Нужно бы, конечно, поблагодарить молодого рыцаря, но то, что он осмелился остановить руку сеньора… Это перечеркивало всю его заслугу. Волков просто ничего ему не сказал. Ни упрека, ни благодарности. А Увальню и Максимилиану бросил:
– Господа, мне пора снять доспех.
Когда лагерь, наконец, снялся, капитан фон Финк со своими солдатами полчаса как ушел, а люди Волкова становились в походные колонны, чтобы идти домой, Волков уже почти забыл про инцидент. Уже и ругань та казалась ему вздорной, а оскорбления не выглядели столь обидными. Если не воспоминать про деньги и обман, так можно было и забыть все.
Да разве можно забыть про деньги, когда они нужны. Волков глядел на солдат, встающих в колонны за обозом, и понимал, что каждый из них ждет от него хоть немного серебра. Не зря же они бросали свои хлипкие лачуги, тяжелую работу на обжиге кирпича, бросали своих женщин и тащились в эту даль по мокрой глине, ночевали в сырости. И стояли в неприятном ожидании, глядя на противника и думая, решится он на атаку или нет. Да, каждому следует дать хоть по четверти талера. А их тут двести сорок человек, не считая сержантов. Иначе в следующий раз, когда потребуется, когда будет очень-очень нужно, они просто не пойдут.
Волков вздохнул. Нет, про деньги он никогда не забывал. Ему такая возможность просто не представлялась.
Тем не менее садился на коня кавалер, разоблачившись от доспехов. С радостью предвкушал, как вскоре окажется у себя и примет такую долгожданную горячую ванну. Неделя в хлопотах и долгих скачках, ночи в грязных трактирах с клопами и сон в доспехах, признаться, утомили его. Но опять Волкова радовало то, что хоть и старше он всех молодых людей из его выезда, но на коня садится легче, чем они. Хоть и нога его изводила, но сил и прыти у него больше, чем у них. Что там ни говори, а если человек смог прожить двадцать лет в солдатах и гвардейцах, если не помер от тяжкой жизни, от чумы, чахотки, оспы или кровавого поноса, если не скрючил его жар от гнилых ран, если не доконали его другие болезни или увечья, то любому молодому он не уступит ни в выносливости, ни в неприхотливости. Это уж точно.
Волков ждать солдат не стал, их офицеры повели, а он поехал домой со своим выездом.
Ехал, не чувствовал боли в ноге, а о распре с капитаном и о том, что горцы придут, о том, что герцог разозлится еще больше, даже вспоминать не хотел. Был в самом хорошем расположении духа, хоть, пока доехал, весь вымок из-за непрекращающегося дождя.
Как приехал, так сразу в дом. А там жена и госпожа Ланге за столом с рукоделием. Кавалер берет кинул на комод, скинул плащ, а сам к женщинам:
– Здравствуйте, добрые госпожи.
Госпожа Ланге сразу вскочила, начала книксены делать, кланяться, румяна стала, рада его видеть:
– Ах, господин, вы! Распоряжусь обед подавать немедля.
– Воду греть велите, – говорит ей Волков.
– Распоряжусь, – снова сделала книксен Бригитт.
А жена смотрит на него как на мужика какого-то дворового, не муж приехал, а не пойми кто, сама от шитья не отрывается, только лишь сказала:
– Здравы будьте, господин.
Хорошо, что хоть помнит, кто он тут есть. Кавалер подходит к жене сзади, кладет руки на плечи ей, спрашивает у нее:
– Ну, как вы тут?
А она глаза от рукоделия поднимает, голову к нему чуть поворачивает, носик морщит и отвечает:
– Вы никак убить меня решили?
– Что? – не понимает Волков. – Убить?
– Отступитесь от меня, не то задохнусь от вони вашей, – говорит госпожа Эшбахта и все морщит носик. – Несет от вас конюшней, словно конюх какой и живете там, среди коней.
– Конюх? – удивляется Волков. – Живу, говорите, там?
– Конечно, конюх, не иначе. Отступитесь от меня, а то от духа вашего глаза режет, – высокомерно говорила жена.
Он вдруг берет ее рукоделие и вырывает его из женских рук. Бросает его на стол. И при этом снова спрашивает:
– Значит, конюх?
– Чего вам? – зло восклицает жена.
– Ничего, – говорит господин Эшбахта, крепко беря госпожу Эшбахта за локоть и вытаскивая ее из-за стола. – Просто весь день меня оскорбляют, то купчишкой зовут, то конюхом.
– Да что вам надо? – пищала Элеонора Августа.
Госпожа Ланге смотрела удивленно, как господин Эшбахта неучтиво тащит супругу свою вверх по лестнице. Без сожаления всякого, едва ли не за волосы. А та причитает:
– Не хочу я, зачем вы так грубы? Да что вам нужно от меня?
– Ничего такого, что противно было бы законам Божьим и людским, – едко посмеиваясь, отвечал ей Волков.
Он затолкал жену в опочивальню, Элеонора вырваться пыталась, да куда там. Кинул ее на кровать, лицом вниз, чтобы едкий запах конюшни не так терзал нежные ноздри графской дочери.
– Зачем вы это? – хныкала она и пыталась сопротивляться, когда он задирал ей подол. – Почему вы так злы со мной?
– Затем, что мне, фамилии вашей, моим офицерам и рыцарям… – говорил Волков, кладя могучую руку ей на голову и вдавливая ее щеку в перины, – всем требуется наследник на поместье моем. А еще чтобы знали вы, как оскорблять мужа. Хватит с меня на сегодня оскорблений, то купчишка я, то конюх. Смиритесь.
– Я вас ненавижу, – пищала из перин госпожа Эшбахта.
– Я тоже не сгораю от страсти к вам, мне просто нужен наследник, – отвечал ей господин Эшбахта. – Потерпите, сударыня.
Когда дело было кончено, он, улыбаясь, вышел из покоев и, спускаясь по лестнице, крикнул:
– Госпожа Ланге, готов ли обед?
– Эй, глухие, что ли? – кричала Агнес, приоткрыв дверь своей мастерской, где она занималась зельями. – Не слышите, что ли, в ворота ломятся?
– Слышим, госпожа, слышим, – отзывается снизу Зельда Кухман, ее кухарка. – Игнатий уже пошел смотреть, кого там черт принес.
Девушка ощутила раздражение. Ей хотелось продолжить дело свое, у нее не все получалось, да, видно, пришел кто-то к ней. Кто это может быть? Приказчик хозяина дома приходил недавно, денег получил. Может, посыльный от книготорговца? Так он бы так в ворота тарабанить не осмелился. Кто же за дверью?
И тут она узнала грубый, чуть хриплый голос человека, что любит выпить.
– Ну, хозяйка где? – гремел этот голос уже на кухне.
Послышался стук палки об пол. Да, так и есть, этот чертов болван с нечесаной черной бородой и деревянной ногой. Приятель ее господина, Роха по прозвищу Скарафаджо.
– А к чему вам госпожа наша? – поинтересовалась Зельда.
– Не твое собачье дело, – нагрубил мерзавец ее прислуге. – Иди и доложи, что я приехал от господина по делу.
Агнес вздохнула, она понимала, что важное варево нужно снять с огня, не то переварится, а там драгоценная мандрагора. А еще девушке требовалось одеться. Ничего на ней, кроме чулок да туфель, не было. Она ведь стала свой вид менять, очень ей нравилось на себя новую смотреть, поэтому еще себе зеркало купила и поставила в комнате, в которой над зельями корпела.
– Ута! – позвала Агнес негромко. – Одежду неси.
– Несу, госпожа, – отвечала служанка.
Пока Ута собирала одежду ее, Агнес подошла к зеркалу, глубоко вдохнула и тут же выдохнула воздух. И на глазах стала меняться, превращаясь в себя настоящую. Из красавицы темноволосой с формами великолепными становилась девицей худощавой, бледной, серой. Обратный переход давался ей легко – как тяжкий груз на землю сбросить. Это чтобы красавицей стать, нужно силы приложить, держать себя в красоте сложно, а вернуться к настоящему облику – дело плевое.
Пока Ута несла ей одежду, так она свой вид уже приняла. Нижнюю рубаху и подъюбник надевать не стала, причесываться не стала, чепец на волосы накинула небрежно. Авось этот Роха – невелика птица, так и пошла вниз.
Пришла, встала в дверях, дождалась, пока этот дьявол колченогий вылезет из-за стола со своей деревяшкой и поклонится ей. Только после того пошла в комнату, сказав ему:
– Здрав будь, господин Роха. Зачем пожаловал?
– Здравствуйте, госпожа. Приехал я от вашего господина, во-первых, справиться о вас.
– Со мною все хорошо, не хвораю, деньги есть, слуги мои меня чтят, – отвечала девушка, думая, что Роха опять начнет денег клянчить, как было уже не раз. – Какое же второе дело у тебя ко мне?
– Второе? – Роха как будто забыл, да тут же вспомнил. – Так кавалер просил меня забрать пушки со двора.
«Пушки? Хорошо это. Пусть, конечно, он забирает эти уродливые штуки, что едва не половину двора занимают, запыленные, грязные, иной раз так они мешают карете с лошадьми развернуться. Конечно, пусть берет их».
– Господин что, опять войну затевает? – спросила девушка, садясь в свое кресло и жестом прося у горбуньи подать вино.
– Войну затевает? Хех… – Роха засмеялся. – Да разве он без войны может? Он уже воюет вовсю. Я иной раз думаю, что не будь никакой войны рядом, так он помрет от тоски.
– Ну и как он? – спросила Агнес. – Счастлив ли?
– Он-то? Да так… Все есть у него: и земля, и мужики. Дом достроил красивый. Почет, слава, солдаты и офицеры, кавалеры… Одно слово – владетель, – рассказывал Роха.
– А живет с кем? Все с этой кабацкой девкой, с Брунхильдой? – интересовалась Агнес и брала стакан с вином с подноса, что ставила перед ней Зельда.
– С девкой? – удивился Роха. – Так вы что, не слыхали? Кавалер уже женат месяца два как.
– Женат?! – воскликнула девушка, ставя стакан обратно, не отпив из него ни глотка. – Он на Брунхильде женился?
– Да на какой там Брунхильде! – Роха даже на нее рукой махнул. – Скажете тоже! На дочери графа Малена, вот на ком он женился.
Агнес так от новости такой взволновалась, что пятнами пошла красными. Ее господин женился, а она и не знала. От волнения не понимала, что с руками своими делать. Стала платок комкать. Одно лишь радовало ее – то, что и Брунхильда с носом осталась.
– И что, хороша та дочь графа? – волнуясь, спрашивала девушка.
– Да как тут скажешь, – мялся Роха, – по мне, так ничего, сойдет, да, сойдет, приятная женщина. Но Брунхильде-то, конечно, в этом деле она не ровня. Но она же дочь графа! А тут уж… Сами понимаете, госпожа Агнес.