– Что? – взглянула на нее Агнес. – Чего смотришь?
– Нет, госпожа, ничего, – не осмелилась возражать Зельда.
– Возьмешь Игнатия, карету и поедешь как госпожа, висельников поищешь, я тебе скажу, что мне еще надобно для зелья будет, так найдешь мне все. И не смотри так, я и для тебя зелье варить буду.
Зельда только поклонилась, хотя лицо ее было, кажется, недовольно.
– Любишь ведь, когда я тебя зельем этим мажу, когда Игнатий тебя берет.
Кухарка опять не ответила, а Агнес это разозлило.
– Думаешь, не знаю я, как ты по ночам в трактиры самые поганые ходишь и там с мужиками грязными прямо на полу, под столами в лужах валяешься? Знаю все. И знаю, почему мужики тебя такую горбатую берут. Это из-за зелья моего только. Из-за зелья! Значит, пользоваться зельем любишь, а как делать зелье, так у тебя в носу от праведности свербит?
– Я все сделаю, госпожа, – ответила наконец кухарка, понимая, что лучше госпожу не злить. – Сыщу корень.
– Два найди! – коротко бросила Агнес. – И подавай еду уже, некогда мне. Ута! Одежду неси.
Пока Зельда быстро собирала на стол, а Ута бегом носила одежду и обувь из верхних покоев, девушка медленно меняла свой красивый облик на вид первозданный. Служанки косились на нее и дивились молча и со страхом, видя, как буквально «сдувается» ее красота и как она превращается в себя настоящую. Из яркой красавицы в блеклую девицу шестнадцати лет.
Пока одевалась, прибежал мальчишка посыльный. Принес короткое письмо от книготорговца: «Товар, что вам так надобен, доставлен, ждет вас».
Сердце ее заколотилось так, что не у каждой девы колотится пред свадьбой. «Товар» – это то, чего она жаждала больше, чем своего господина. Был бы выбор перед ней: замуж идти за него или этот предмет вожделенный получить во владение свое, – так еще бы думала. Да нет, не думала бы, выбрала бы этот «товар». С ним она окажется так сильна, что любого мужа себе сама выберет.
Да и кто бы устоял перед ней, кто бы не возжелал ее с ее-то новым видом, с внешностью красавицы редкой, с ее головокружительными зельями, что даже таких стариков, как Отто Лейбус, взволновать могут, с ее знанием и провидением, которые даст стекло. Нет такого мужа на свете, кто не покорится ей.
Она встала, не доев, крикнула Уте:
– Корова, одевай меня, идем в поганый дом. А ты, горбунья, как конюх придет, немедля отправляйся искать мне мандрагору и все, что сказала я тебе.
Дожди в городе всем в радость: только льющие с неба потоки воды могут хоть ненадолго вымыть из улиц городских смрад, нечистоты и мусор. Даже если это не очень теплые дожди октября, лишь бы посильнее были. Чтобы поток смыл все в канавы и ручьи, а уж оттуда гнал всю грязь из города прочь, за городские стены.
Только Агнес дождю рада не была, платье надела она, и все, ни плаща, ни накидки при ней не было. Промокли со служанкой до нижних юбок. Спрятаться негде было, когда ливень холодный нагрянул, платье сразу стало тяжелым невыносимо. И дорогие туфли с шелковыми чулками вымочил поток, что нес всякую грязь в соседнюю канаву. Шла Агнес к дому книготорговца Уддо Люббеля злая, подрагивала на свежем ветерке. А вот Уте все нипочем, у коровы толстомясой от плеч и спины только пар шел, так она горяча была. Даже лужи не перепрыгивала, шлепала по ним своими огромными ножищами.
Но все раздражение, вся злость на непогоду и служанку тут же улетали от девушки, как только думала она о том, что у книготорговца стекло есть. Да какой там дождь, она бы за таким сокровищем и в метель самую яростную пошла в одном платье.
Мерзкий Уддо Люббель отворил им дверь, даже стучать не пришлось. Кланялся:
– Доброго дня вам, госпожа, доброго дня.
Он держал в руке самую тусклую лампу, что только может быть. Не хотел, чтобы Агнес видела, как он по ее велению уборку сделал на первом своем этаже. Дурак все хитрил с ней, а она очень, очень этого не любила. Ей свет не надобен был, чтобы видеть. Ей достаточно сосчитать до пяти, чтобы глаза к темноте привыкли. И видела она в темноте лучше иных кошек. А к тому же нос, нос у нее все чувствовал, все запахи различал. Как вошла девушка в дом, так поняла: порядок торговец навел, хлам и мертвечину убрал, кто-то ему тут даже помыл все. Хоть плохо, но помыл.
Она постояла пару мгновений, принюхалась и сказала:
– Чтобы впредь так же было, только купи чеснока или лаванды, чтобы запах мерзкий совсем ушел.
– Как пожелаете, госпожа, – снова кланялся Уддо Люббель.
– Пошли уже. – Девушке не терпелось скорее увидеть стекло.
– Конечно, госпожа, конечно! – Книготорговец пошел вперед, освещая путь только Уте.
Они поднялись к нему в верхние комнаты, он стал распахивать ставни на окнах, чтобы легче было госпоже рассмотреть удивительную вещь.
– Да покажи ты мне его! – прикрикнула Агнес, не в силах больше ждать.
– Да-да, госпожа, конечно. – Книготорговец кинулся к столу и из-под него достал короб небольшой. Стал раскрывать его. – Тут он, только-только привезли. Как привезли, я сразу за вами послал.
– Этот шар стеклодув Шварц сделал? – спросила Агнес, заглядывая ему под руку.
– Нет, госпожа, Шварц еще не ответил, это умный жид Вешель мне прислал, он большой мастер, у него нет половины лица и головы, а все живет, не помирает, говорят, он большой колдун и знахарь. А как иначе без половины головы прожить.
Книготорговец наконец раскрыл коробку и достал оттуда рогожу. Ту рогожу стал разворачивать, что-то приговаривая, да девица его не слушала, она глаз от рогожи не отрывала. И вот из нее на свет появился шар. Ах, небеса, что это была за красота! Шар оказался не так велик, как тот, что рыцарь хранил у себя в сундуке. Он был чуть поменьше, с голову трехлетнего ребенка, и при этом удивительного цвета. Казалось, что он так чист, что чище самой чистой воды. Но на удивление белым стекло не было, отливало оно нежно-голубым. Чистым голубым. Дивным голубым. Трясущимися руками Агнес забрала стекло из грязных рук книготорговца, уж больно не шла такая светлая голубизна к желтым его ногтям с каймой из черной грязи. Взяла и сначала к груди его прижала, гладила, словно живого. А затем, не думая ни об Уте, что стояла в дверях, ни о Люббеле, что таращился на нее, стала в стекло смотреть, стараясь, как обычно, заглянуть внутрь, нырнуть в него. Смотрела, слегка улыбаясь, смотрела… И улыбка стала с ее лица сползать. И взгляд она от стекла оторвала, подняла глаза на книготорговца. А в них вдруг злоба, и такая, что Люббель губы свои обветренные облизнул и дышать перестал. Шар скатился с руки девушки и гулко стукнулся об пол. Замер на месте.
– Говоришь, умный жид его тебе прислал? – спросила она таким голосом, что у торговца спина похолодела.
– Я… Я клянусь, госпожа, – заблеял он, – у меня и письмо от него есть, я сейчас найду, покажу вам.
Он кинулся к столу, стал рыться в бумагах и выхватил одну из них, принялся махать ею, как флагом:
– Вот же, читайте, госпожа, читайте.
Она читать не стала, даже в руки не взяла бумагу, и так знала, что книготорговец не врет, не его это ложь, не его придумка, иначе она бы его уже убила. Девушка лишь сказала ему, отчетливо выговаривая каждую букву:
– Шар пуст, стекляшка глупая, из меня твой умный жид дуру хотел сделать. Сколько денег за него просил?
– Десять гульденов желал, – лепетал Люббель. – Тут, в письме, все писано. Вот, читайте.
– Этот шар ему отошли обратно, скажи, чтобы настоящий прислал, иначе… – Она помолчала и продолжила, смакуя: – Иначе я ему весточку пошлю, да такую, что с последней половины его головы кожа оползет.
Она не врала, казалось, что не будь у нее шара, так и не найдет она хитрого жида, не сможет без стекла ему проклятие послать, но у Агнес уже была мысль, как наказать мошенника.
– Слышишь, Люббель, напиши, что я от него настоящее стекло жду, иначе пожалеет он, – сказала она, повернулась и пошла прочь из этого вонючего дома.
Волков никогда такую мебель не купил бы. И простыни такие не купил бы. Все, что привезла госпожа Ланге, оказалось красивым и дорогим. Ему было жаль денег, он бы пожадничал такие кресла и такую кровать с балдахином приобретать. Впрочем, госпожа Ланге не знала того, что все это в один день, когда сюда придут горцы, возможно, будет украдено или сгорит. Она стояла у входа в новый дом, смотрела, как дворовые заносят мебель, и всем видом показывала, что ждет похвалы. Волков уже думал похвалить ее, но тут прибежала Элеонора Августа. Дочь графская торопилась, запыхалась, волосы растрепались, как у крестьянки простой. Схватила Бригитт под руку и, хитрыми глазами поглядывая на мужа, поволокла подругу по лестнице наверх. Глупая, глупая женщина. Все в тайны играла. Он ухмыльнулся, глядя вслед своей жене.
Кавалер прекрасно знал, что это значит. Его жене не терпелось получить письмо от любовника, которое должна была привезти госпожа Ланге и о котором ее муж все знал.
Дьявол! Нужно было письмо у Бригитт брать да читать, а не стулья рассматривать красивые. Как он мог забыть про это, следовало прочесть письмо прежде, чем жена его получит. Теперь оно у нее в руках. Кавалер вздохнул. Надеялся он на то, что Бригитт передаст на словах содержание. А пока он взял один из новых ажурных стульев, поднял его, взвешивая. Стул оказался на удивление легок. Волков сел. Да, стул был удобен и красив, подлокотники хороши, жаль, что украдут его горцы. Конечно, украдут, жечь не станут такую красоту.
Кавалер недавно позавтракал, дел и просителей у него сейчас не было, вот он сидел и смотрел, как мужики и бабы дворовые таскают из телег новые вещи. Хотел уж рявкнуть на глупую бабу, что неаккуратно несла гобелен, но к нему пришла Мария и сказала:
– Опять к вам гонец, господин. Приехал в старый дом, я его сюда привела.
«Опять!» Кажется, даже кухарка уже узнавала гонцов от герцога.
– Тот же, что и всегда?
– Нет, одежа та же самая, красивая, а сам другой, – сообщила Мария. – Звать?