Со стороны противника пока было тихо.
Подобная тишина могла быть как истинной, — после такой взаимной бомбёжки позиций, сложно представить, что кто-то смог выжить в этом аду, так и обманчивой, — ведь выжили же они.
Пусть не все, но выжили, и сейчас идут в атаку на тех, кто тоже мог уцелеть и в этот момент поджидает приближающегося противника, чтобы кинжальным огнём уничтожить живую силу и сжечь бронетехнику.
Сердце Янычара тревожно бухало, тяжёлый бронежилет создавал слабую атмосферу защищённости, но всё лучше, чем совсем ничего.
От бега по пересечённой, перепаханной взрывами местности ещё и раскисшей от бесконечного дождя, дыхание становилось всё тяжелее. Каска наезжала на глаза, мешая вглядываться в позиции фйдеров, чтобы при необходимости вовремя среагировать. На ноги налипла целая тонна грязи, не позволяя двигаться быстрее.
Слева от него метрах в пятнадцати бежал Мамба, ещё левее — Куба; справа с той же дистанцией двигались Бек и Негатив.
Позиции врага ожили неожиданно, когда до них оставалось метров триста, когда все уже с робко зарождающейся надеждой начали думать, что дойдут без стрельбы.
Не получилось…
Тугими хлопками ожили гранатометы, завыли на подлёте мины, вынимая душу, зло заработали пулемёты и автоматы.
Полки залегли в грязь, огрызаясь ответным огнём. Отчётливо и грозно заговорили пушки и пулемёты бронетехники. Эхо бешеной пальбы заметалось над испаханным взрывами полем.
Позиции фйдеров окутались дымом, но оттуда продолжалась отчаянная пальба, заставившая наступающих залечь. Кому-то из них «повезло» и они попрятались в невысокой траве, чудом сохранившейся в этом месиве. Пули страшно чирикали над самыми головами вжавшихся в сырую землю солдат, срубая травинки, безвольно падающие на испуганные тела.
Отделение мотострелков, укрываясь от обстрела, рванулось за остановившуюся БМП.
Механик-водитель не рискнул продвигаться дальше.
Перед машиной грохнул взрыв, подняв столб грязи, швырнув её вместе с осколками в стороны и на бээмпэшку.
Осколки тугой плетью хлестнули по броне.
Одновременно выстрел из гранатомёта с грохотом и лязгом оторвал левый фальшборт — стальную пластину, прикрывающую траки.
Испугавшийся механик-водитель решил, что они перебиты и машина стала неподвижной мишенью.
Он резко сдал назад, действуя скорее интуитивно, нежели осмысленно. Так поступает человек, отскакивающий от неожиданной опасности.
БМП прыгнула назад, намотав на гусеницы тела всего отделения вместе с лейтенантом, командиром взвода.
Их наполненные дикой болью вопли, срывающиеся на нечеловеческий визг, на миг перекрыли грохот боя.
По броне кто-то бешено застучал. Механик-водитель едва высунул голову, как на него обрушился поток отборной брани:
— … ты в рот!!! Ты, б…, семь человек задавил нах…!!!
— Как задавил??? — округлил глаза механик-водитель.
— А х… тебя знает!!! Нах… ты назад поехал??? Там отделение залегло и взводный с ними!!!
— Мне показалось, траки перебило!!! Я не думал, что за машиной кто-то есть!!! — начал оправдываться механик-водитель.
— А кого это теперь е…??? Ты вылезь, посмотри!!! Кровища по тракам течёт, как из ведра плеснули, кишки, кости размолотые!!!
Прямое попадание снаряда в БМП убило кричащего, экипаж, сотрясло машину, объяв пламенем.
На поле горела ещё техника, чадящий дым низко стлался, заволакивая всё чёрным саваном, создавая неплохую завесу.
Атака захлебнулась.
Остатки полков, понеся ещё бульшие потери, измазанные с ног до головы размокшей грязью, начали отступать, продолжая отстреливаться.
Янычар со своей группой пятился, как и все, матеря в душе бездарность штабников, погнавших мотострелков в лоб фйдерам без артподготовки. Наверняка эти стратеги посчитали, что предыдущего массированного артобстрела достаточно. Но это оказалось не так. За их просчёты люди платили жизнями.
Мотострелки и разведчики тащили своих раненых и убитых.
На поле всё ещё выли на подлёте мины, ухали взрывы, заставляя уцелевших падать ничком в слякоть; трещали автоматные и пулемётные очереди, кричали раненые, надсадно гудели не сожжённые противником машины, выходя из боя.
Но вслед ударила артиллерия фйдеров, земля заходила ходуном, взметнулась огромными чёрно-огненными столбами ввысь, взрывной волной сметая всё живое.
Началась паника.
Все побежали, кто куда, лишь бы подальше от этого кошмара.
Янычар, энергично работая локтями, расползающимися в сырой каше, пополз под танк с развороченной прямым попаданием башней и перебитыми траками. Бронежилет здорово стеснял движения. Нырнув под осевшую машину, почувствовал себя немного увереннее, ощущая, как содрогается земля. На его счастье взрывы ухали уже где-то в стороне, иначе бы укрытие вряд ли спасло от разрушительного воздействия мощного артобстрела.
Кто-то пристроился рядом, тяжело сопя. Капитан отстранился, глядя на нежданного соседа. Каково же было его удивление, когда он увидел особиста собственной персоной, в каске, бронежилете, с автоматом. Уж чего-чего, а этого Янычар никак не ожидал.
— Какими судьбами, товарищ майор? — выпучил глаза Туркалёв.
— Такими, — по-простому ответил тот. — А ты думал, особист трус, может только кровь пить?
— Ну… Где-то рядом…
— Ладно, хватит лирики. Любимов убит, — сообщил майор.
Капитан не удержался от мата.
— Но это ещё не всё. Тело вытащили, а планшет в суматохе потеряли. А там дислокация войск, минные поля, пароли. В общем, всё, понимаешь?
— Чего ж не понять… Понимаю, — с досадой ответил Янычар.
— Ну, раз понимаешь, значит что? — спросил особист и, не дожидаясь, добавил: — Значит, надо идти, искать.
— Сейчас?! — не поверил Туркалёв.
— Нет, бля, через неделю, — огрызнулся тот.
— Майор, ты чё, ё…ся? — отчётливо спросил капитан, прожигая собеседника взглядом.
— А где ты тут нормальных видел?
— За всех не скажу, но у меня котелок пока варит и не хочет обзавестись ненужной дыркой.
— Так ты чё, не пойдёшь, что ли? — вроде как равнодушно поинтересовался особист.
— Оба-на! — удивлённо воскликнул капитан. — Ты мне предлагаешь идти?
— А кто тут ещё есть? — спросил особист всё с тем же показным равнодушием, за которым пряталась готовая в любой момент выскочить амбиция старшего по званию.
— Знаешь что, майор, — отчётливо произнося слова, начал Янычар, — иди ты на х… с такими креативными идеями, хочешь, сам сходи, проветрись.
— Не гони волну, разведка, обосрался уже со страху?
— Не всем же такими орлами быть, как наши доблестные особисты, — парировал Туркалёв. — Тебе чего, подвигов захотелось? Ты не видишь, что творится?
— Если планшет попадёт к фйдерам, тогда нам всем точно придёт пи…ц. Неужели ты не врубаешься, капитан? Пока вся наша военная машина провернётся со всеми согласованиями, пока начнут менять дислокацию войск, фйдеры накроют нас огнём. Никто не уцелеет. А потом они пройдут через наши позиции и устроят в госпитале Варфоломеевскую ночь. Короче, надо идти.
Янычар молчал, стиснув зубы. Он понимал всё не хуже майора, но вот это неожиданное «предложение» выбило из равновесия. Одно дело получать приказы от своего начальства и совсем другое от офицера особого отдела. Напрямую он вроде как и не подчиняется, но любому дураку понятно, что на деле всё обстоит иначе.
И потом, не отправлять же за этим грёбаным планшетом пацанов, они после такого артобстрела на солдат-то не похожи, пока не оклемаются от страха. Сейчас они просто-напросто насмерть перепуганное обоссавшееся мясо, очень желающее жить.
Приказать, конечно, можно, и они пойдут. Но как смотреть им в глаза после того, как он сам отказывается от такой затеи, перекладывая всё на них, безответных?
Чёрт бы побрал эту совесть.
Придётся идти…
Страшно. А придётся.
— Где погиб Николаич? — спросил Туркалёв.
— Отсюда не видно, надо переползти вон к тому бугру, оттуда более-менее можно показать. Ползём, что ли?
— Так ты, майор, со мной? — удивился Янычар.
— Ох, и вредный ты, капитан, — вздохнул особист. — Что ж ты, совсем за мужика не считаешь меня, а?
Янычар первым выполз из-под уничтоженного танка, сразу во много раз сильнее ощутив свою уязвимость.
Федералы продолжали обстрел, сотрясая землю.
Из-за расширившегося обзора стало понятно, панике поддались не все. Многие залегли, стараясь по возможности окопаться — кто автоматными магазинами, кто касками, кто сапёрными лопатками; кто сполз на дно дымящихся воронок, надеясь на старую примету, говорящую, будто бы снаряд два раза в одно и то же место не попадает.
Попадает. Ещё как попадает…
Повсюду лежали тела погибших. Многие изувечены, иные просто разорваны в клочья, представляя собою жуткое зрелище, какого никогда не покажут по информационным каналам, потому что война для обывателя должна выглядеть иначе.
Обыватель должен быть уверен, на войне стреляют, убивают, но никто не гибнет, что называется зазря, каждый что-то совершает, прежде чем погибнуть, ведь должен же быть высший смысл в смерти солдата.
Никаких разорванных густо воняющих кишок, не переваренной пищи и кала.
Никаких оторванных конечностей.
Никаких обожжённых как запечённая картошка тел, лишь отдалённо напоминающих человечьи.
Никакой чужой кисло пахнущей блевотины от ужасного зрелища.
Всё должно быть патриотично.
Обязательно красивое ухоженное кладбище, скорбящие фотогеничные родственники в чёрном одеянии от кутюр, чёрные лимузины, выстрелы почётного караула над дорогим гробом, укрытым государственным стягом. Всё достойно, чинно, как и должно быть, когда прощаются с героями.
Унылая бытовуха должна оставаться за кадром.
Просевшая халупа в заброшенном совхозе «Большое дышло». Или тесная «хрущёвка» в каком-нибудь Мухосранске или Козоёбовске.
Замордованные жизнью родители, потерявшие в смердящей пасти войны последнее и самое дорогое — свою кровинушку.