Про это Фильшнер и слушать не хотел. Как ненавистны ему, солдату, были эти председатели всякие да эти хитрые крысы из городских советов, из магистратов и канцелярий дурацких. Они его злили до бешенства прижимистостью своей и жадностью, знанием законов глупых и изворотливостью, лицемерием и хитростью. Злили они его даже больше, чем дезертиры или трусы. Поэтому ни к какому председателю он не пошел, а отправился к своим людям, собрал сержантов, достал все серебро, что у него было, и велел:
– Вот вам деньги. Соберите всех, кого сможете, надобно человек сто, пусть любой сброд будет, сулите полталера за три дня каждому, даже если у него из доспеха будут одни штаны драные, а из оружия палка. – Конечно, он так говорил для красного словца, но все понимали правильно: брать можно любых солдат. – Больше нам не потребуется. Я выйду наутро, встану в пяти часах пути на юг, а вы как соберете кого, так догоняйте, но выходите не позже полудня.
Сержанты брали деньги и расходились по городу: собирать по кабакам людей – нелегкое дело.
Сначала Волков торопился, гнал солдат вперед, чтобы встретить капитана подальше от дома. Шли люди быстро, даже солдаты капитана фон Финка двигались бодро, не так, как до реки. Старый капитан был хитер, еще на марше догнал Волкова и стал говорить с ним о том, что надо бы еще до дела ему деньги выдать, все, что кавалер ему обещал.
Волков косился на него и думал. Триста пятьдесят монет обещал он за дело, причем уже выдал фон Финку и его офицеру сто восемьдесят. И вот этот седой хитрец завел речь про остальные деньги. И это при том, что офицер должен был привести еще как минимум пятьдесят людей, из которых тридцать арбалетчиков, и до сих пор не привел их.
Можно было и послать капитана фон Финка к дьяволу, да, можно, но кто бы тогда мог гарантировать, что он не повернет своих людей обратно. Никто не мог.
Волков стянул перчатку и полез в кошель, под фальтрок, достал оттуда восемь монет, восемь золотых гульденов. Протянул их капитану.
– Теперь мы в расчете? – спросил он, зная, что получается даже больше.
– Да-да, – радостно отвечал тот, пряча деньги. – Теперь мы в полном расчете, кавалер! В полном! Кстати, хотел сказать, что у вас прекрасный доспех, кажется, я где-то такой же уже видел.
– Вы видели его на архиепископе, наверное.
– Может быть, может быть, – начинал вспоминать фон Финк.
– Кстати, капитан, если вы надумаете меня теперь предать… – начал Волков таким тоном, что любой призадумался бы, услышав его.
– Ну что вы, кавалер… – стал успокаивать Волкова капитан. – Успокойтесь.
Но кавалер не собирался успокаиваться:
– Эти глиняные холмы и эти уродливые кусты – все это будет последним, что вы и ваши люди увидите перед смертью.
– Вам абсолютно не о чем беспокоиться, кавалер, – отвечал спокойно фон Финк. – Абсолютно не о чем.
Чуть не дойдя до границы своих владений, Волков велел ставить лагерь. Место было удобное, дорога как раз шла между двух холмов. Кавалер вместе с фон Клаузевицем и Брюнхвальдом заехал на один из холмов и посмотрел на север. Оттуда, из Малена, должен был идти Фильшнер. Моросил дождь. Мелкий, холодный дождь конца октября.
– Отличное место, – сказал Брюнхвальд, вытирая ладонью мокрые усы. – Если кто осмелится, так легко его тут остановим. Велю рубить рогатки для лагеря, на частокол тут леса не найдем.
Волкову даже добавить было нечего. Хорошо, что у него есть Брюнхвальд.
– Прикажите шатер мой разбить на этом холме.
– Тут? – удивился ротмистр.
– Да, хочу, чтобы его было видно. Пусть люди Фильшнера заметят меня издали. И знают, с кем будут иметь дело.
– Как пожелаете, кавалер, – отвечал Карл Брюнхвальд.
Они прождали весь остаток дня, но до наступления темноты отряд Фильшнера не появился. Дождь усилился, стало холодно. Уже в сумерках Волков со всеми офицерами обходили лагерь и окрестности. Дорога покрылась лужами, глина на холмах раскисла, склоны стали скользки. Было нехорошо вокруг, даже солдатские костры толком не горели, все больше дымили.
– Наверное, уже не придут, – заметил Брюнхвальд, когда опять они лезли на холм. – Может, дозволим солдатам снять доспехи и ложиться отдыхать?
– Да, вряд ли уже придут, – соглашался кавалер, он не без труда взобрался по мокрой глине на вершину холма, всматривался вдаль. – Рене, поставьте заставы из десяти человек на каждый холм и на дорогу, дорогу перегородите рогатками. На каждую заставу по сержанту.
– Будет исполнено, кавалер, – отвечал родственник.
– Вильгельм!
– Я тут, господин, – откликнулся молодой сержант роты стрелков.
– На каждую заставу по пять стрелков. Пусть идут аркебузиры в первую очередь, накажите, чтобы порох сухим был всю ночь, после полуночи сходите проверьте, – распорядился Волков.
– Будет исполнено, господин, – заверил сержант.
И кавалер отправился к себе в шатер. Там Максимилиан разжег огонь в жаровне, горели лампы. Было сухо, светло и тепло. На импровизированном столе, получившемся из перевернутой бочки, стояла еда: в большой тарелке телятина, лук, чеснок, хлеб, оливковое масло и вино в большом стакане из стекла.
Волков по-солдатски быстро поел и завалился на кровать, не снимая ни сапог, ни доспеха. Ничего, ему не привыкать, он далеко не первый раз так спал. Бывало, что и голодный спал, и мокрый насквозь.
Меч под левой рукой, шлем и подшлемник под правой – все в порядке. Кони стоят нерасседланными. Дежурный по лагерю Бертье, ему можно доверять, спать страже и дозорам не даст. А значит, можно самому поспать спокойно, ну, если, конечно, у него получится заснуть.
По полотну шатра шелестели капли, хороший шатер он отобрал у Ливенбаха. Где-то совсем рядом переговаривались солдаты из роты Брюнхвальда, теперь они были его охраной; пахло влажным дымом плохо горящего костра; конь стряхивал воду с гривы, звенела узда. Все было как когда-то в молодости, точно так же. Только тогда не болели нога и шея… А теперь приходилось ворочаться и искать для членов своих неспокойных удобное положение, а попробуй его найди, если на тебе столько железа. Волков уже подумывать начал, что неплохо бы позвать Увальня или Максимилиана, чтобы снять доспех, да заснул под шорох дождя.
Гауптман Фильшнер негодовал. Все это на первый взгляд простое дело шло наперекосяк. Все словно сговорились ему вредить или хотя бы не помогать. Он вышел из города, при нем насчитывалось едва ли двести пятьдесят человек, хотя он намеревался иметь четыре сотни вместе с дворянским ополчением. Пройдя не спеша половину пути и не дойдя до границ Эшбахта, капитан поставил лагерь, чтобы дождаться сержантов, что остались в Малене нанять еще людишек.
Все сержанты, кроме одного, вернулись с очень плохим уловом. Приехали поздно, намного позже полудня. Привели они тридцать нищих и бродяг, которые согласились идти куда-то за полталера.
Фильшнер начал ругать своих сержантов, хотя знал, что те вовсе не виноваты. А сержанты ему отвечали, что других людей в городе нет. К ним вообще никто не хотел идти из добрых людей, даже если предлагали целый талер за три дня, особенно когда узнавали, что идти придется против фон Эшбахта.
Фильшнер плюнул и пошел к себе. Он стал ждать последнего сержанта, который еще не пришел. А его все не было. Что там с ним произошло – капитан мог только гадать. Может, запил с горячими кабацкими девками. А может, его обворовали. Или проигрался. Всякое бывает. А может, дезертировал с денежками, хотя в это гауптман не верил, его сержанты были люди проверенные, семейные, все из Вильбурга.
Но сержант так и не объявился до вечера, его роте пришлось ночевать на дороге, под дождем. И утром его не было, что удивило капитана еще больше.
Солдаты Фильшнера на рассвете встали, рубили мокрые кусты и хотели готовить еду, но гауптман решил не ждать, чтобы поберечь свой провиант и пообедать в Эшбахте, за счет хозяина и его мужиков. Тем более что хода туда было всего четыре часа. Ну, учитывая, что дорога стала от дождя плоха, – шесть. Недовольные, голодные и промокшие солдаты, ворча, пошли дальше на юг. И если его солдаты ворчали тихо, то те мерзавцы, что дал бургомистр Малена, выражали недовольство, рыл своих не пряча. Одного пришлось успокаивать плетью.
Впрочем, ни плохая погода, ни плохая дорога, ни недовольные солдаты решимости и уверенности Фильшнера не колебали. Капитан видел людей этого фон Эшбахта на смотринах у графа. Да, солдаты у того неплохи, да уж чего там – хороши его солдаты. Но их было всего около сотни, может, чуть больше. А гауптман вел к нему не таких хороших солдат, но в два – два с половиной раза больше, так что этот фон Эшбахт никуда от него не денется.
Они часа не шли еще, как приехал из авангарда офицер и сказал капитану:
– Кажется, ждут нас, гауптман.
– Кто? Что? – не понял тот поначалу. – Нас ждут?
– Точно так, дальше на холме шатер. – Офицер указал на юг плетью: – Видите?
Сквозь пелену дождя немолодой глаз Фильшнера разглядеть шатер не смог, офицер отправился вперед, обгоняя колонну.
Да как проехал немного, так увидал на холме отличный алый шатер, а еще людей под холмом, их было много.
Капитан стал приглядываться, а после, кажется, и злиться начал, он погнал коня дальше, вперед, вперед. И чем дальше ехал, тем мрачнее становился. Как проехал еще сто шагов, так рассмотрел за дождем не только шатер роскошный, не только людишек конных вокруг него, а еще и стройные ряды людей пеших, людей добрых, что были при латах хороших. Увидал пики длинные и алебарды. Одна рота у подножия правого холма в двести человек и одна рота на невысоком левом холме, тоже двести человек. Да еще полсотни людей прямо за рогатками на дороге. А на самом холме, рядом с шатром – рыцари. Дюжина, не меньше. И знаменосец там же, стоит с большим стягом. Чуть наклонил его, чтобы намокшее от дождя полотнище к древку не липло, чтобы его хорошо видели недруги и друзья. И все остальные люди стояли под штандартами бело-голубыми.