[354]. Данная модель одновременно и восстанавливает агентность ребенка, и возвращает «возможность детской литературы». Ведь в деятельной осмысляющей игре ребенок становится автором и создателем истории.
Благодаря чередованию картинок и текста «Праздник и Флоры» и другие произведения Крейна с одушевленными персонажами побуждают читателя именно к такому типу осмысляющей игры. Автор подталкивает читателей разыгрывать свою историю в лицах, ведет к тому, чтобы они сами стали создавать смыслы. Картинки в книжке не просто иллюстрируют текст, а текст не просто описывает картинки. Слово и изображение выступают как два равных, не зависящих друг от друга знака, которые поставлены рядом и имеют схожие смыслы, но все же обладают разным выражением и вызывают разные ассоциации. Таким образом, задача читателя состоит в том, чтобы приспособить эти системы друг к другу, преодолеть разрыв между картинками и словами и разгадать, каким образом из слов, описывающих, к примеру, «величавые лилии» или «лесных господ и дам», возникают эти воображаемые типажи — и, наоборот, как конкретный костюм связан с поэтическим описанием в тексте[355].
Возьмем для примера иллюстрацию «лесных господ и дам». Мы видим цветок с желто-зелеными заостренными листьями. Среди листов зреют багряные бутоны, из которых к осени появятся красные ягоды (ил. 5.2, с. 144). В тексте Крейн говорит о «дрожащем копье», имея в виду бутон, растущий из сердцевины цветка, и о «капюшоне» — желто-зеленых листьях вокруг бутона, которые часто называют защитным капюшоном[356]. Сам текст описания ничем не примечателен, но картинка предлагает читателю дополнительные смыслы. Одежда «господина и дамы» напоминает желто-зеленые листья вокруг цветов. Их туловища, головы, руки и ноги словно обернуты листьями. Остроконечность защитного капюшона воссоздана в заостренных краях их собственных капюшонов, в свисающих проймах, в заостренных углах облегающих манжет, в форме шляпы и туфель господина и в форме листа в руке у дамы, который своими очертаниями напоминает птицу. Лица, руки и ладони в большинстве случаев играют роли бутонов. Впрочем, шляпа и туфли мужчины являют собой более точный вариант листа с бутоном. Кроме того, в руке у мужчины копье, которое, по сути, является увеличенной копией цветка, — настоящее доказательство «дрожащего копья» из текста. Для полноты картины у каждого из персонажей с ремня свисают красные ягоды.
Восторженный читатель отыскивает в цветке его особенности и с удовольствием подмечает, как хитроумно автор превратил их в элементы костюма, убеждается в художественном мастерстве автора и его способности создавать прекрасные образы. Но чтобы получить радость и удовольствие от этих открытий, необходимо применить воображение и сконструировать смыслы. По мере того как читатель будет перескакивать от слова к картинке и обратно, связь между ними будет подстегивать игру его воображения. Таким образом «Праздник Флоры» развивает навык игрового чтения и образного взгляда. Развитие воображения читателя было одной из целей эстетов, сопряженной с созданием прекрасного мира, который станет альтернативой миру промышленному.
В своей интерпретации «Праздника Флоры» мы предполагаем, что книга побуждала читателей включить воображение, таким образом снимая противоречие между воображением и инструктажем, о котором всегда говорили исследования детской викторианской литературы[357]. Более того, попытки Крейна совместить инструктаж с воображением и пользу с игрой вовсе не были необычными в то время. В них отразилось понимание игры, бытовавшее в обществе конца XIX века. В контексте возрастающего интереса к эволюционной теории Чарльза Дарвина и понятию естественного отбора философы пытались понять, в чем заключается функция игры. Ведь если природа сделала игру столь значимой деятельностью, рассуждали они, то значит, она должна служить какой-то важной цели. На пороге XX века преобладала идея, что игра является важной для ребенка практикой, вероятно, созданной для тренировки поведения, которое будет необходимо для выживания и решения связанных с ним задач. Идея о том, что игра готовит ребенка ко взрослой жизни, ясно оформилась в текстах немецкого психолога и философа Карла Грооса, в частности в его книге «Игра животных» (1896). Но в общем виде эта идея была распространена и до того, как ее сформулировал Гроос[358]. Ученому принесло известность утверждение, что «само существование юности частично связано с необходимостью игры. Животное играет не потому, что оно юное. Само время детства существует потому, что животное должно играть»[359]. Гроос настаивал на том, что и дети, и животные переживают «восторг от возможности контролировать свое тело и внешние объекты». Этот опыт дает детям возможность познать окружающую среду и возможности нашего в нее вмешательства[360].
В более позднем исследовании, озаглавленном «Игра человека» (1899), Гроос исследует ролевую игру и описывает как раз тот тип игры, который представлен в «Празднике Флоры», — когда фантазия «одушевляет безжизненные предметы, наделяет их способностью желать, иметь характер и чувства». В пример он приводит превращение «щепки в кукольную бутылочку с молоком, превращение торчащих клинышков в деревья и людей, а облака — в величайшее разнообразие лиц». К этому мы можем добавить превращение цветов в прекрасно одетых людей[361]. По мнению Грооса, подобные занятные иллюзии позволяют детям поупражняться в работе мысли. Как и другие психологи и педагоги конца столетия, он подчеркивал важность воображения для экспериментирования и для развития[362]. К примеру, английский философ и психолог Джеймс Салли описывал выдумывание как процесс, в котором «образы памяти… собраны в новый продукт фантазирования», и настаивал на важности воображения в открытии «фактов и истин»[363]. Точно так же в 1887 году американский педагог Джозеф Болдуин утверждал, что «выдумка — это наша способность осознанно создавать новые сочетания», а также что «благодаря фантазированию человек обладает несравнимо большим счастьем и успехами»[364].
И все же эти авторы отличали неумелые детские фантазии от развитой способности к вымыслу. Гроос утверждал, что «саму по себе несвязную последовательность фантазий» «едва ли можно назвать исследованием». В отличие от него, Болдуин тоже отличал фантазии от способности к выдумкам, но считал, что у детей хорошо развито только последнее[365]. Шотландский психолог Александр Бейн видел в воображении совершенную и независимую «созидательную силу» и называл его «величайшим усилием ума»: в отличие от него «обрывки фантазий, вызванные чувством прекрасного — лишь незначительное приближение к этой силе»[366]. Для всех этих педагогов и психологов склонность ребенка к игровому фантазированию в конечном счете должна была быть обуздана опытом. Однако ее можно воспитывать и тренировать, чтобы подготовить ребенка к тому, что Салли называет «серьезным умственным трудом последующих лет»[367].
Хотя Крейн полностью разделял эти педагогические взгляды на важность воображения, его тексты, а также художественные и дизайнерские работы наводят на мысль, что он предпочитал, чтобы воображение ребенка не было специально натренировано[368]. Этим объясняется его тяга к иллюстрации детских книжек. Он говорил, что такие книжки дают современному иллюстратору «чуть ли не единственный выход для свободного полета фантазии»[369]. Крейн очень ценил подобную неограниченную фантазию. Он писал: «освобожденное от уз повседневности, [воображение] находит свой собственный мир», и «дух серьезности в игре… иногда достигает гораздо большего, чем самый серьезный замысел и самая веская аргументация»[370]. В игре выдумывание оказывается полезным не только для подготовки к дальнейшей жизни, оно — ценный инструмент само по себе. Крейн считал, что присущие детям «свежий прямой взгляд» и «быстро разгорающаяся фантазия» дают им преимущество перед взрослыми — так называемый невинный взгляд, часто приписываемый детям модернистскими критиками и художниками[371]. Но все же для Крейна, в отличие от прочих критиков и художников той эпохи, невинность ценна не тем, что она позволяет приблизиться к непосредственной реальности или достичь глубокой духовности[372]. Для него привлекательность детской невинности связана с предполагаемой неопытностью в вопросах промышленного капитализма, который работал на то, чтобы ролевая игра не складывалась. Крейн верил, что раскрепощенные детские фантазии могут стать вдохновением для нового авангарда, в котором будет место озорным экспериментам и новым возможностям и который создаст для нас новые миры.
Современные исследования детских ролевых игр по-прежнему настаивают на их ценности и пользе для ребенка, тем самым продолжая миссию Крейна. В книге «Философский ребенок» (2009) психолог и философ Элисон Гопник поддерживает идею Крейна о том, что «воображение находит свой собственный мир». По ее мнению, игра позволяет ребенку «представить, каким бы мог быть мир, если бы был другим»