– Письмишко от вас? – сразу насторожился Сыч.
И Волков прекрасно его понимал: попади Сыч с таким письмом в руки стражи, невесело ему придется.
– От меня, поэтому сам его не носи, не знаю я, как на мое письмо купцы те посмотрят, может быть, и стражу кликнут, – продолжал кавалер задумчиво.
– Ясно, велю кому-нибудь из людей моих письмо отдать, а сам издали посмотрю, что дальше будет.
– Верно. Собирайся сегодня, сержанту Жанзуану скажи, пусть переправит тебя ночью на лодке, чтобы ты в воде не мок, холодно уже на улице.
– Экселенц… – Не уходил Фриц Ламме, улыбался, смотрел на господина настолько застенчиво, насколько только мог при всей своей бандитской морде.
Волков знал, чего он ждет, полез в кошель, достал две монеты. Серебра у него уже больше не оставалось, это были гульдены:
– Это на троих. Тебе и людям твоим.
– Вот теперь и на тот берег не страшно, – сказал Сыч, скалясь в подобии улыбки и жадно хватая золото. – Сегодня же переплыву.
– Письма дождись.
– Конечно, господин.
Дожидаясь писем от Бруно и Михеля Цеберинга, Сыч отъедался на три дня вперед. Ел все, что Мария ему приносила. С набитым ртом рассказывал кавалеру о дурацких нравах, что царят за рекой у еретиков. Волков слушал его вполуха, плевать ему было на то, как молятся горцы, какие у них церкви и как они ведут себя в трактирах. Он просто слушал Сыча из уважения, зная, что дело у того будет нелегкое. Опасное дело.
Пришел трактирщик, за которым посылал кавалер, разменял Сычу золото на серебро, пытался жадничать, да Волков его приструнил.
– Ну, теперь все, – сказал Фриц Ламме, пряча деньги и едва переводя дух после съеденного, – можно собираться в путь.
– Максимилиан, проводите Фридриха Ламме к сержанту Жанзуану. – Волков, чтобы проявить уважение, назвал помощника полным именем, Сыч это заметил, был горд. – Проследите, чтобы сержант переправил его на тот берег.
– Да, кавалер, – привычно ответил оруженосец и, уже обращаясь к не спешащему вылезать из-за стола Сычу, добавил: – Ну, пошли, что ли. Собирайся, только вшей своих не забудь.
Он потянул Сыча за локоть.
– Но-но, повежливее! – Фриц Ламме с важностью отстранился. – Ты что, не слышал, как ко мне обращается экселенц?
Беззлобно препираясь, они ушли на конюшню.
Вечером приехала Бригитт. Стемнело, Мария подала ужин, и Волков уже думал, что госпожа Ланге останется ночевать в городе или в поместье графа, когда услыхал со двора грубый голос Увальня и стук в ворота:
– А ну, отпирай, говорю, спите, что ли, ленивые?
Элеонора Августа, что до сих пор сидела за столом, глаз не подняв за весь ужин, встрепенулась. Проворно выскочила из-за стола и поспешила на двор, даже не накрыв плечи платком, хотя уже зябко на улице было. И вскоре приволокла за руку госпожу Ланге, хотела ее дальше наверх увести, но Бригитт остановилась, сделала перед Волковым книксен и поклонилась:
– Господин, все, что велено вами, я исполнила, все, что нужно, купила, хоть и поискать пришлось ваш кофе.
Госпожа Эшбахта, видно, на дворе в темноте не разглядела, а тут увидала и спросила растерянно:
– А вы платье себе купили новое?
Бригитт улыбалась и цвела. То ли от нового, необыкновенно богатого платья зеленых тонов, то ли оттого что Элеонора так растерялась, увидев ее в новом платье, то ли просто от счастья. Госпожа Ланге буквально сияла, как новенький золотой флорин. Волков не отрывал от нее взгляда. Может… Может, в это мгновение эта рыжая женщина не уступила бы в красоте даже Брунхильде, и дело тут было вовсе не в платье.
– Так где вы платье взяли? И сколько такое стоит? – вернула госпожу Ланге из счастливого забвения Элеонора Августа. Вернула тоном недобрым, даже, кажется, завистливым. – У вас что, кавалер завелся?
Она смотрела на компаньонку внимательно и недоверчиво, с непониманием, словно та совершила что-то предосудительное.
– Ах, – краснела Бригитт и махала ручкой, – есть у меня поклонник. Достойный человек.
Она это так сказала, будто дальше ничего говорить не хочет. Только покосилась на вошедшего в покои Увальня.
Она хотела что-то еще добавить уже не о платье и поклоннике, а что-то тайное и только Волкову. Но госпожа Эшбахта, тоже поглядев на Увальня, схватила Бригитт за руку и поволокла наверх. Видно, распирало ее любопытство.
– Вы бы хоть дали госпоже Ланге поужинать, – крикнул им вслед Волков.
Но жена не соизволила даже ответить ему.
Он долго ждал, пока женщины наговорятся. Мария поставила приборы на двоих, но госпожа Ланге в обеденную залу не спускалась, Элеонора ее, видно, не отпускала. Увалень ел один и рассказывал, где они сегодня были и что делали. Александр Гроссшвулле был плохим рассказчиком, и кавалер начал уже засыпать, когда, шурша роскошными юбками, на лестнице появилась Бригитт.
– Ах, как я голодна, – говорила она, садясь за стол и многозначительно поглядывая на Волкова.
Живая, голодная, кажется, веселая, она стала с удовольствием есть остывшую уже давно жареную кровяную колбасу с луком и рассказывать, как торговалась за рис, как искала кофе, как торопилась и требовала у портного, чтобы он тотчас подогнал платье ей по фигуре. И все это делать так, чтобы еще заехать в имение к графу и до ночи успеть вернуться домой.
Кавалер любовался ею молча, слушал, почти не задавая вопросов, только когда Увалень уже откланялся и ушел спать, ей сказал негромко, беря при этом украдкой за руку:
– Кажется, вы даже лучше, чем я думал о вас.
На столе горела лампа, Мария затихла где-то на кухне. Стало тихо в доме. Бригитт залилась краской так, что даже веснушек на лице и шее не видно стало, а потом поднесла его руку к губам, поцеловала и ответила:
– Тогда, ночью, у колодца, я клялась, что буду вам верна и душой, и телом, я свою клятву не забыла.
– Вас Бог мне послал, – сказал кавалер.
– Бог, Бог, – весело согласилась она, отпила пива, поставила стакан и продолжила: – И сегодня я докажу вам это.
– Вы опять переписали письмо… от этого… – Он даже не хотел произносить имя любовника жены.
Она кивала, жуя колбасу и хлебом собирая жир с тарелки:
– Леопольд написал письмо, я переписала. Снова сломала сургуч, но Элеонора не обратила на это внимания, волновалась очень.
– Леопольд. – Волков скривился. Ему даже это красивое имя казалось противным. – Что он ей пишет? Дело уже решенное? Дайте письмо.
Бригитт отодвинула тарелку, настроение у нее, было, кажется, игривым, она опять краснела:
– Дело еще не решенное, бумага у меня спрятана под юбками. Прикажете здесь доставать или поднимемся в покои мои?
Ему было сейчас совсем не до веселья, он желал знать как можно быстрее, что затевают жена и ее любовник, но обижать Бригитт не хотелось, и Волков ответил:
– Я хочу достать письмо сам, только вот уснула ли госпожа Эшбахта?
– Она еще при мне начала зевать, – радостно сообщила Бригитт, вставая из-за стола, схватила его за руку и потащила наверх в свои покои.
Волков завалился на ее кровать, а она встала перед ним, задрала подол и достала переписанное письмо. И он видел ее чулки, подвязки и ляжки, но сейчас, к ее разочарованию, его интересовало только письмо. Бригитт опустила подол платья, вздохнула и села рядом.
Волков развернул бумагу.
«Горлица моя сизокрылая, день за днем проходит жизнь моя в тоске, пусты все дни, ибо Вас я не вижу. Не вижу глаз Ваших сияющих, уст Ваших алых».
Кавалер хмыкнул. Где этот мерзавец увидал сияющие глаза и алые уста у его жены? Она вечно недовольна, глаза злы, губы блеклые, вечно искривлены в пренебрежении. Он продолжил читать.
«Страдаю я в ожидании видеть Вас и прикасаться к Вам, целовать руки Ваши и лицо Ваше. Все надеюсь я, что одиночество мое может закончиться».
– Одиночество его может закончиться, – мрачно ухмылялся Волков.
– Да не одинок он, врет он ей, – сказала Бригитт, говорила это она с заметной радостью. – Мне верные люди во дворце сказали, что одна знатная госпожа к нему благосклонна, когда бывает при дворе у графа, а когда ее нет, так он ко вдове мельника ходит, там и проводит иной раз по три ночи кряду. А ей врет, голову морочит, уж в этом он мастак.
Волкова это не удивило. Он посмотрел на Бригитт. Та сидела рядом, прижимаясь к нему плечом. Он погладил ее по щеке и продолжил читать:
«Одиночество мое может закончиться лишь по одному слову Вашему. Для того решено все уже, верные люди уже назвали мне хитрую старуху, что сильна в тайных знаниях. Нужно мне лишь Ваше согласие и то, чтобы особа одна, Вам известная, согласна на дело была…»
– Уж не вы ли та особа, что тут упоминается? – спросил Волков, снова глядя на Бригитт. – Как мы с вами и думали?
– И вправду думают меня уговорить на такое, – улыбалась не без гордости госпожа Ланге. – Даже интересно, что они мне за это предложат? Предлагать-то им нечего, если только обещать на будущее.
Волков кивнул, соглашаясь со всем, что она говорит. Бригитт действительно была умна. И он продолжил чтение:
«…и если она согласна будет, то я начну искать деньги, чтобы заплатить старухе».
Кавалер опять с презрением хмыкнул. Что за ничтожество собиралось его изжить со света. Что за низкий и жалкий человек, у которого даже нет трех или, может, пяти талеров, чтобы отравить мужа своей возлюбленной. Волкову все это было очень неприятно.
Неприятно, что жена ему неверна. Он бы понял Элеонору, окажись ее избранник иным. Если бы писал он ей: «Я приеду и вызову Вашего мужа на поединок». Или даже: «Я приеду и зарежу его, как только он отвернется». Даже и это он понял бы. «Я пойду займу денег на яд, а вы уговорите компаньонку, чтобы она налила яд в стакан Вашего мужа…» – такого Волков не понимал. Это было отвратительно, и больше всего ему казалось омерзительным то, что Элеонора выбрала подобное ничтожество. Предпочла ему отравителя.