас… Тебя, – поправилась она быстро и опустила голову, – нельзя?