Интерес детей к игрушечному транспорту, например к кораблям, взял на вооружение педагог Чжан Цзюжу. Он усмотрел в этих игрушках потенциал для улучшения китайской коммуникационной системы[803]. Считалось, что дети/граждане должны разбираться в науке и технике, ведь им предстояло двигать Китай навстречу будущему и развеивать «предрассудки», которые якобы скрывались за масками и статуэтками богов, персонажей легенд и сказок. Поезда, машины, корабли, паровозы, дирижабли и самолеты могли, по мнению экспертов, развить в ребенке знания и научное мировоззрение. В основном это были новые игрушки, привезенные из-за рубежа, хотя игрушечные лодки появились в китайском искусстве еще во времена династии Сун (960–1279)[804]. И все же эксперты не стали причислять игрушечный транспорт к тем «немногим» традиционным китайским игрушкам, которые были «правильными» и имели, по их мнению, «научную» ценность. Зато в этот список вошли неваляшка, бамбуковый вертолет[805] и зоотроп[806] (с бегущей лошадью). Такие игрушки рекомендовали детям для знакомства их с понятиями центра тяжести, реактивной силы и воздушных течений.
Итак, хотя старый Китай вроде бы и был суеверным, все же в нем тоже оказалось несколько «научных» игрушек. Но они нисколько не могли искупить стереотип о вреде «китайских» игрушек. По мнению экспертов, они задерживали интеллектуальное и телесное развитие ребенка, потому что (якобы) были статичными. Иными словами, они не двигались, не меняли форму (как кубики или мячи) и не менялись со временем. Иногда эти обвинения касались бумажных и глиняных игрушек, иногда — просто всех «китайских игрушек». В этих обвинения всегда имплицитно присутствовал конструкт «плохой» традиции: выхолощенная культура выпускает статичные «консервативные» игрушки, которые, в свою очередь, воспитывают вялую личность. Омоложенный Китай, наоборот, будет крепким и гибким как телесно, так и духовно.
Инертность и статичность китайских игрушек, якобы связанные с ними суеверия — у всех этих обвинений были скрытые дискурсивные цели. Ведь множество неизменно существовавших с древних времен китайских игрушек (волчки, воланы[807], воздушные змеи) все же считались способствующими подвижности. Иногда эксперты относили эти игрушки к китайской традиции, так что они одновременно оказывались и подвижными, и инертными. Но с правильными подвижными игрушками (резиновыми мячами, лошадками, игрушками-каталками) такого парадокса не происходило, хотя мяч (впрочем, вероятно, не резиновый) существовал в Китае еще за несколько столетий до того, как в XII веке художник Су Хань-чэнь запечатлел мальчишек, играющих в мячик. Также в период правления императоров были в Китае и каталки[808], и лошадь-качалку тоже следует отнести к традиционным игрушкам. На свитке конца XIII — начала XV века мы видим музыкальные игрушки и горку (ил. 14.3).
Ил. 14.3. Неизвестный китайский художник XIII–XV веков. Дети, играющие во дворцовом саду. Вертикальный свиток. Чернила и шелкография
Возможно, современные лошадки выглядят иначе, чем изображенные на иллюстрации. Но возникает вопрос: принципиальны эти отличия или современная лошадка — это просто модернизированная версия старой игрушки?
В 1933 году пособие «Игрушки и воспитание» пишет, что высокомерные семьи презирают игрушки отечественного производства, которыми играют дети из бедных семей (например, воланы). Вместо них они предпочитают игры с мячом, потому что он «иностранный», а стало быть, хороший[809]. И хотя этот спор довольно сомнителен (из отчетов мы видим, что китайским воланом играли дети из разных сословий), все же косвенным образом эта история указывает на важное обстоятельство: дискурс правильных и новых игрушек держался на избирательном восстановлении традиций. Поскольку мяч сам по себе не был ни новым, ни иностранным, а лишь подавался в качестве такового, высокомерными стоит назвать не родителей, а экспертов. Ведь именно они называли китайские игрушки отсталыми и инертными — и тем самым нечаянно, а иногда и намеренно, приравнивали современные «правильные» игрушки к иностранным.
Итак, границы между новыми и старыми, местными и иностранными, правильными и неправильными игрушками часто были размытыми. Попробуем расшифровать экспертные суждения, которые кажутся парадоксальными. Мы начнем с проблематики народных игрушек, затем перейдем к «китайским» игрушкам и к вопросу о том, что их оценка и признание осуществлялись выборочно.
Когда критика была направлена не на «китайские игрушки» в целом, а на конкретные образцы, ее мишенью обычно оказывались глиняные, тряпичные, бумажные, меховые статуэтки и фигурки животных. Поскольку подобные игрушки обычно мастерили мелкие торговцы, то можно заключить, что критикам не нравились местные народные игрушки сами по себе. Но это было бы неверным предположением, потому что весьма одобряемые волчки, неваляшки, бамбуковые вертолеты и воланы — все это точно так же можно было встретить на уличных торговых прилавках.
Распространенное осуждение всех китайских игрушек в целом, возможно, стало результатом синекдохи, подменившей фигурки животных и статуэтки вообще всеми «китайскими игрушками». Но в то же время, как доказывает наше исследование, главенствовавший во времена Республики дискурс возражал против самой категории «китайских игрушек», потому что эта категория воплощала традицию. Реформатор Ли Вэньцюань утверждал, что «если нация сильна, то и игрушки должны быть первоклассными»[810]. Китайские игрушки с неизбежностью оказались инертными и неподходящими — из-за того, что в то время весь Китай переживал обновление. По большому счету, это было априорное экзистенциальное отрицание, мало связанное с самой традицией или хронологией. Предполагаемую неэффективность традиции (а также «китайских игрушек» прошлого и настоящего) эксперты использовали для того, чтобы критиковать недостаток осознанности в обществе, а также чтобы утвердить себя в качестве инстанции, несущей свет в массы.
«Китайские игрушки» в основном ругали, но некоторые хвалили. Можно объяснить это на примере бамбукового вертолета. Детям объясняли: китайцы давно изобрели бамбуковый вертолет с винтом, но из наблюдаемого при этом явления реактивной силы не смогли вывести никакого научного открытия. А иностранцы, в свою очередь, создали на основании этого принципа самолетный винт[811]. Возможно, именно так было сконструировано представление о китайских игрушках как символах отсталости и утраты потенциала, впоследствии растиражированное китайскими экспертами.
В Китае давно бытовали некоторые «правильные» игрушки, по случайности похожие на современные импортные образцы, при том что раньше они не были наделены воспитательной или научной функцией. Эксперты редко признавали их традиционное происхождение. Возможно, это было данью той самой тенденции связывать все современное с иностранным. Но не исключено, что там, где Хедленд видел в игрушках сходство, китайские эксперты хотели увидеть различие — чтобы поддержать идеологический конструкт об отличном по своей сути, несовременном характере «китайскости». Они поставили перед собой задачу исправить эту «китайскость» и собирались начать с просвещения взрослых.
Еще в 1907 году педагог Гу Чжо[812] сформулировал идею, что из-за склонности взрослых преуменьшать важность игрушек «правильные» игрушки оказались в дефиците. В дальнейшем эта идея стала повторяться вновь и вновь. Поскольку поставка игрушек считалась научным достижением, на взрослых обрушился шквал текстов и событий, агитировавших делать разумный выбор. Родителей постоянно обвиняли в неосознанности. В 1914 году эссеист Чжоу Цзожэнь упрекал тех, кто от «непонимания» покупает детям неподходящие китайские игрушки[813]. В 1948 году взрослых по-прежнему критиковали за покупку «грубых и халтурных» игрушек[814].
По мнению экспертов, нерадивость взрослых задерживала производство «правильных» игрушек, ставя под угрозу все китайское государство. Ведь почти полное отсутствие «хороших» игрушек стояло на пути детского воспитания и способствовало все большему распространению иностранных игрушек. Эксперты заявляли: поскольку игрушки десятилетиями считались пустяками, китайцы стали считать их изготовление недостойной профессией. Соответственно, производство крайне важных для детей и для нации вещей было отдано на откуп мелким торговцам, которые (как считали специалисты) ничего не понимали в прогрессе и ничего не знали о воспитании, эстетике, технике и психологии. Было заявлено, что товары мелких лавочников отвратительны и совершенно неспособны соревноваться с «научными» (иными словами, иностранными) игрушками. Итак, эксперты призывали к немедленным изменениям в игрушечном производстве и дизайне: игрушки должны быть фабричными, и их должны делать специалисты: художники, ученые, педагоги и предприниматели. Всем необходимо было объединить усилия для улучшения или изобретения новых игрушек[815].
Пока главенствующий дискурс ратовал за стандартизацию игрушечного дела, знаменитый художник Фэн Цзыкай утверждал, что игровая и художественная ценность глиняных петушков, неваляшек и младенцев-талисманов[816], которых странствующие торговцы делали из незамысловатых материалов, в «сотни раз выше», чем у «глупых „правдоподобных“ игрушек». По его мнению, эти «простые и грубые» фигурки, форма которых лишь намекала на внешнее правдоподобие, намного лучше развивали воображение ребенка, а реалистические копии поездов, машин и мебели, наоборот, только сковывали творчество. Фэн считал, что нет смысла массово выпускать миниатюрные подробные копии взрослых объектов. Он сравнивал их с «погребальными предметами», которые тоже в точности копировали настоящие вещи, и настаивал, что ребенок — это не взрослый в миниатюре, а стало быть, не нуждается во взрослых миниатюрных инструментах