вас от грубого мужа вашего.
Живу с помыслами только о вас, и в сердце у меня только вы.
Вечно ваш, Леопольд фон Шауберг».
Волков оторвал взгляд от бумаги и поглядел на госпожу Ланге. Она сидела рядом с ним с видом гордым, ждала похвалы, но он не торопился ее хвалить:
– Так вы не отдали Элеоноре Августе это письмо?
– Отдала, она уже сожгла его при мне, но перед тем, как отдать письмо, я распечатала его и переписала, это я писала.
– Распечатали? И она не спросила у вас, почему сургуч сломан?
– Спросила, я сказала, что неловка была, когда письмо прятала под корсет. Она мне поверила, – отвечала госпожа Ланге.
Волков отвел ее спиралями падающие волосы от лица, поцеловал в висок. Погладил по спине и по заду. Похвалил ее:
– Вы не только красивы, вы еще и умны, Бригитт.
Хотя он не был уверен, что письмо это госпожа Ланге не написала сама, не выдумала его, он ею остался доволен. Очень доволен. Кажется, она ему предана, как говорится, и душой, и прекрасным телом.
Девушка же улыбалась от удовольствия.
– И что решила госпожа Эшбахта, ответ она ему уже писала? – продолжил Волков, вновь перечитывая текст.
– Элеонора хоть и глупой кажется, да не так глупа, – сказала Бригитт. – Она знает, что если вас извести раньше, чем у вас наследник родится, так феод будет опротестован и вернется в домен герцога.
– Это она вам сказала? – спросил Волков, отрываясь от чтения и задумываясь.
– Она, – кивала госпожа Ланге. – И тогда она останется без поместья. Прежде чем вас изводить, нужно ей наследника родить. Законного. Тогда и поместье будет ее, станет принадлежать вашему сыну по праву сеньората, ваш наследник сделается вассалом герцога по наследству, а уж она может выходить замуж за кого захочет и будет госпожой Эшбахта до совершеннолетия сына.
– Вот оно, значит, как, этот шут собирается стать господином Эшбахта? – Волкова начинала заливать ярость. Он стал еще мрачнее, голос его сделался холоден, а слова были словно тяжелые камни. – И как же он собирается меня извести? На поединок позовет? Неужели не побоится ссору затеять?
– К чему это ему, – Бригитт едва не засмеялась, – не дурак же он, все о вас знают, что сильны вы, зачем ему рисковать на поединке, ему поместье нужно ваше, а не помереть.
– А как иначе, войной пойдет? – не понимал кавалер. – Где денег на людей возьмет?
– Вы все по себе людей считаете: поединок, война! – с укором отвечала ему Бригитт. – Говорила уже вам, вы как дитя малое, когда это Малены на поединках дрались?! Вся земля Ребенрее собрана ими браками выгодными да убийствами подлыми. Отравят они вас, просто отравят. Вы и знать не будете, когда и кто вам яда в стакан кинет.
«Верно! – Волкова как осенило. – Верно-верно, и епископ про семейство Маленов говорил, что они отравители старинные».
Он поднял на нее глаза и сказал:
– Знаю я, кто яда мне в стакан кинет.
– Да, – кивнула Бригитт. – Я тоже знаю, сама она на такое не пойдет, – она обняла его за шею, – мне поручит.
– Тебе, – согласился Волков. – Больше некому.
– Я лучше ей кину, – сказала госпожа Ланге спокойно.
– Никто никому яда кидать не будет, – произнес кавалер строго. – Нет, не опущусь я до яда, не допущу, чтобы в моем доме травили кого-то, тем более мою жену. Нет, невозможно сие.
– А что же делать станем? Будем ждать, пока она сама решится?
– Нет, поступим так, как вы сначала предлагали.
– А что я предлагала? – спросила Бригитт.
– Вызовете его сюда, а тут я его убью.
– Может, так и хорошо будет, – как-то нехотя согласилась Бригитт.
– Заманите его сюда, надо придумать только, как мы это сделаем.
– Придумаю, – отвечала госпожа Ланге и заговорила быстро, с озабоченностью в голосе: – Только убейте его как пса, на поединок не зовите, недостоин он, отравитель и вор он, раздавите его как вошь. Не нужно с ним благородным быть.
– Ладно-ладно, – обещал ей кавалер, обнимая красавицу и целуя ее в губы. – А что вы за помощь и преданность хотите?
– Чего хочу я? – сразу оживилась Бригитт. – Так со мной спать ложитесь, вот чего хочу я. И пусть все о том знают.
– Нет, этого не просите, другого чего хотите?
Она сразу вроде и расхотела просить, сидела, чуть от него отвернувшись.
– Ну, неужто другого ничего нет, что вам хотелось бы? – Он продолжал гладить ее по волосам.
– Платье хотела, в городе видела, да дорого оно.
– Сколько стоит?
– Из зеленой парчи оно, с лифом из атласа зеленого, который расшит бисером и жемчугом мелким, красивое это платье очень. Мне к лицу будет.
– Сколько стоит? – повторил он.
– Просит подлец-портняжка за него семнадцать талеров. Думаю, за пятнадцать уступит, – ответила Бригитт.
Волков встал.
«Чертов портной, и вправду подлец, такие цены заламывает, слыхано ли дело, женское платье за целое стадо коров продавать».
Кавалер нашел на полу свой пояс с кошелем, достал оттуда гульден, подошел и протянул его Бригитт. Он и заметить не успел, как быстро она схватила золотой, словно кошка лапой сгребла, секунду, меньше даже, подержала его пред глазами и спрятала в кулачке, сидела теперь счастливая.
Он нагнулся и поцеловал ее, сказал:
– Вот, гульден меньше, чем за восемнадцать талеров, не отдавайте. Вы, конечно, большего стоите, но большего я вам пока дать не могу.
Бригитт, кажется, была горда. Мало когда и мало от кого слышала она такие слова, а может, и никогда в жизни не слышала.
Когда кавалер пришел в покои, жена, конечно, давно спала. Он взял лампу и подошел к ней, встал рядом, смотрел и думал, как эта женщина, которая со своим любовником замышляет его извести, может так спокойно спать.
Следующим утром, едва завтракать сел он, прибыл гонец из Ланна. Кто ж мог ему прислать гонца из Ланна? Простой бы человек так почтой бы послал письмо, а тут гонец. То мог быть только один человек. Конечно, письмо оказалось от архиепископа. Писано, естественно, не его рукой, но оттиск имелся от его кольца:
«Возлюбленный сын мой, ведаю я о деяниях Ваших, знаю, что преуспеваете Вы в них, так как слава Ваша и до нас доходит, и вижу я в этом промысел Божий и молюсь за Вас ежедневно. Бейте и дальше псов безбожных, что с гор своих поганых ересь несут, да укрепит Господь ту руку, что меч карающий сжимает. Храни Вас Бог, сын мой.
Жалею я лишь об одном, о том, что позабыли Вы о просьбе моей. Жаль, что о купчишках моих нерадивых Вы не вспоминаете, а пока Вы о них не помните, они и обо мне не помнят. А мне нужно, чтобы помнили они, кто их покровитель».
Видно, архиепископ опять нуждался в деньгах, а купцы юга Фринланда сверх положенного давать ему не желали. И для этого Волков должен был грабить их, чтобы они побежали к курфюрсту своему искать защиты, побежали с подарками. Только вот кавалеру сейчас не до фринландских купцов. Только их ему недоставало: с герцогом едва-едва разобрался, а уже горцев ждать надо, к ним, проклятущим, готовиться. И неизвестно, как еще на это посмотрит этот грубиян фон Финк, а то ведь и войной пойдет. И будут у Волкова не только два врага, на севере и на юге, а еще и третий на востоке появится. Случись нужда, ему и бежать тогда некуда.
Кавалер поднял глаза от письма и заметил, как на него смотрит Бригитт. Смотрела она с заметной тревогой. Рыжая красавица, видя, что письмо озадачило господина, есть перестала, сидела, замерев. И впрямь волновалась за него. Даже госпожа Эшбахта, что к его делам и к нему самому равнодушная, и та не ела, тоже смотрела на мужа.
– Мария! – крикнул он. – Тарелку человеку поставь. Гонец, садись, ешь. Увалень, монаха найди.
– Какого из них, кавалер? – отвечал Увалень, вылезая из-за стола.
– Молодого, пусть бумагу и чернила несет.
Волков отодвинул тарелку, не до еды ему стало, и госпоже Эшбахта стало не до еды. Она резко поднялась. Волков знал, из-за чего. Знал, что не будет дочь графа сидеть за столом с каким-то гонцом, в другой раз и отпустил бы ее, раз так горда, но сейчас сказал жене:
– Сядьте, госпожа моя, ешьте спокойно.
И тон его так был тверд, что перечить жена не осмелилась. Даже не возразила. Села на место. Хоть и есть уже не стала.
А он взялся дочитывать письмо от архиепископа:
«А мне нужно, чтобы помнили они, кто их покровитель. Так Вы, любимый из сынов моих, уж напомните, что без меня им ни радости, ни достатка не будет. Что дни их будут горьки, а торговля скудна. А я уж за Вас похлопочу при случае, а молиться и дальше буду ежедневно.
Архиепископ Ланна Август Вильгельм
фон Руперталь фон Филенбург,
курфюрст Ланна и Фринланда, герцог Фринланда».
Личной подписи его высокопреосвященства не было, только экслибрис – оттиск его кольца. А дальше шла приписка: «Бумагу сию по ненадобности сожгите».
Волков свернул бумагу, положил ее на стол перед собой.
Увидев это, тут же встал гонец и сказал:
– Велено мне напомнить вам, чтобы вы исполнили то, что в конце письма писано.
– Не волнуйся, ешь, все я сделаю, – обещал Волков. – Только еще раз прочту письмо.
Потом он молчал и думал. Архиепископ настаивал на грабежах, но пока кавалер не собирался затевать грабежей. Конечно, деньги ему сейчас очень нужны, очень. Но не слишком ли многого хотел от него знатный поп: и горцам докучать, и герцогу Ребенрее покоя не давать, и купчишек учить уму-разуму. И все это Волков должен делать во славу Церкви? Служение святой матери Церкви – дело, безусловно, благое, но и у кавалера свои интересы были. И уж ими-то он не собирался пренебрегать.
Если попу так надобно, чтобы Волков его купчишек потряс, то пусть и сам ему послужит. Волков смекнул, что тут у него появляется неплохая возможность…
Он собирался ею воспользоваться. Брат Ипполит поторопился и принес ему письменные принадлежности, разложил перед господином бумагу, поставил чернильницу, положил три хорошо отточенных пера и сел на другом конце стола, ожидая, вдруг что еще кавалеру понадобится. А Волков взялся писать ответ.