– Мушкетеры, первый ряд, на линию! – командовал Вильгельм.
– А у тебя что, оружия на всех не хватает, что ли? – удивился кавалер, разглядывая шеренги солдат.
– Здравствуйте, проснулись они! – язвительно буркнул Роха. – Иной раз думаю: вот ты совет собираешь, а то, что тебе на нем говорят, не слушаешь. Я ж тебе сто раз повторял: мушкетов у меня сейчас сорок два, аркебуз пятьдесят шесть, двенадцать арбалетов. А народа сто тридцать шесть человек.
– Много ты набрал народа.
Волков смотрел на солдат Рохи. Первые, те, что пришли с ним из Ланна, уже пообтесались, были в стеганках и в шлемах, что достались им после ярмарки и сражения на реке, а кое-кто даже в кирасах. И обувь у них хорошая была. У всех мушкеты. А те, что привел Роха совсем недавно, и на солдат не походили. Кому-то достались старые поношенные стеганки, и все, обувь – рвань, одежа такая, что мерзли они, стоя на осеннем ветерке.
Волков был недоволен видом новых солдат.
– Что, разогнать лишних? – спрашивает ротмистр.
– Нет, пусть будут, а ты чего им обувь не купил, я ж денег дал.
– Целься! – заорал Хельмут.
– Завтра собирался их в город вести, там все и купить. И обувь, и, может, еще на одежку кому хватит. Заодно и посмотреть, как они на скором марше идти станут, не будут ли падать. Хотел без обоза идти, но с оружием и порохом.
– Хорошая мысль, ты их не жалей, особенно новых, пусть Хилли и Вилли им поблажек не дают.
– Порох пали! – орал Хельмут.
Бахнули глухие и мощные выстрелы. Это не аркебузы, это мушкеты, и даже дыма от них вроде как больше.
– Второй ряд на линию! Первый назад, заряжаться!
– Жаль, мушкетов мало, – сказал Волков, глядя, как солдаты выстраиваются.
Мушкетеры все делают проворнее, двигаются, меняются местами на линии, заряжают мушкеты. Сразу видно, эти уже неоднократно все это делали, уже в привычку движения у солдат входят. Это хорошо.
– Так я все, что были у кузнеца, забрал. Он говорил, что если ему ученика нанять и покупать уже кованые заготовки, так будет изготовлять два мушкета в неделю, – сказал Роха.
– Знаешь что, – сказал Волков задумчиво, – ты завтра солдат в город не води.
– Нет? – удивился Скарафаджо.
– Нет. Ты мне тут понадобишься.
– Я? – снова удивился Роха.
– Ты-ты, – кивнул кавалер. – Кто у тебя лучшие стрелки?
– Хилли и Вилли, они уже поднаторели. Лучше них никого нет. С тридцати шагов в кол две из трех пуль кладут.
– Отлично. И еще четверых возьмешь, на дело одно со мной пойдете.
– За оборотнем, что ли? – с опаской поинтересовался Роха.
Волков посмотрел на него нехорошо, но не отвечал.
– Я просто интересуюсь, как одеваться. Кирасы, шлемы брать? – поспешил объяснить ротмистр. – Как на войну идем?
– Да. Все брать, идем как на войну.
– Целься! – закричал сержант Хилли.
– Значит, нашел ты зверя? – задал новый вопрос Роха.
– Может быть, – уклончиво отвечал Волков.
– Порох пали! – орал молодой сержант.
И снова загрохотали в овраге выстрелы.
Не хотел кавалер брать своих людей из выезда на это дело. Он собирался просто убить фон Шауберга без лишних церемоний. А всем этим юношам из хороших семей такое ни к чему. Они еще носы воротить станут. Особенно такой, как фон Клаузевиц. Посчитают это убийство унижением своего достоинства, пятном для их чести.
Нет, тут ему требовался такой, как Роха. Это был простой солдат, хоть и хвастался всем, что он идальго. Но если потребуется, так горло кому угодно перережет без всякой этой глупой чести, и плевать ему на всякое достоинство. А уж приказать пальнуть из мушкета, так это для него как пива выпить полкружки. Да, лучше Рохи на это дело никто не подходил. С ним кавалер и пойдет. С ним, а не с Максимилианом или фон Клаузевицем.
– Хорошо, Фолькоф, – сказал Роха, – что бы ты там ни задумал, я с тобой.
Это были как раз те слова, что кавалер и хотел от него слышать.
– А ну, Хилли, Вилли! – заорал Роха. – Гоните их копать пули.
– Копать пули? – удивился Волков.
– Да, я велел им выкапывать пули из песка и глины за кольями. Не то мы тебя еще и на пулях разорять будем, – похвастался придумкой Скарафаджо.
– И много пуль вы так откапываете?
– Не очень много, но половину, думаю, откапываем, часть из них не расплющена, еще разок стрельнуть ими можно.
– Жаль, что порох откопать нельзя, – покачал головой кавалер.
Дорого стоил порох.
– Порох! – Роха засмеялся. – Нет, дорогой мой кавалер. За порох тебе придется платить сполна.
– Мне за все приходится платить сполна, – ответил ему Волков и поехал из оврага.
– Кавалер, – окликнул его Максимилиан, когда они уже направлялись к Эшбахту.
– Что?
– Я слышал, что вы с ротмистром и его людьми собираетесь ехать за зверем?
– И что? – неохотно ответил кавалер.
– А нельзя ли мне с вами?
– Зачем вам? – рассеянно спросил Волков.
– Хочу с ним поквитаться.
– Думаю, что с таким зверем, за которым я поеду, вам квитаться еще рано.
– Рано? – удивился оруженосец, в его голосе звучало непонимание.
Волков посмотрел на него осуждающе, но не ответил, и Максимилиан больше ничего не спрашивал.
Вечером приехала Бригитт, едва до темноты успела. Карета въехала во двор, еще остановиться не успела, как девушка уже дверь открывала. Волков по случайности тут же во дворе был и увидал рыжую красавицу. И увидал ее не такой, какой привык видеть. Он ее заметил, но она его нет. Дверь кареты она распахнула сама, а прямо перед ступенькой лужа, не сошедшая еще после дождя. На Бригитт платье, хоть и не любимое – драгоценное, но тоже хорошее и новое, жаль подол пачкать, она и крикнула:
– Увалень, руку-то дайте мне.
Властно приказала, строго.
А Александр Гроссшвулле еще только с коня слезал, так госпожа Ланге поморщилась от досады из-за его нерасторопности и мужика дворового, что рядом был, позвала:
– Ну, что пнем встал, не видишь, что ли, сюда ступай, помоги сойти.
А в голосе звон железный, не у каждого мужа такой.
Мужик кинулся ей помогать, да неловкий был. Побоялся ее ухватить как следует да снять с подножки кареты, госпожа подол в луже и намочила. Бригитт отчитала мужика, дурака криворукого, чуть по щекам не дала. И лицо ее перестало казаться мягким и добрым, было оно хоть и красивым, но злым. И глаза ее, такие ласковые обычно, стали глазами голодной и хищной кошки. Смотрит с прищуром, у мужика от взгляда такого душа в пятки. Стоит, лопочет оправдания. А она уже не смотрит на мужика, она Волкова увидала. И сразу другая Бригитт, сразу покорная и послушная, господина чтущая, сразу ноги ее в низкий книксен скрестились, голова в долгий поклон опустилась. И ничего, что подол в луже, ничего.
Поднимается – другая женщина. От злой кошки и следа не осталось. Щеки алые, глаза как у лани, на него смотрят, любуются им не налюбуются. И говорит она ласково ему голоском своим нежным:
– Господин, все, как велели вы, сделала, вина вам привезла токайского. И всех, кого надобно, видала.
– Пойдемте, – ответил в нетерпении Волков.
– Человек, из кареты вино возьми, на кухню неси! – велела госпожа Ланге и поспешила за Волковым, поднимая промокшие понизу юбки.
– Ну, отвезли письмо от Элеоноры этому… – спросил кавалер, когда они остались одни в прихожей зале.
– Отвезла и переписала все для вас. И то, что он ей послал, тоже переписала, все здесь, у меня. – Она похлопала себя по животу.
– Говорили вы с ним о поездке в гости?
Этот, именно этот вопрос волновал Волкова больше всего. Отважится ли проклятущий фон Шауберг ехать к его жене, как только он отлучится, отважится ли его жена принимать гостей в его отсутствие.
– Наглый он, как сказала ему, что вы дом покинуть думаете, так он сегодня со мною ехать хотел, – радостно сообщила госпожа Ланге. – Едва отговорила, сказала, что вы только завтра поутру уедете. Так он еще посмел смеяться над вами. Говорил, что вашу постель ему проверить пора.
Вот оно как. Злоба хладная залила сердце кавалера. Значит, постель он его проверить хотел. Ну, теперь по-другому уже никак. Иначе, кроме как убийством подлеца, дело это не разрешить. Не получится по-другому, и пусть этот шут хоть трижды будет придворным графа, он должен сдохнуть.
А как по-другому? Как жену одну оставить, когда вокруг такие мерзавцы рыщут? Ждут его отъезда.
Как на войну ехать? Как воевать, если ты думаешь все время: а не проверяет ли такой подлец твою постель? И не сядет ли ублюдок этого подлеца на твое поместье вместо твоих детей?
Если и были в кавалере еще какие-то сомнения, если и хотел поначалу он как-то завершить это дело без крови, то теперь-то уже без крови как? Рука его левая на эфес меча легла. Только не стал бы он меч о поганца марать, окажись он тут, зарезал бы свинью стилетом. Пять-шесть ударов, но не в сердце – в брюхо, чтобы свалился, но сразу не подыхал. Чтобы бледнел с каждым часом, чтобы дышал все реже, чтобы исходил своею поганой кровью до утра. А впрочем, нет, будет все по-другому. Нечего самому мараться.
Снова мрачен он был; как мысли о жене, так ангелы печали и ненависти одолевали его. Он голову опустил и смотрел на все исподлобья, не видел ничего вокруг, только думал одно и то же: «Что ж, для людей Рохи найдется завтра работа».
Каждому за добрый выстрел он даст по талеру. И бросит этого мерзавца в кусты, пусть его поганый труп волки жрут и птицы, иного фон Шауберг не заслуживает.
– Спасибо, госпожа Ланге, – наконец, сказал кавалер холодно и пошел в обеденную залу.
Может, и не такой малой благодарности ждала красавица. Но о большем просить не стала. Подумала она, что еще подождет свою награду.
За ужином Волков почти не ел ничего, только пил, и был так мрачен, что даже жена это заметила. Но после ужина все равно пошел в спальню с женой. Ненависть, злость, презрение – то все эмоции. Он сколько душе угодно мог презирать эту женщину, но ему требовался наследник. И Волков для того делал все, что нужно, он брал свою жену и думал о том, как завтра устроит засаду ее любовнику. Может, от этого, видя его взгляд, полный холодного презрения, она не причитала и не плакала, а сносила его страсть безропотно в этот раз.