А тётю Катю я на той неделе похоронила, последнюю живую душу из тех, кто меня знал и терпел. Теперь, наверное, выгонят меня оттуда, прописки не было и нет, так жила, по-родственному, а само жильё к власти отойдёт, к новым жильцам. А тут читаю, Гришенька скончался, Гришенька мой бедный. Ну, думаю, пойду прощусь напоследок, и будь что будет, руки на себя потом наложу, а сначала к ним схожу, к мальчикам и к Грише. Ну вот и пришла к вам, бабушка ваша незваная...»
Руки её мелко задрожали, она накрыла ладонь другой ладонью, пытаясь унять дрожь, но не сумела. И заплакала, не сдержалась. Мы с Нямой сидели и продолжали молчать, как безмолвствовали всё это время, пока слушали её, ни разу не попытавшись перебить вопросом.
Няма положил свою детскую ладошку на её, придавив дрожь, и сказал:
– Не надо, бабушка, никаких рук ни на кого накладывать, хорошо?
– Мало нам несчастья с Гиршем, – добавил я, – чтобы ещё и с родной бабушкой, только найдя, расставаться.
– Мы тебя в обиду не дадим, не бойся, бабуль, – уверенно произнёс Няма.
– А про жилплощадь не беспокойся, на улице не останешься, – твёрдым голосом поддержал я брата. – У нас с этим вопросом, слава богу, дело пока обстоит нормально.
Юлия Григорьевна уронила голову на скатерть с узорчатой Франиной вышивкой по углам и заплакала ещё сильней, просто зарыдала, не умея себя сдержать. Она рыдала так сильно, что её горький плач пару раз перемешивался с завываниями и получалось несколько картинно. Но мы-то знали, что это не так, и потому сидели и терпели, точно понимая, что каждый из нас мысленно прожил за этот час или два ту самую жизнь, которую прожила наша бабушка. Только в отличие от неё мы ещё знали многое кроме этого. И я железно был уверен, что Няма, как и я сам, слушая, машинально вкладывал бабушкин рассказ в общую историю Лунио, вместе сливал, в единое целое, нравилось это нам с ним или не нравилось.
– Ну всё, бабушка, достаточно, – я протянул руку и погладил её по голове в попытке остановить слёзы.
– Нам ещё Гирша с тобой хоронить, – отозвался и Няма, – оставь для него немного.
Она оторвала лицо от скатерти, вытянула платок и утёрлась.
– Скажи нам, пожалуйста, бабуля, – я специально так её назвал, чтобы снять дистанцию нашей первой взаимной неловкости, – а где брошь та, что дал тебе Григорий Емельяныч?
Она всхлипнула в последний раз и ответила:
– Я её проживала все эти годы, мы с тётей Катей с неё кормились. Пенсия её и камушки эти, по чуть-чуть отдавала все годы.
– То есть не осталось её у тебя? – спросил Няма чуть, как мне показалось, взволнованным голосом.
– Осталась, – промолвила Меркулова, – только пустая она теперь, без ничего, кружочек один пустой из золота, на чём держалась. Да он у меня при себе. – Она открыла женскую сумочку, покопалась внутри и вынула брошь, вернее, то, что осталось от неё, круглой формы основу из мутного золота старого вида.
Я взял её в руки и перевернул. Мне даже не пришлось вставать и подходить к окну, чтобы усилить идущий из него дневной свет. Сзади, на внутренней стороне изделия, и так отлично просматривалось личное клеймо мастера в виде птичьей лапки.
@bt-min = Я молча протянул остаток броши Няме. Он взглянул на неё и перевёл взгляд на меня. Я в ответ молча кивнул, зная, что он меня понял точно так же, как понял его я.
@bt-min = – Волынцева, – произнес Няма.
@bt-min = – Она, – отозвался я.
@bt-min = – Мотя, – сказал Няма.
@bt-min = – Он, – подтвердил я его догадку.
@bt-min = Няма протянул брошь Маркеловой:
@bt-min = – Возьми, пожалуйста.
@bt-min = Она взяла её и положила обратно в сумочку. И спросила:
@bt-min = – А когда похороны, мальчики?
@bt-min = – Скоро будем знать, – сказал я. – А сегодня мы едем в Питер, вечерним поездом, и ты едешь с нами. Хотим договориться насчёт Волкова кладбища, для Гирша, а заодно пообщаться с Григорием Емельянычем. Он жив вообще-то?
@bt-min = – Недавно был ещё живой, кажется, – отозвалась бабушка, несколько удивлённо посмотрев поочерёдно на каждого из нас. – Генерал-лейтенант в отставке, 82 ему будет. А зачем вам этот человек?
@bt-min = – В поезде объясним, – отрубил Няма, посмотрев на часы.
@bt-min = – Я не знаю, что вы задумали, ребята, но хочу, чтобы вы понимали – он очень опасен. Несмотря ни на что. Даже на то, что он ваш кровный прадед.
@bt-min = – Мы знаем, бабушка, – сказал Няма.
@bt-min = – Да, бабуль, мы в курсе, – подтвердил то же и я.
@bt-min = – С нами ещё поедет Иван, – сообщил Няма, потерев пальцем висок.
@bt-min = – Думаю, хуже не будет по-любому, – согласился я и тоже потёр висок, но противоположный.
@bt-min = – И обязательно захватите фотографию Гришину, – сосредоточенно добавила Юлия Григорьевна, – Он же Лунио у нас, а не Гиршбаум, как родство доказывать станем?
Глава 20
На другой день, утром, мы сошли с поезда, взяли такси и первым делом поехали на Волково кладбище. Иван разевал рот и глазел по сторонам, для него это был первый в жизни отрыв дальше областного центра. И сразу в сказку.
Мы с Нямой тоже никогда не были в Ленинграде, но разглядывать его, по крайней мере, сейчас было некогда. Мы ехали и думали, как нам построить разговор, там, на кладбище. Действительно, что у нас было кроме дедовой фотографии, которую при желании можно было приложить к керамическому фото на могильном камне и сравнить. А то, что оно там было, мы знали ещё от Гирша. На этом факты заканчивались, оставались лишь домыслы и неуверенность в исходе нашего предприятия.
С самого начала так приблизительно всё и шло, пока не вмешалась Юлия Григорьевна.
– Какая ещё фотка? – удивился замдиректора конторы и покрутил у виска, дивясь компании, состоящей из простецкого вида длинномерного и молчаливого мужика, непонятной по деньгам женщины под шестьдесят и двух неотличимых карликов неопределённого возраста. – Вы мне документ предоставьте, документ, или наследное дело там, или постановление суда. Да мало чего, так каждый придёт и права качать станет, положьте меня туда, а этого сюда, а другого вон куда! А у меня нету столько места, чтоб покласть вас всех. – Он встал и демонстративно указал рукой на дверь. – Всё, разговор окончен, товарищи друзья!
– Но мы же не претендуем на отдельное место, вы поймите, – попытался вставить слово Няма, – мы просто просим разрешения на подхоронение, в ту же самую нашу могилу. Вы сами пойдите и сравните фотографии, одно ведь лицо практически у отца и сына. – И выложил фотографию Гирша, где он стоит по пояс голый, с клубничиной в руке и улыбается. Рядом – Франя, положившая голову ему на плечо, и на лице её такая же счастливая улыбка.
– А какой хоть номер у вас участка, – неуверенно спросил замдиректора, – и ряд какой?
– Не знаем мы какой, – покачал головой я, – мы не местные.
– Мы с востока приехали, – пояснил Няма, чтобы стало ясней.
– Вот и езжайте к себе на восток, – насмешливо протянул конторский, – и не морочьте людям голову. Всего хорошего!
– Выйдите, пожалуйста, – внезапно обратилась к нам Юлия Григорьевна, – нам с товарищем нужно поговорить. Вы не местные, а я местная. – И умоляюще посмотрела на нас. – Я вас очень прошу.
– Вспомнил я! – молчавший до этого Иван ни с того ни с сего вдруг хлопнул себя по лбу обветренной ладонью. – Я тебе к нашему начхозу Пыркину дорогу указывал, тогда ещё на проходной, на упаковочной, помнишь? Это как раз я увольнялся уже, перед Дюкой, когда жить стали с ней и Григорий Наумычем. Ну, вспоминай давай!
Няма прихватил его за штанину и повёл на выход. Тот послушно последовал за Нямой, перебирая губами детали своей исторической встречи с тёщей.
Мы вышли и сели на скамейку для посетителей. Через пару минут вышла бабушка и, прикрыв глаза, кивком дала знать, что вопрос улажен.
– Как? – спросил Няма.
– Как, бабуль? – усилил я его вопрос своим.
– Брошка, – улыбнулась Маркелова, – кружок отдала ему наш пустой. А он и взял с удовольствием.
– Так ты нашла тогда Пыркина или не нашла, я не понял? – повторил свой вопрос Иван, так и не добившийся от Маркеловой ответа. – Я тогда нормально тебе объяснил, я помню.
Мы все улыбнулись. Гирш теперь будет лежать рядом с мамой и отцом, как он хотел, и все мы теперь это точно знали.
– Ну что, на Фонтанку? – спросил Няма.
– На Фонтанку, – кивнули мы с бабушкой.
– А после домой? – вставил свой вопрос Иван. – Или походим ещё, я гляжу, красиво тут, не то что у нас на районе упаковочной. Дюке б, наверное, тоже понравилось.
– Давайте до центра не доедем немного, а дальше пешком пройдёмся до Фонтанки, – предложил я.
– Чтобы его глазами посмотреть, Гиршевыми, да? – одобрительно вздёрнул голову Няма.
– Помнишь, он рассказывал, как после севера вернулся, в его самый первый день, когда он пирожками давился, и молоток купил, и не мог налюбоваться ещё, голова ходуном ходила? – задал я глупый вопрос, потому что и так знал на него ответ.
Вместо ответа Няма прикрыл глаза и продекламировал нараспев:
– ...так шуми сильней, ещё и ещё, грохочи своей Петропавловской пушкой, звони своими весёлыми трамваями, шелести проливными дождями, удивляй высоченными колоннами, изгибными набережными и именитыми дворцами, ослепляй своими белыми ночами, разводи невероятные мосты, ты слышишь меня, город мой?
Не дожидаясь Нямкиной коды, я подхватил уже сам:
– ...я иду по тебе, я топчу твой асфальт казёнными башмаками, я дышу твоим прозрачным воздухом, я жадно втягиваю его, так чтобы рвались от счастья лёгкие, я читаю тебе колдовские стихи, я пою твои волшебные песни, я делюсь с тобой самым потаённым и сокровенным, мой ненаглядный Ленинград, названный светлым именем того, кто умер, но чьи идеи остались...
Уже отпустив такси, мы добирались до дома на Фонтанке не меньше двух с половиной часов. Всё это время мы шли по городу, произвольно сворачивая в переулки и вновь вытекая из них к набережным и площадям, мы считали мосты, но быстро сбились со счёта, мы видели Зимний дворец, мы лицезрели застывших могучих атлантов, похожих на нашего Ивана, но ещё задумчивей и без одежды. Задрав голову, мы изучали взглядом Александрийский столп, а потом удивлялись бронзовым коням на Аничковом мосту