К исходу 27 сентября мы были в столице. Промелькнули Бородинский мост, тесная Смоленская площадь, Арбат, зазеленела листва Гоголевского бульвара. Вот и знакомые желтые стены второго дома Наркомата обороны. Смахнув пыль с сапог, одернув измятую гимнастерку, поднимаюсь прохладными лестничными маршами в привычно темноватый коридор. До чего же прочно и неизменно все в этом здании!
Генерал-майор Л. З. Котляр уже ждал меня. Невысокий, коротко стриженный, торопливо шагнул из-за большого дубового стола:
— Очень рад, что поспешили! Прошу!
Я полагал, что Котляр станет расспрашивать о действиях минеров, и уже прикидывал, что и как сказать ему. Но генерал-майор ни о чем расспрашивать не стал. Озабоченно потирая седеющий ежик волос, заговорил сам:
— Ваш вызов связан с некоторыми событиями и новыми планами Ставки… Обстановка на Юго-Западном вам известна?
Из сводок Совинформбюро я знал, что войска противника вплотную подошли к наспех восстановленному киевскому укрепрайону. Наши войска упорно, в кровопролитных боях отстаивают нашу святыню — мать городов русских…
Котляр вздохнул, догадавшись, о чем я думаю.
— Киев оставлен 19 сентября, — угрюмо сказал он. — Враг угрожает харьковскому промышленному району и Донбассу.
Огромная тяжесть придавила плечи. Киев оставлен?!
Голос генерал-майора Котляра звучал как из-за стены, услышанное не укладывалось в сознании:
— Четыре армии попали в тяжелое положение. Они с боями выходят из окружения. Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение содействовать войскам Юго-Западного фронта в обороне харьковского района массовыми минно-взрывными заграждениями[42].
Котляр сделал паузу и повторил:
— Ставка приняла решение содействовать войскам Юго-Западного фронта в обороне харьковского района массовыми минно-взрывными заграждениями. В случае продвижения противника надлежит заминировать и разрушить все объекты, имеющие военное значение…
«Все объекты»… И Котляр, и я — мы оба понимали, очень хорошо понимали, что это значит.
И генерал-майор почти ожесточенно закончил:
— Для этой цели создается специальная оперативно-инженерная группа. Ее начальником назначены вы, товарищ полковник.
Я встал со стула.
— Сидите! — остановил Котляр. — Берите бумагу и составляйте заявку на технику.
Придвинул бумагу, снова провел ладонью по волосам:
— Учтите, в вашем распоряжении всего одни сутки. Замахивайтесь только на то, что успеете получить…
Устало опустился в кресло, положил руку на телефон:
— А я сейчас доложу о вашем прибытии. Поедем в Ставку.
Я стал составлять заявку. Решил во что бы то ни стало добиться получения управляемых по радио мин, а также самых новых электрохимических взрывателей и замыкателей замедленного действия.
И вот мы едем по безлюдным улицам затемненной Москвы на прием в Ставку. В Ставке Верховного Главнокомандования нас принимал начальник Генерального штаба Красной Армии Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников.
Я не видел Шапошникова пять лет, с 1936 года. Уезжая в Испанию, я запомнил его подвижным, энергичным, жизнерадостным. На сей раз в глаза бросалась какая-то подавленность и крайняя усталость: маршал сутулился. Под покрасневшими глазами его лежали темно-синие тени. Пальцы часто, нервно постукивали по столу.
Понять состояние Шапошникова было нетрудно. Враг смыкал кольцо блокады вокруг Ленинграда, рвался к Одессе и Москве, только что захватил Киев, фашистские полчища наводнили Белоруссию. Положение на всех фронтах оставалось неимоверно трудным, а после того, что я услышал от Котляра, представилось еще более угрожающим.
Обрисовав обстановку, сложившуюся на Юго-Западном фронте, маршал поглядел мне в глаза:
— Операцию «Альберих» помните?
Конечно, я хорошо помнил эту операцию: в марте 1917 года, совершая вынужденный отход из Франции за так называемую «линию Зигфрида», кайзеровские войска в течение пяти недель проводили массовые разрушения и массовые минирования на площади около четырех тысяч квадратных километров. Военные историки считали операцию «Альберих» самой значительной по массовому разрушению и минированию.
— Так вот, — не отводя взгляда, продолжал Шапошников, — разрушать и минировать в районе Харькова придется на гораздо большей площади, а пяти недель для работы я гарантировать не могу. Действовать придется быстро, товарищ полковник. С собой вы возьмете группу командиров для укомплектования штаба оперативно-инженерной группы и в качестве инструкторов, а также необходимые минно-подрывные средства. Саперные части вам будут выделены командующим Юго-Западным фронтом.
И повернулся к генералу Котляру:
— Заявку подготовили?
— Заявка готова, — сказал Котляр, кивая на меня.
Я протянул исписанные листы. Шапошников взял их, умолк, углубившись в чтение. Я видел, как пальцы маршала берут карандаш.
— С запасом, голубчик, просите, — заметил маршал. — Вы же знаете, со средствами и силами плоховато!
Карандаш уже черкал по заявке.
— Ну ладно, утвердим в таком виде, — сказал Шапошников, ставя свою подпись.
Времени, чтобы рассмотреть поправки маршала, не оставалось: Шапошников уже встал.
— Собирайте людей, получайте мины, взрывчатку и немедленно выезжайте, — сказал он на прощание. — Вам теперь дорог каждый час. И помните: одного несчастного случая…
— При таких темпах и таких масштабах минирования, товарищ маршал…
— Вы отвечаете за полную безопасность мин для наших войск! — с нажимом повторил Шапошников.
И, помедлив, мягче добавил:
— Желаю успеха.
До своей опустевшей квартиры (жена с детьми эвакуировалась) я добрался в четвертом часу утра. Мы с водителем вскипятили чай, перекусили и вытянулись на голых кроватях. У нас было целых три часа для сна! Мы могли спать до семи! В семь надо было подняться, чтобы успеть во множество мест.
День 28 сентября 1941 года запомнился крепко. Восстановить последовательность событий того дня и воспроизвести разговоры не берусь. Но все-таки к ночи я каким-то чудом сумел освободиться от всех дел. Попрощался с Нагорным. Отобрал людей, получил несколько радиомин, взрывателей и замыкателей замедленного действия, тол. Правда, нам требовалось всего этого значительно больше, но что поделаешь — не было в наличии. Выделили для нас и транспорт.
Со мной выезжали в Харьков пятнадцать командиров инженерных войск, несколько инструкторов из ОУЦ и спецподразделение военинженера 2-го ранга Владимира Петровича Ястребова, имеющее на вооружении радиомины[43]. Правда, радиомин выдали только тридцать штук, взрывателей и замыкателей замедленного действия менее трех тысяч, замыкателей, реагирующих на сотрясение, — лишь пятьсот штук, но начинать с этим можно было.
Следовало, пожалуй, заехать в Нахабино, поговорить с молодыми командирами, выделенными в нашу группу, предупредить их об особой секретности задания. Но не смог. В полночь я успел добраться только до конструктора электрохимических взрывателей Михаила Максимовича Файнберга.
Электрохимические взрыватели были новинкой. Я не знал еще, насколько они надежны и какие у них бывают «капризы». А ведь я вез в Харьков большую партию таких взрывателей! Файнберг вместе с семьей жил в здании института, где находилась его лаборатория. Он еще не спал. Сидел и что-то записывал. Узнав о цели моего приезда, Файнберг и обрадовался, и заволновался. Шепотом, чтобы не разбудить прикорнувшую на кушетке жену и посапывающего в кроватке маленького сынишку, инженер стал рассказывать о взрывателях. Он предупреждал, что некоторые дают отклонения в сроках замедления.
— Видите! — он обвел рукой стены. — В лаборатории сутки не просидишь. Испытываю взрыватели здесь. Поочередно с женой бодрствуем, записываем данные…
Раздался треск, хлопок, на стене расплылось очередное пятно. Файнберг засек время, склонился над блокнотом.
Разговор с ним помог найти правильное решение, подсказал, как использовать в наших целях даже «капризы» техники.
Файнберг на цыпочках проводил меня к двери. В этой комнатке привыкли к взрывам, но другие шумы были нежелательны…
Утро двадцать девятого сентября сорок первого года начиналось в Москве уныло, нехотя. Ночью сыпал нудный, сиротский дождичек, рассвет никак не мог пробиться сквозь низкие, разбухшие облака, разогнать влажный сумрак. Зашторенные окна не пропускали свет, казались слепыми. Глухо стучали сапоги патрулей, в подъездах сутулились фигуры жильцов — дежурных по ПВО, с бульваров и набережных тянулись к угрюмому небу тросы аэростатов заграждения, по Садовому кольцу с лязгом двигалась танковая рота. Наша автоколонна выбралась, наконец, на Харьковское шоссе. Разговаривать не хотелось.
Во второй половине дня мы благополучно прибыли в Орел.
— Заколдованный круг! — прокомментировал это событие Шлегер. — К нашим, что ли, товарищ полковник?
Под «нашими» он подразумевал «школу пожарных». Действительно, удобнее всего было бы остановиться на отдых в школе. И мы заявились к партизанам.
Начальник школы Ларичев обрадовался:
— К нам? Вот хорошо!
Пришлось огорчить его: едем дальше, по новому адресу.
— Ну, что ж? Ничего не поделаешь… А мы, Илья Григорьевич, литье гранат без вас наладили! Ох, и гранаты!
— Поможете теперь мне? — спросил я.
— Чем?
— Нужны кое-какие образцы мин.
— Да ради бога!
— А горючим снабдите?
— И это есть! Но неужели вы вот так — на часок?
— К сожалению, на часок. Надо…
Никто не спрашивал, почему и куда я спешу. Понимали, если бы мог сказать — сам сказал бы. Догадывались: что-то важное, срочное.
Ларичев и инструктор Мария Белова долго стояли у ворот и махали вслед нашим машинам…
Ястребов с небольшим спецподразделением и радиоминами должен был выехать из Москвы лишь утром 30 сентября, и за него я не беспокоился. Гораздо больше волновала меня судьба инструкторов и минеров спецподразделений, отправленных в Харьков поездом. Доберутся ли вовремя и без потерь?