Хоть и дождь шел, люди оказались построены, флаги – развернуты, все издали видны.
И те, кому нужно было видеть, это увидали. Солдаты капитана Фильшнера и так не очень веселы были, а тут вовсе стали шаг замедлять. И неудивительно. Они отлично различали железные ряды, считать они умели. И считали сквозь дождь. Мало того что людей у этого Эшбахта больше в два раза, так еще и стояли они на холмах. Кроме того, и кавалерия при них.
Капитан продолжал ехать вперед, не зная еще, что же ему теперь делать. Как брать наглеца и упрямца фон Эшбахта, когда солдат у того намного больше? А к нему, разбрызгивая воду из луж, скакал его помощник.
«Вот тебе и пообедал в Эшбахте», – подумал капитан Фильшнер и, стряхнув воду с полей шляпы, сказал подъехавшему офицеру:
– Остановите колонну.
– Шесть знамен, капитан: главный штандарт, штандарт кавалерии и еще четыре. Дьявол, как же так, – начал ротмистр, вглядываясь вперед. – Мы же думали, что у него сто человек!
– Остановите колонну, ротмистр, – повторил капитан, который и сам умел считать флаги. – Остановите колонну и будьте тут. – Он тяжело вздохнул и поехал вперед.
– …Никак не будет их три сотни, – сразу сказал Брюнхвальд, глазом опытного офицера оценив колонну гауптмана Фильшнера.
Они все увидали, как от отряда противника отделился всадник.
– Едва двести восемьдесят, – сказал Волков.
Может, нога, шея и все остальное его и мучили, но глаза бывшего арбалетчика были все еще остры.
– Максимилиан, останетесь при знамени. Фон Клаузевиц и Увалень, едете со мной. Брюнхвальд, вы за старшего.
Волков тронул коня, и тот, умный, осторожно стал спускаться с холма, передними ногами тормозя и оставляя в скользкой глине борозды от копыт.
За ним так же осторожно принялись спускаться фон Клаузевиц и Гроссшвулле. Они ехали навстречу капитану. Тот остановился на краю дороги и стал ждать их у длинной лужи.
– Какая встреча! – Волков из вежливости снял шлем, но так как капитан был в шляпе, подшлемник снимать не стал. – Я вас видел, кажется, на смотре у графа, вы были в свите маршала?
– Да-да, – отвечал ему гауптман не очень вежливо, словно хотел закончить этот пустой разговор побыстрее. – А еще на балу у графа. Меня зовут Фильшнер, я капитан его высочества герцога Ребенрее, да продлит Господь его дни.
– Воистину! – со всей возможной любезностью отвечал кавалер. – А меня – Фолькоф. Это мои владения, добрый капитан… Фильшнер.
– Я знаю, что это ваши владения… – сказал капитан. – И мне кажется, вы знаете, зачем я здесь.
– Может, и знаю, какая разница, раз уж вы пришли, то я приглашаю вас быть моим гостем. – Волков поклонился капитану, насколько это позволял сделать доспех.
– Гостем? – чуть ли не с удивлением переспросил Фильшнер.
– Гостем, – подтвердил Волков.
– Это так вы встречаете гостей, Эшбахт? – Капитан указал на стройные ряды солдат кавалера. – Четырьмя сотнями людей при добром железе?
– Вообще-то пятью сотнями, одной сотни вы не видите, – соврал кавалер. – А гостей я встречаю так, как они заслуживают. Недавно тут были одни гости… Из-за реки приплывали, не очень-то желанные… Так их капитан, кажется, в реке потонул, говорят, так и не нашли беднягу.
Увалень, дурак, не сдержал смеха, едва не засмеялся в голос, слава богу, хоть фон Клаузевиц ограничился сдержанной улыбкой.
– Никак вы осмелитесь поднять оружие на посланника сеньора своего? – насупился капитан. Ему очень не нравился этот разговор. Он недобрым взглядом смотрел на молодых людей, что сопровождали кавалера и позволяли себе ухмылочки при серьезном деле. И он продолжил: – Неужто дерзнете?
– Никогда не осмелюсь, если посланник этот ко мне в гости пойдет.
– Я не в гости к вам иду, у меня есть приказ арестовать вас и доставить в Вильбург, на суд его высочества. И вы как его верный вассал должны повиноваться его воле. Значит, и мне как носителю его воли.
– Я как его вассал готов повиноваться, но вот в чем препятствие: мои офицеры ему вовсе не вассалы, они злы и своенравны, не хотят, чтобы меня куда-то увозили, когда я воюю с горными безбожниками, – вежливо улыбаясь, объяснял Волков.
– Значит, ваши офицеры не дозволят? – недружелюбно спросил капитан.
Волков тронул коня и знаком попросил Фильшнера отъехать. Тот подумал немного и согласился.
Они отъехали и сблизились, чтобы никто их не мог ни слышать, ни видеть из-за кустов.
– Хватит, Фильшнер, – теперь Волков говорил с капитаном без всякого лукавства и глупой деликатности, – вам меня не взять, а попробуете, так… – он сжал свою великолепную перчатку из отличного железа и показал кулак капитану, – раздавлю ваших людей за час. Половина ваших солдат – дрянь, будь вас даже больше, я бы не испугался. Так вас еще почти в два раза меньше.
– Могли бы и миром поехать, герцог милостив, простил бы вас. А так только сеньора своего злите.
– Куда? Куда мне ехать, если жду горцев со дня на день? Знаете ведь сами: с ними шутки плохи. – Тут кавалер достал из-под одежды небольшой кошелек и высыпал часть его содержимого себе в перчатку, это были золотые гульдены. – Берите, это вам.
– Да вы с ума сошли?! – больше удивился, чем возмутился капитан.
Он даже отстранился от кошелька, словно тот был из нечистот.
– Берите и уезжайте, – настаивал кавалер. – Не затевайте ссору, в которой только и сможете сделать, как людей погубить. Вы же не из тех, что в прихоти своей готовы солдат десятками класть в могилы?
– Но у меня же приказ герцога, – опять отказывался брать золото капитан. – Что я ему скажу?
– Скажите правду: что у меня было пять сотен людей, а у вас всего две, что город хороших людей дать отказался. У вас сто причин есть, – говорил кавалер, буквально запихивая кошелек в руку Фильшнера.
– И что вам это даст? – Капитан так и держал кошелек, не сжимая руки и не пряча золота. Он смотрел на Волкова и не понимал его. – Через месяц или через два герцог пошлет к вам уже полковника с семью сотнями людей.
– Месяц? А еще лучше два! Хорошо бы, если так, хорошо бы два месяца получить отсрочки, – говорил кавалер мечтательно.
– И что же изменится за два месяца? – спросил его капитан. – Думаете, герцог за два месяца забудет про вас? Он не таков, он злопамятен, нипочем не простит отступника или упрямца.
– Нет, не думаю, что простит, но, может, я уже уеду отсюда к тому времени или меня уже убьют. – Кавалер пожал плечами. – В общем, два месяца – для меня это очень много.
– Вы безумец, как вы только уговариваете людей идти за вами, если так спокойно говорите о смерти? Им-то с вами зачем погибать? – не понимал Фильшнер, возвращая золото Волкову.
– Они верят, что я удачлив и что Бог со мной. Говорят, что я – Длань Господня. – Волков не убирал золота, снова протягивал его капитану. – Берите, вам говорю, кто без страха и упрека, тот всегда не при деньгах. А с монетами вам легче будет придумывать, что сказать курфюрсту.
– Вот как? С вами, говорите, Бог? Хорошо, возьму, но знайте, я и без этого вашего золота нашел бы, что сказать герцогу.
Капитан хмурился, стеснялся, даже поглядывал по сторонам, словно делал что-то постыдное. Движения его были неловки, когда он брал и прятал кошелек. И спрятав его, Фильшнер сказал:
– Эшбахт, вы мне нравитесь, говорят, вы храбрец, солдаты вас любят, но, когда в следующий раз я за вами приду, вы уже не взыщите.
Он протянул Волкову руку.
– Вы мне тоже нравитесь, капитан, и в следующий раз, когда придете, делайте, что должно.
Он пожал Фильшнеру руку, это было рукопожатие двух старых солдат, что уважают друг друга.
Волков наблюдал за тем, как мокрые и замерзшие солдаты, что шли его арестовывать, дождавшись командира, начинали разворачиваться. И они вовсе не выглядели разочарованными. Кажется, обратно в город они пошли даже веселее, чем из него. Кавалер улыбался, он готов был биться об заклад, что эти бродяги благодарят Господа, что им не пришлось иметь дело с его людьми.
Колонна Фильшнера развернулась и потянулась по размокшей и скользкой дороге обратно в Мален. И капитан ушел тоже не злой, с тяжелым кошельком под кирасой.
А у подножия холма перед железными рядами солдат в большой шляпе, что по рангу носить епископу, уже шлепал по мокрой глине дорогими туфлями брат Семион и кричал вслед уходящим солдатам Фильшнера, кричал так, чтобы слышали люди Волкова:
– Поглядите на них, дети мои, поглядите на этих дураков! Эти глупцы шли сюда бросить вызов нашему господину, кавалеру Фолькофу, что прозван Инквизитором и Дланью Господней. Поглядите на этих детей безмозглых отцов и безумных мамаш!
Солдаты улюлюкали и свистели вслед уходящей колонне.
– Много ли мозгов в их бараньих головах, – продолжал монах громко, – если решились они на дерзость такую, что возомнили одолеть нашего господина, кавалера Фолькофа? Человека, которого святая матерь Церковь считает опорою своею и хранителем веры. Это все равно что осмелиться противиться Богу, ведь господин наш есть Длань Господня, рука Господа. Вижу я, что Бог покинул этих болванов, ибо головы их пусты, как старые бочки.
Солдаты от души смеялись, слушая его, и ничего, что были они мокры и что дождь не прекращался.
Еще одно дело было решено, решено хорошо, решено так, как кавалер и задумывал, он не довел всё до крови, не поднял оружие на людей герцога, значит, и герцог не станет свирепеть. Ну не получилось вассала вразумить, но и вассал не оказался злобен, до железа не дошло же.
Не дошло. Значит, пять дней тяжкой, непрерывной езды и трудных переговоров не напрасны, серебро с золотом не брошено на ветер. Он прикупил себе еще времени, так нужного ему времени. Когда теперь опять соберется герцог послать за ним людей? Может, через месяц, а может, и через два, а может, ему повезет, Бог окажется милостив, курфюрст лишь к весне соберется. Да, к весне – было бы очень хорошо.
– Кавалер, – обратился к нему фон Клаузевиц.