.
Однако женщины Великобритании XVIII века собирали кукол не только в качестве диковинок для кукольных домиков. Иногда они делали своим куклам одежду и даже играли с ними. Известно, что Летиция Пауэлл сама одевала все свои тринадцать кукол и делала им «специально скроенные» наряды, так что ее коллекция предназначалась не только для глаз. По большому счету коллекция, которую Пауэлл собирала всю жизнь с тринадцати лет до семидесяти одного года, указывает на способность куклы преодолеть пределы детства, а также на то, что различные практики обращения с куклой не поддаются четкому определению и пересекаются между собой. И хотя куклы Летиции Пауэлл сами по себе не были куклами-манекенами, хозяйка превратила их в трехмерные странички модного журнала своей жизни. К нижней юбке каждой куклы была приколота записка с пометкой (сделанной от руки почерком XVIII века) о том, в каком году кукла появилась у хозяйки. Кроме того, коллекция — что-то вроде швейной автобиографии хозяйки: ведь она сама делала платья своим куклам по образцу собственных нарядов, используя для этого обрезки ткани, как в случае со свадебным платьем[155]. Куклы Пауэлл — это и диковинки, и манекены, и игрушки, и личный дневник. Сохранив в них память о событиях своей жизни, Пауэлл запечатлела «швейный автопортрет»; это пример свободной, непродуктивной деятельности, в которой были важны ролевая игра и воображение.
Детские же куклы, напротив, служили не одному лишь развлечению. Хотя общество и признало особые потребности детей в игре и веселье, в результате чего возникла материальная культура детских игрушек, все же на эти игрушки часто налагалась учебная и воспитательная миссия[156]. В центре такой парадоксальной ситуации были куклы. В педагогическом дискурсе игру в куклы часто представляли как «полезное» развлечение для детей, прививающее чувство домашнего очага и практику ведения хозяйства.
Похоже, что один из первых известных нам кукольных домиков, сделанный в 1631 году в Нюрнберге — домик Анны Кёферлин, — использовался в основном как образовательное пособие. Считается, что Анна Кёферлин взымала плату за просмотр домика и полученный из этого зрелища урок. Хотя на отдельные части домика хозяйка приглашала посмотреть даже мальчиков, все же ее целевой аудиторией были девочки и юные служанки. В афише, рекламировавшей выставку, было написано следующее:
Ну-ка, малыши, осмотрите домик для малюток внутри и снаружи. Глядите и учитесь заранее, как будете жить в грядущие дни. Глядите, как устроена кухня, гостиная и спальня, и как хорошо все разубрано. Глядите, сколько добра должно быть в порядочном доме… Глядите вокруг, разглядывайте все, что для вас выставлено: сотни разных предметов. И постельное белье, и прекрасная мебель, и оловянная, медная, латунная утварь, хоть и маленькая, да так хорошо сработана, что всем можно пользоваться, как в обычном доме[157].
Кукольные домики в Британии, подобно этому раннему педагогическому образцу из Германии, предлагали что-то вроде наглядного урока. Они на практике знакомили девочку с будущей ролью домохозяйки. Идеологический посыл этих игрушек заключался в соблюдении порядка и дисциплины в доме. Согласно концепции Кайуа, они скорее принадлежат категории ludus (порядка), чем категории paideia (хаоса), раз за разом постулируя своей вещественностью патриархальный уклад. И все же некоторые педагоги, например британская писательница Мария Эджуорт (1768–1849), обращали внимание на то, что подобные миниатюрные копии могут провоцировать праздность и лень. Вот что она писала:
Возражения против кукол мы высказываем с большими уступками и с долей сомнения. Но против домиков для младенцев мы рискнем выступить с большей смелостью. Необустроенный домик может быть хорошей игрушкой, так как юные плотники и рукодельницы примутся его обустраивать. Но тщательно обставленный кукольный домик так же скучен для ребенка, как готовое поместье для юного аристократа. Бросив беглый взгляд (потому что, в общем и целом, каждую комнату ребенок просто окинет взглядом) и убедившись, что все на месте, а стало быть, не нужно ничего предпринимать, юная леди уложит свою куклу на богато украшенную кровать… и среди всего этого благолепия уснет и сама[158].
По мнению Эджуорт, кукла и кукольный домик являлись инструментом воспитания вовсе не потому, что представляли собой образец хорошо налаженного домашнего хозяйства, а потому, что поощряли склонность девочек к шитью. Педагогическая литература постоянно указывала на связь между навыками шитья и изготовлением нарядов для куклы. Известно, что Жан-Жак Руссо с неохотой, но все же ставил игру в куклы в один ряд с «жизнедеятельностью» девочки, под которой подразумевалось шитье. Сформулированные Руссо принципы женского образования, возмущавшие не одно поколение феминисток, начиная с Мэри Уолстонкрафт, основывались на представлении о том, что девочка охотнее учится шитью, чем чтению и письму, именно потому, что очень хочет сшить одежду для своей куклы[159].
Кукла — особая игрушка девочки. Это указывает на инстинктивную склонность девочки к свойственной ей жизнедеятельности… Вот девочка целый день возится со своей куклой; одевает, раздевает ее, примеряет ей новые украшения, идут ли они, не идут… Ясно, что девочка больше всего желает одеть свою куклу, завязать ей бантик, надеть капюшон, приладить ленты и воротник. Обо всем этом ей приходится просить других, и ей было бы намного приятнее делать все самой. Это и должно стать стимулом во время первых уроков, которые станут не заданиями, а оказаниями любезностей. Девочки всегда плохо учатся писать и читать, а учиться шитью они всегда готовы[160].
Можно не соглашаться с концепцией Руссо о так называемой инстинктивной склонности девочек, но в школах георгианских и викторианских времен обучающий пошив маленьких нарядов был обычной практикой[161]. До нашего времени дошло несколько книг с образцами миниатюрных нарядов и белья (ил. 2.3), которые девочки мастерили, чтобы оттачивать необходимые техники кройки и шитья[162].
Ил. 2.3. Книга с образцами Эллен Махон. 1852–1854
Очевидно, это были школьные упражнения, некоторые — из учебника[163]. Миниатюрные предметы одежды, помещенные на книжные страницы, явно предназначались не для того, чтобы с ними играть, а для того, чтоб по ним учиться. Упражнения для девочек по созданию крошечных нарядов или их отдельных частей были обычным делом и дома. Все это служило совершенствованию техники шитья полноценной одежды. Должно быть, маленьким создательницам одежды было непросто шить для своих кукол. Но в то же время маленькая одежда шилась быстро, и юные леди сразу видели результат своего труда и моментальную награду — возможность поиграть.
Из книги британской писательницы и поэтессы конца XVIII века Элизабет Хэм (1783–1859) можно заключить, что зачастую изготовление кукольной одежды было способом привлечь неохотных к шитью. Элизабет Хэм написала автобиографическую книгу о своем детстве в графстве Сомерсет. Хотя писательница не любила шить и в детстве почти не имела к этому склонности, все же она запомнила свою самоотверженность, с которой «сделала платье для куклы из куска настоящей индийской ткани в клетку» в возрасте четырех-пяти лет[164].
В английских назидательных романах девочка, тренируясь на кукольных нарядах, не просто обучалась управляться с иголкой для вышивания и пошива дамского платья. Эти занятия отвечали за главные женские качества, такие как бережливость, трудолюбие и доброжелательность. «История подушечки для булавок» Мэри Энн Килнер (1753–1831) начинается со сравнения двух сестер: одна — опрятная, послушная, бережливая, вторая — капризная, недальновидная неряха. Это противопоставление удачно выразилось в истории появления подушечки для булавок (от имени которой пойдет рассказ). Подушечку сделала Марта, первая сестра, из «квадратного лоскута розового сатина», который дала ей мама. Обрезки она сохранила, чтобы смастерить шкатулку для шитья своей кукле. В отличие от нее Шарлотта, «хотя мама дала ей такой же лоскуток, только зря изрезала его», разбросав «на полу нитки и обрезки»[165]. О том, что маленькие кусочки ткани и сохраненные лоскутки использовались для пошива кукольного платья, свидетельствует и частная переписка. В 1814 году Эллен Уитон вместе с письмом к своей девятилетней дочери Мэри Сток высылает несколько сохраненных отрезков и лоскутков, чтобы та применила их для шитья кукольной одежды: «Я вложила [sic] 4 вида гипюра, по 3,5 и 1,8 м длиной… и маленькую узкую зеленую ленточку. Она не дорогая. Ее можешь использовать, чтобы перевязать мешочки с шитьем своим куклам»[166].
В учебнике для девочек, написанном Дороти Килнер (1755–1836) в 1780 году, пошив кукольной одежды назван первым упражнением в ведении домашнего хозяйства. По мнению Килнер, эта практика, будучи проявлением самоотдачи и заботы, предвосхищает материнство. В одном из писем, желая показать доброту и любовь девочки к своей больной и отсутствующей сестре, автор пишет, что та решила «посидеть и спокойно поработать» вместо того, чтоб играть. «Так она и сидела прилежно, пока не доделала сумочку; а когда доделала, взяла куклу [отсутствующей девочки] и повязала ей сумку»