Госпожа Эшбахта потрясла головой, словно наваждение отгоняла, а потом не выдержала, закрыла рот рукою, а другой рукой стала мертвеца касаться, гладить его.
При всех! При всех трогала мертвого мерзавца, стыд позабыв! При муже, при Рохе, при сержантах, при монахе, при дворовых людях. Даже при местных, что зашли на мертвеца поглазеть. А потом не выдержала и зарыдала в голос. Завыла! Не заплакала тихо, как положено дочери графа сокрушаться над мертвым, а завыла, как простая баба крестьянская воет, мужа своего потеряв. Так и стояла она, воя и не убирая руки от мертвеца.
Большего позора Волкову в жизни не приходилось испытывать. Но, на удивление, он легко это пережил. Пусть все знают, что она распутна. То ему упрек, пока был жив любовник, но любовничек за мерзость свою поплатился, теперь это позор только Элеоноры, пятно только на ее чести.
Но не мог кавалер этого оставить, выворачивало его от злобы, и, чтобы досадить супруге, он окликнул сержанта Хельмута:
– Хилли!
– Да, господин, – сразу подошел тот. У него за спиной болтался музыкальный инструмент.
– Возьми мертвяка, найди веревку и повесь его.
– Повесить? – удивился Хилли, но тут же спохватился и спросил: – А куда?
Волков на мгновение задумался, но, взглянув на рыдающую жену, ухмыльнулся и сказал:
– На забор его повесь со стороны улицы. И человека поставь, чтобы всем говорил, что это фон Шауберг – вор. За чужим добром ехал, да господин его поймал. И что со всеми иными ворами так же будет.
– Да, господин, – кивнул молодой сержант и отправился за веревкой.
Волков уже пошел в дом, когда раздались крики, он обернулся.
Кричала Элеонора Августа, она пыталась не позволить солдатам вытащить тело фон Шауберга из телеги:
– Вон пошли, не троньте его! Пошли прочь, псы!
Но тут во дворе появилась госпожа Ланге и чуть не силком оторвала Элеонору от телеги, потащила в дом, приговаривая:
– Госпожа, на вас все смотрят, утешьтесь. Госпожа, вы позорите свое имя.
Элеонора еще оборачивалась, тянула руку, словно прощалась с фон Шаубергом, и рыдала еще громче, видя, как солдаты бесцеремонно вытащили его труп из телеги и вяжут ему на шею веревку.
Она закричала, но Бригитт закрыла ладонью рот Элеоноры и, схватив за одежду, буквально волоком втянула ее в дом.
Оказывается, немало сил было у Бригитт, хотя не казалась она сильной, наоборот, даже хрупкой казалась.
На всю эту мерзость, что вытворяла его жена, когда на людях с воем и слезами прощалась со своим любовником, – на все это Волков смотрел молча, смотрел с холодным презрением, даже с брезгливостью. Но на Бригитт он взглянул с удовольствием и благодарностью.
Красивая, холодная, беспощадная Бригитт знала, что делать. И все выполнила быстро, как надо. Он был благодарен этой красивой рыжей женщине. Волков был благодарен ей за то, что она прекратила весь этот балаган, этот позор. И готов был опять награждать ее. Ведь это она все так хорошо устроила с фон Шаубергом.
– Господин, надо уже заняться вашим ухом, – напомнил ему брат Ипполит.
– Да-да, – сказал Волков и крикнул: – Роха, захвати меч мерзавца, он в телеге.
Прежде чем зайти в дом, он все же остановился и посмотрел, как солдаты вынесли со двора труп фон Шауберга, а потом перекинули через забор веревку, подтянули и привязали ее со стороны двора. Вскоре в воротах появился Хилли и доложил:
– Господин, все сделано. Висит, как вы и приказали.
Вот теперь можно было заняться ухом.
Пока монах брил ему правую сторону головы, чтобы наложить на рану швы, Роха кричал на кухню:
– Мария, твой господин, думается мне, голоден, у него выдался нелегкий денек, неси что-нибудь нам уже.
Волков всегда молча переносил лечение, но тут спросил:
– Что там? Чего так долго возишься?
Монах взял щипцы и вытащил из раны что-то маленькое, в ноготь длиной, розовое.
– Что это? – спросил кавалер.
– Кость вашего черепа. Хорошо, что такая маленькая. Вам не только пол-уха обрубили, череп едва цел остался.
– Чертов ублюдок, следовало его просто пристрелить! – прорычал Роха и, помолчав, добавил: – Слушай, Фолькоф, заканчивай ты с этими дуэлями. Не ровен час, и не повезти тебе может.
Кавалер промолчал, ему было не до того, монах шил ему ухо, это оказалось неприятно. Он буквально слышал, как толстая игла с хрустом проходит сквозь твердый хрящ.
А тем временем дворовая баба стала быстро носить еду. Мария сама принесла и поставила на стол сковороду с жареной свининой с луком.
– О! – вдохнул аромат Роха. – Хвала всем святым, удачный денек: и коня получил, и свинину. А пиво? Мария, где пиво?
Он не стал ждать хозяина дома, не такой уж Игнасио Роха был галантный человек, чтобы знать всякие тонкости, а с удовольствием принялся есть свинину и запивать ее пивом. И вовсе его не смущали окровавленные тряпки на столе возле него и медицинское шитье, что происходило рядом. А кавалеру еще пришлось посидеть пока и помучиться. Лечение – дело не из приятных.
Наконец, когда монах закончил, они уселись за стол.
– Надеюсь, у тебя поста нет? – спросил Волков у монаха.
– Шесть дней еще до Рождественского поста, – сообщил монах.
– Слава богу, – сказал Роха и перекрестился, – а то я уже думал, что нарушил пост.
– А я что-то не припомню, чтобы ты постился, – заметил Волков, накладывая себе в тарелку мясо.
Он не успел приступить к еде, как появилась дворовая баба и сказала, что пришел к нему господин.
– Господин? Какой еще господин? – не понимал кавалер.
– Из ваших, – сообщила баба.
– Ну, зови.
Это был Георг фон Клаузевиц. Рыцарь остановился в трех шагах от стола и поклонился.
– Прошу вас, кавалер! – Волков указал ему на стул за столом.
– Благодарю вас кавалер, я сыт, – сказал молодой рыцарь. – Я по делу… Вернее…
– Говорите, – разрешил хозяин Эшбахта.
– Я видел, что на вашем заборе висит человек.
– Висит, – согласился Волков.
– Лица я его не разобрал, оно разрублено сильно, но солдат сказал, что это фон Шауберг. Я хотел бы знать, что это за фон Шауберг. Это Леопольд фон Шауберг?
– Кажется, да, имени я его в точности не помню, но, кажется, его так звали, – согласился кавалер. – Лучше вам справиться у моей жены.
– У жены? – удивился фон Клаузевиц. – Она его родственница?
– Ну, наверно, можно и так сказать. А что вы хотели, кавалер?
– Просто я его знал.
– Я тоже, но больше по письмам.
– Просто я не понимаю, вы повесили его тело на заборе…
– Да, и что, у вас от этого аппетит пропал?
– Я не понимаю, неужто он заслуживает такого обращения? Почему вы так с ним обходитесь, он был благородным человеком.
– Думаю, либо вы не все знаете, либо у нас разные представления о благородстве.
– Вот поэтому я и здесь, я хотел бы разъяснений.
– Разъяснений? – переспросил Волков.
Лицо его изменилось. Вот именно этого кавалер терпеть не мог. Именно из-за этого он и не хотел брать слишком благородных молодых людей к себе в учение и в оруженосцы. Теперь каждый благородный из его выезда станет требовать объяснений его действий, потому что его действия, видите ли, могут не соответствовать их пониманию чести или еще какой-нибудь чепухе. Но на сей раз он решил объясниться.
– Ну что ж, – начал Волков, – значит, по-вашему, фон Шауберг был человеком благородным?
– Безусловно, иначе я бы не пришел сюда и не начал бы этот разговор, – отвечал молодой рыцарь.
– В таком случае у нас разные представления о благородстве, так как ваш фон Шауберг был любовником моей жены, и на сей раз он ехал к ней в надежде, что меня не окажется дома.
– Этого не может быть, – спокойно отвечал фон Клаузевиц.
Волков вытащил из сапога стилет и положил его на стол:
– Прежде чем я воткнул этот стилет ему в сердце, он улыбался и говорил мне, что с радостью думает о том, что я до конца жизни буду вспоминать, что он задирал подол и раздвигал ноги моей жене.
Фон Клаузевиц не ответил, вероятно, по-прежнему не верил услышанному.
– Может, желаете прочитать письма, что он писал моей жене? – вдруг с улыбкой предложил молодому человеку Волков.
– Нет-нет, – поспешно отвечал рыцарь, – не желаю.
Он молчал, глядел то на хозяина Эшбахта, то на Роху, а потом сказал:
– Если так, то вы имели полное право его убить, но вывешивать его на заборе как конокрада излишне.
А Волков вдруг обозлился:
– Он ничем не лучше конокрада или какого-то другого вора. Он вор, который ехал брать мое, и он будет висеть на моем заборе.
– Что ж, вы тут хозяин, вам решать, – ответил фон Клаузевиц.
Он поклонился и вышел.
А Волкову даже есть расхотелось после этого разговора. Видя это, монах налил в стакан воды, добавил туда капель и поднес кавалеру стакан:
– Выпейте?
– Что тут?
– Успокоительное.
Волков выпил.
– Может, и вправду снимем этого хлыща, – предложил Роха. – А то еще граф разобидится за него.
– Пусть висит, – велел кавалер таким тоном, что просить дальше у Рохи желание отпало.
Кавалер хотел, чтобы жена знала, что ее фон Шауберг еще висит на заборе. Да, пусть еще повисит. Волков встал и пошел к лестнице, что вела в спальные покои.
– Спокойной ночи, кавалер, – сказал ему Роха.
– Храни вас Бог, – напутствовал его монах.
А он ничего не ответил, словно не слышал. Дошел до покоев, открыл дверь. Там на кровати валялась в слезах госпожа Эшбахта, рядом, как и положено лучшей подруге, сидела госпожа Ланге и гладила госпожу по голове.
Бригитт, увидав кавалера, сразу встала, сделала книксен и быстро вышла из комнаты. А Элеонора подняла заплаканное лицо:
– Да как вы смеете? Убирайтесь!
– Убираться? – притворно удивился кавалер. – Отчего же я должен убираться из своей спальни?
– Убирайтесь, я прошу вас, – всхлипывала она.
– Черта с два, – холодно ответил он. – Кажется, ваш любовничек не сможет сегодня присутствовать, я попытаюсь его заменить.