– Соглашайся, – сразу сказала Агнес.
– Госпожа… – Люббель сразу перестал грустить по поводу разбитого шара, его голос стал заискивающим.
– Что?
– Мне тоже нужно на что-то существовать, мои потребности скромны, но они есть…
– Получишь пять монет, – предложила Агнес.
Кажется, эта была не та сумма, на которую Люббель рассчитывал, но спорить он не стал.
– Хорошо, госпожа, книгу я велю везти нам, по почте ее слать неразумно будет, хозяин сам ее привезет.
– Хорошо.
– И еще меня… Меня… – мялся он.
– Что еще?
– Мастер, что делал шар, будет разгневан, боюсь, что… Как бы… Он… Не осерчал и не потребовал…
– Пусть молится, чтобы я не осерчала за то, что обмануть меня хотел, – сказала Агнес. Она снова хотела уже уходить, но остановилась. – А знаешь ли ты что-нибудь о епископе Бернарде?
– Настоятеле храма Святого Николая Угодника?
– Да, о нем знаешь что?
– Богат, из рода знатного. Карета у него великолепная.
– А еще что? – не отставала Агнес.
– Больше ничего, госпожа. Я в тот собор не хожу, далеко, – отвечал Отто Люббель. – Причащаюсь в церкви, что рядом, за углом.
– Ты еще и в церковь ходишь? – усмехнулась девушка, глядя на него.
– А как же, – улыбался книготорговец, – обязательно хожу каждое воскресенье. И по праздникам тоже.
– Зачем, ты же уже душу свою погубил? Ты же детоубийца! Зачем тебе причастие?
– Выделяться нельзя, госпожа, – помрачнел книготорговец. – Никак нельзя выделяться.
Агнес повернулась и пошла из его дома. Она шла, рассеянно поглядывая по сторонам и приподнимая подол платья, когда перешагивала через лужи. И в голове девушке так и звучали слова этого ублюдка: «Выделяться нельзя, госпожа. Никак нельзя выделяться».
А ведь он был прав.
Деньги. Вот что ей сейчас было нужно. И не те жалкие монеты, что выскребала она у мелких купчишек по трактирам. А настоящие, большие деньги. Такие деньги, получив которые, ей долго нуждаться не придется. Чтобы как у господина, чтобы сундуки серебра у нее стояли дома. Сейчас она сварит зелье, продаст его за золото, выгодно продаст попу, что любит в женские платья рядиться. Другому продаст, третьему. Но тогда она станет торговкой зельями. Занятие постыдное. Как и зелья, которыми она будет торговать, пока на нее не донесут в инквизицию. Даже если и не донесут, подобных торговок на порог дома и то не всякий пустит, а ей же надо, чтобы лучшие люди ей кланялись, знались с ней, в гости ее звали.
Нет, торговку зельями никто в гости звать не будет. Позовешь такую прилюдно, так потом, случись что, и отравителем прослыть немудрено. Нет, торговать зельями она не станет. Или станет, но очень нечасто, продавая их только знакомым. Таким, как этот епископ, с которым она собиралась вскоре завести знакомство. Но для этого… Опять требовались деньги.
Агнес вернулась домой злая. Ута боялась дышать, помогая ей раздеться. Игнатий спрятался в конюшне, Зельда гремела посудой, стараясь не поворачиваться к девушке, не смотреть на нее.
А она не поспешила, как обычно, в комнату, где была ее мастерская, не занялась вываркой драгоценной мандрагоры, а разделась донага по своему последнему обыкновению и села за стол, задумалась.
Денег столько, сколько ей надобно было, просто так не найти. Купчишки с сундуками серебра не путешествуют, такие деньги у больших купцов, у нобилей городских, у банкиров. Вот у тех мерзавцев, что дом ей сдают, сундуки имеются, обязательно имеются. Жаль, что трогать их нельзя. Нет-нет, тут, в Ланне, никого трогать нельзя, тут она племянница кавалера Фолькофа. Ну а где тогда сундуки искать?
Были у Агнес, конечно, мысли на этот случай. Вспоминала она, что один купчишка перед тем, как в сон свалиться, успел перед ней похвастаться, дескать, представляет он дом Бабенбургов по всему северу Фринланда. Тех самых Бабенбургов, что из Кледенца. Говорил, что нет в тех местах дома богаче. Говорил, что и земли у них с мужиками, и пристани в Кледенце, и мастерские, и лавки, и банки. Так они могущественны, что в тяжкий момент могут двести добрых людей выставить при доспехе и железе. Кледенц. Он не так, кажется, далеко. На реке, на каком-то из притоков Эрзэ. Город небольшой, но богат торговлей своей, так как оттуда начинается русло судоходное, к которому все сухопутные дороги ведут. Все это Агнес помнила со слов того купчишки. Что ж, кажется, она готова была поехать и посмотреть, так ли влиятелен и силен этот дом.
– Ута, – позвала девушка, обдумав все как следует, – кликни Игнатия.
Служанка кинулась повеление исполнять, а Агнес продолжала сидеть за столом, сосредоточенно глядя перед собой. Она то ли не захотела, то ли забыла новый свой вид принять, и когда Игнатий пришел, так стал в дверях, взгляд потупив, чтобы ненароком на взглянуть на госпожу свою, которая сидела совсем без одежды.
– Езжай, Игнатий, в город Кледенц, слыхал о таком? – произнесла девушка задумчиво.
– Нет, госпожа, не знаю такого города, но найду, не дурак, – отвечал Игнатий.
– Верхом езжай, он тут недалеко должен быть.
– Как пожелаете, госпожа, а что мне там делать?
– Узнай, где там проживает семья Бабенбургов. Послушай, что о них говорят, посмотри жилище их. Кто в той семье глава, узнай, кто еще в нее входит.
– Про Бабенбургов, значит, узнать? – повторил конюх и повторил, чтобы не позабыть: – Бабенбурги, Бабенбурги. Поспрашиваю.
– Да, узнай да возвращайся, запомнив все. Только так спрашивай, чтобы тебя не запомнили. – Она подняла глаза. – Ута, дай Игнатию талер.
– Да, госпожа, понял я.
– Сейчас езжай, все узнай, все посмотри, – велела Агнес и, не стесняясь конюха, встала из кресла.
Ей было все равно, увидит он ее голой или нет, сейчас она уже о другом думала. Пошла к себе, только об одном помышляя, как хорошую выварку из мандрагоры сделать, чтобы не испортить, как в первый раз, не потратить драгоценность напрасно.
Да перед тем, как за деньгами отправиться, нужно было доделать зелье. Негоже начинать новое дело, не закончив начатое. А еще кое-какие зелья ей при деле понадобятся.
Денег, на которые она собиралась жить полгода, осталось всего ничего. Это все покупки и зелья, а еще требовалось платье и всякие другие вещи, что необходимы молодой женщине. Платья у нее были, но как только она принимала свой новый вид, так все они оказывались коротки до неприличия. Любой мог ее туфли увидать. Да и узки были так, что не вздохнуть. Она опять пересчитала серебро, но считай или не считай его, больше монет не станет. До этого Агнес зашла к двум своим любимым портным и сказала им, что завтра придет от нее родственница, приехавшая из деревни, и пусть они ей платье подберут. Оба портных рады были видеть эту «родственницу».
Девушка утром встала, позавтракала, пошла к себе в спальню, где, встав перед зеркалом, приняла вид новый. Опять чуть-чуть подправила в себе кое-что. На этот раз ей не очень новый вид нравился. И волосы не такие, и живот не такой. А уж на лицо и смотреть не хотелось.
Но править дальше времени не было. Она не стала надевать чепец, незамужним девам его носить необязательно. Волосы пышные Ута ей уложила замысловато, лентами перевязала. Агнес покрутилась перед зеркалом: что ж, красиво. Платье позорно коротко, словно на вырост брали и переросла девица его. А во всем остальном… Хорошо. Она хотела проверить, как будут смотреть на нее мужчины, да и женщины тоже. Уту брать не стала, пошла одна.
Девушка открыла дверь в воротах и выглянула на улицу. Прохладный осенний день, лужи. Пешего народа на этой улице никогда много не было. И сейчас улица почти пуста. Слуги богатых домов, спешащие по делам, да два монаха, шлепающие по мостовой к своему монастырю.
Агнес вышла и закрыла за собой дверь. Монахи и не глянули в ее сторону. Прошли мимо, о чем-то разговаривая. Святые люди, что с них взять. Слугам и служанкам тоже было не до нее.
Но вот в конце улицы показалась карета. Агнес знала эту карету. На ней ездило одно богатое семейство, что имело дом в конце улицы, за монастырем. Вскоре карета подъехала к ней ближе, и девушка отошла к забору, уступая дорогу. И тут она увидала, как из кареты на нее глядит богатый господин с седой бородкой в роскошном черном берете с пером. Она с ним не зналась, хоть они и жили недалеко друг от друга. Знакома не была, но с недавних пор они раскланивались по-соседски, когда разъезжались каретами на неширокой улице. Взгляд господина был не восхищенный, нет, скорее удивленный. Он удивился, увидев ее, и улыбнулся, кажется, даже он хотел ей сделать знак рукой в перчатке, но… Тут из глубины кареты на Агнес уставились колючие глаза немолодой дамы. Неприязнь в ее взгляде читалась легко, словно дама гада мерзкого видит, и так же, как и у господина, удивление в глазах. Взгляд ее так и кричал: «Это что такое, откуда такое здесь взялось на нашей улице? Не должно тут такого быть».
Господин, уже руку было поднявший для приветствия, сжал ее в кулак и отвернулся от Агнес, мол, неинтересно, мало ли на улицах всяких девиц. А вот госпожа так чуть шею себе не свернула, голову воротила и воротила назад, все разглядывая девушку у забора.
Агнес была довольна. Да, особенно тем, как женщина крутила головой, и ее недовольным взглядом.
Она пошла дальше по улице. До ближайшего портного идти было недалеко: сначала свернуть налево, на улицу Булочников, затем направо. Тут зарядил дождик, хоть несильный, Агнес немного прибавила шаг, не хотела, чтобы прическа мокла. На улице Булочников суета, утренние хлеба уже давно развезены, но даже теперь крепкие мужики, белые от муки, тягают мешки с тележек, торопятся, не хотят, чтобы мука мокла. Кто-то прямо на улице месит новое тесто в широкой низкой кадке, кто-то выносит гроздья горячих кренделей на шестах и тоже прячет их под рогожу от падающей с неба воды. Все это Агнес не интересовало, видела все не раз, но ей нравился запах, что царил на этой улице, и она шла, склонив голову, вдыхая аромат свежего теста – и сладкого сдобного, и простого дрожжевого. Шла и думала о своем. Она даже поначалу не услышала, как кто-то кричит ей: