[773]. В этом контексте «зацикленность» крестьянских мастеров на лошадях отождествляет их со всадниками диванных боковин.
Более того, в предисловии к «Вятской лепной глиняной игрушке» Абрамов недвусмысленно приравнивает крестьянских мастеров к детям. Он пишет, что творчество в крестьянской культуре появляется уже на самых ранних ее этапах, «равно как и детское [творчество]». Далее, Абрамов отмечает, что «в начале процесса мастер находится в полусознательном состоянии, еще не зная, что ему создать»[774]. Аналогичным образом Салли пишет о том, что работа детского ума поначалу «груба и туманна»[775] и лишь впоследствии ребенок постигает «полусознательный процесс рефлексии и разумения»[776]. Да и сам Салли неоднократно приравнивает детей к взрослым представителям «первобытных» культур. Так, к примеру, он замечает, что «детская мысль, как и мысль первобытного человека, мифологична»[777]. Динцес также считал, что сюжеты крестьянской глиняной игрушки связаны со славянской мифологией[778].
Смешение примитивной природы игрушек с такой же примитивностью их создателей проявилось и в выборе иллюстраций к текстам в детских книжках. К примеру, Оршанский начинает главу о торговле кустарными игрушками с фотографии заснеженной деревянной избы мастера из Сергиева Посада, рядом с которой стоят сани. На следующей странице — фотография молодой крестьянской пары, которая лепит и раскрашивает игрушки у себя в доме при свете, падающем из окна и от лампы[779]. В других главах, посвященным прочим промыслам этой же общины, вместо фотографий творцов показаны сами работы. Выбор иллюстраций закрепляет идею о «примитивности» не всех крестьян вообще, а именно игрушечных мастеров.
Другой образ «примитивного» игрушечного мастера находим в детской книге «Кустарный ларек». Старый мастер назван в тексте «очкастым, сучкастым, морщинистым», с «густой бородищей», при этом его «ножищи в грязище суглинистой»[780]. Иллюстрация изображает, как дед едет на деревенскую ярмарку в переполненной товаром телеге. На лошади, везущей телегу, — дуга, которую в русской народной традиции принято было расписывать[781]. В отличие от Оршанского, изобразившего крепких ремесленников, Четвериков и Митрохин рисуют кустаря стариком, у которого не осталось для общества ничего, кроме старинных поделок.
Иногда изготовители игрушек сравниваются с изображенными фигурками неявным образом. К примеру, текст Бартрама о выставке «игрушки в крестьянском искусстве», проходившей в Музее игрушки, сопровождают две иллюстрации. На одной изображена кондитерская формочка в виде льва, а на другой (что важно) — фигурка танцующего крестьянина, создавая впечатление, что мы видим мастера и его творение[782]. Среди иллюстраций в книге Абрамова и Бакушинского есть игрушка, которая прямо изображает «крестьянина с балалайкой», а также игрушка, представляющая собой бородатого человека (волосы на лице говорят нам о том, что это крестьянин), который борется с медведем[783]. Паперная и Карнаухова в тексте, который дополняет иллюстрации Порет (ил. 13.1), описывают деревенскую куклу еще более подробно[784]. «Руки у ней сильные, от работы загрубели. Матреша в огороде копается, коров доит, свиней кормит. Платье на ней простое, темное»[785]. Народная игрушка представляется здесь эмблемой крестьянской идентичности.
Ностальгическая крестьянская идентичность, которая сконструирована в книге «Чьи это игрушки?», резко отличалась от повседневной жизни крестьян того времени. Деревенские жители, которые не иммигрировали в крупные города, сталкивались с совершенно иной организацией сельского хозяйства, отличавшейся от традиционного деревенского уклада. В 1928 году советское правительство приступило к реализации первого пятилетнего плана, который путем коллективизации коренным образом изменил жизнь советских крестьян. Эти изменения оказали на жизнь крестьянства огромное влияние, сравнимое только с отменой крепостного права в 1861 году. План первой пятилетки требовал от всего советского общества стремительной индустриализации, в частности увеличения производительности в сельскохозяйственной сфере. В рамках плана коллективизации крестьянского землевладения государство отменяло частную собственность на средства производства. По всему Советскому Союзу крестьян сначала убеждали, а затем силой заставляли прекратить обрабатывать землю так, как они это делали веками.
Индустриализация советской культуры существенным образом сказалась и на производстве игрушек. Среди тех игрушек, в которые действительно играли дети, крестьянские изделия теперь встречались довольно редко, и народные умельцы в своей работе были вынуждены следовать советской идеологии. Так, например, в заключение своей истории русской глиняной игрушки (1936) Динцес пишет главу «Требования к советским игрушкам и глиняная игрушка». Среди иллюстраций к этой главе — лыжница, автомобиль и конный красноармеец, символизирующий легендарные революционные отряды большевиков[786]. В этих предметах отразилась эстетика вятской глиняной игрушки: на платье лыжницы и лошади кавалериста мы видим броский пятнистый орнамент на белом фоне.
Большинство тематических изданий той эпохи вслед за народной игрушкой рассказывает и об игрушке современной. К примеру, Церетелли заканчивает свою книгу «Русская крестьянская игрушка» главой «Современная кустарная игрушка». Эту главу иллюстрирует изображение деревянного крана на колесах, напоминающих колеса традиционной игрушки — повозки с лошадью. Также изображена кукла-красноармеец и кукла-матрос. В противопоставлении этих объектов, а также в противопоставлении «консервативного» и «революционного» в предыдущих главах Церетелли использует диалектическую риторику марксизма, согласно которой один стиль или движение в искусстве служит антитезисом более раннего — и так конструируется диалектический прогресс и историческое развитие общества.
Похожие диалектические рассуждения можно увидеть и в статье о богородских мастерах. Фомин прилагает все усилия, чтобы развеять предрассудки читателей относительно отсталости Богородского и его жителей, занимающихся игрушечным промыслом. В статье рассказывается, что во все дома поселка проведено электричество (что было символом советского научного и инженерного прогресса), а мастерские игрушечных мастеров организованы вовсе не так, как описано в вышеупомянутой литературе. Как ни странно, Фомин не инфантилизирует крестьянского мастера, а пытается изменить взгляд горожанина на традиционную народную игрушку, представить ее идущей в ногу со временем, если не в авангарде.
Однако, несмотря на ограниченное количество ресурсов, которые тратились на производство игрушки, и на то, что кустарная игрушка в массе своей шла на экспорт, большинство советских детей все же играли самодельными, а не кустарными или фабричными игрушками[787]. В самом деле, в советскую эпоху существовал целый жанр литературы, посвященный изготовлению игрушек из подручных материалов. Эти практические руководства были призваны поощрять в детях самостоятельность и поддерживать родителей в период тягот, которые в будущем, с приходом коммунизма, должны былы неминуемо смениться всеобщим благоденствием. В этом жанре можно выделить один особо примечательный пример: книжка «Мы лепим». Эта 11-страничная книжица 1931 года — художественное произведение для детей, а не практическое пособие для взрослой или смешанной аудитории[788]. Герой книжки, маленький мальчик Вася, показывает своему другу, что делать с глиной, добытой на берегу реки. Вася лепит игрушки: лошадь и птичку. Затем его друг тоже лепит игрушки, и они оставляют их сохнуть на ночь. На следующий день мальчики берут игрушки с собой, чтобы показать друзьям, и тогда все начинают лепить.
Нет никаких доказательств, что этот рассказ изображает советских детей хоть сколько-нибудь реалистично и что им действительно нравились самодельные игрушки. Скорее, в книжке «Мы лепим» содержится нарратив, который взрослые из лучших побуждений сконструировали для своих детей. Без сомнения, советские дети играли с самодельными игрушками. К примеру, даже видный большевик Александр Шляпников отметил в письме 1930 года, что его сыну нравится играть с игрушечными машинками, которые он сам сделал для него[789]. Однако даже это документальное свидетельство представляет нам взрослый взгляд на детское восприятие. Это не дает нам достаточно сведений о том, как в действительности подобная игрушка воспринималась ребенком.
Ил. 13.4. Константин Кузнецов. Мы лепим. 1931
И все-таки книжка «Мы лепим» интересна тем, какой материал она предлагает детям для поделок. Это глина — тогда как в большинстве подобных пособий говорится о палочках, картоне, сосновых шишках и картофелинах. Следует отметить, как выглядят иллюстрации с игрушками, которые предлагается лепить детям. Игрушки мальчика Васи невероятно похожи на вятскую глиняную игрушку из роскошно иллюстрированного объемного тома Абрамова и Бакушинского. У птички-свистульки, которую сделал Вася, не просто очертания глиняной фигурки: по форме она повторяет русскую народную игрушку. А в облокотившемся на лошадь всаднике (