– Стефано Джентиле, ротмистр Фарнийской сотни арбалетчиков, рад приветствовать вас, сеньор, – вежливо произнес вошедший с поклоном человек.
– Кавалер Фолькоф фон Эшбахт, – отвечал Волков, но вставать из кресла не стал, лишь кивнул. – Так вы из Фарно? – И он указал на стул возле себя.
– Да, – подтвердил ламбриец, – я и вся моя рота из Фарно.
– Я был там, – Волков перешел на ламбрийский язык, ему нравилось говорить на нем, – я осаждал это город.
– О! Как прекрасно! – восхитился Джентиле. Но не было понятно, восхищался ли он тем, что слышал родную речь, или тем, что Волков принимал участие в осаде его города. – А в какой из осад вы участвовали?
– А что, их было много? – в свою очередь удивился кавалер.
– На моей памяти четыре, – отвечал Джентиле.
– Я был в той, которую устроил Базил де Августа де ла Силва. Роха, ты ведь тоже там был?
– Да, нашу терцию как раз привезли тогда с Острова и высадили у Фарно, – сказал Роха на ламбрийском. Но его произношение оказалось намного хуже, чем у Волкова.
– Ах, так это была вторая осада, я в ней участия еще не принимал, – сообщил ламбриец. – Король тогда еще не поссорился с папой и не платил нам. Так что мы не находились с вами, господа, по разные стороны поля боя.
Но если бы даже им приходилось сходиться в сражении, это ничего не меняло: люди воинского сословия не испытывали неприязни к своим коллегам в случае, если когда-то и воевали за разные флаги. Ну, если не считать поганых безбожников горцев или других еретиков.
– Мария, подай вина! – крикнул Волков и продолжил: – Я слышал, вы ищете контракт, сеньор Джентиле?
– Да, мы оказались в бедственном положении. Его высочество не смог расплатиться с нами, и мы решили уйти, но в дороге поиздержались.
Мария поставила стаканы, разлила вино, и арбалетчик с видимым удовольствием взял свой стакан и отпил из него.
– Мне нечего вам предложить, – сразу сказал кавалер.
– Но я слышал, что вы воюете с соседним кантоном, – не собирался сдаваться ламбриец, – и война ваша не закончена. Или вы думаете, что до весны они не начнут?
– Думаю, что начнут, – признался кавалер, – но какая разница, что я думаю, главное – что я знаю. И знаю я, что у меня нет денег на таких солдат, как ваши. А обманывать своих братьев-солдат я еще не научился. В общем, кроме хорошего ужина, мне нечего вам предложить, ротмистр.
– Ах, какая досада, – вздохнул Джентиле. – Мы согласились бы послужить вам даже за двенадцать флоринов в месяц.
– Нет, это невозможно, – твердо отвечал Волков. – Я трачу только на еду и содержание коней своих людей четыре талера в день, и, если отдам вам двенадцать флоринов, мне придется распустить всех остальных моих солдат уже к весне.
– Дьявол, – задумчиво пробормотал ламбриец, – нам бы только найти денег на дорогу. Сами понимаете, через земли горцев мы пойти не можем, а двигаться через земли императора – немалый крюк. Идти придется месяц.
– Да, именно так, – подтвердил кавалер.
– Тут не пограбишь, вот и ищу я хоть немного денег. – Он замолчал и, посмотрев на Волкова, продолжил: – Если хотите, мы возьмемся поработать и за шесть флоринов. У нас четыре телеги в обозе, двадцать щитов, две тысячи болтов с разными наконечниками. И всего попросим за месяц шесть флоринов, стол, кров, овса и сена.
Волков только покачал головой:
– Будь у меня эти шесть лишних флоринов, так согласился бы, не задумываясь.
Он опять покачал головой. Нет.
Джентиле поужинал, и Волков предложил ему остаться ночевать в старом доме с господами кавалеристами, не гнать же человека на ночь глядя.
А когда все разошлись, пришла госпожа Ланге, без объяснений поставила перед Волковым на стол странную вещицу из темного стекла и положила красивый небольшой кошелек из красного шелка. Встала рядом, ожидая, что скажет господин, стояла и молчала. Как по виду ее, так была она собою довольна.
Кавалер подумал, что это шахматная фигура, но пригляделся – нет. Гадать ему не хотелось, раньше он сидел крепился, а тут болезнь начинала его донимать, во рту все пересохло, он спросил, чтобы не тянуть:
– Что это?
– То людишки ваши у фон Шауберга нашли, а я их порасспросила. Хоть и запирались они поначалу, но потом сознались, я у них эти вещи забрала, но думается мне, что деньги они не все вернули, а это… – Бригитт взяла в руки вещицу и потрясла ее перед носом Волкова. – Не видите разве, это яд. Этот флакон фон Шауберг мне вез. – Она помолчала и добавила многозначительно: – Это для вас.
Волков взял кошелек, на флакон с ядом не взглянул. Кошель был тяжел.
– Правильно вы подлеца убили, – сказала Бригитт, – подлый он человек был. – И тут ее лицо переменилось, она вдруг заметила, что Волкову нехорошо: – Что это, господин? Дурно вам?
Она позволила себе то, что до сих пор не позволяла. Прямо при монахе приложила руку ко лбу кавалера.
– Бог мой, господин, да у вас жар! – Она уставилась на монаха. – Брат Ипполит, что же это? Отчего так?
– То от раны, – сказал монах, заметно удивляясь фривольному поведению госпожи Ланге. – Я уже даю господину лекарство.
Волков бросил на стол кошелек с деньгами, а флакон с ядом у Бригитт забрал. А она вдруг стала ласково гладить кавалера по голове и что-то шептать, совсем при этом не стесняясь монаха.
А как идти ко сну, кавалер расхворался совсем, жар у него стал столь высок, что брат Ипполит остался ночевать при нем в доме, а кавалеру потребовал отдельную кровать, чтобы спал тот отдельно от жены. Бригитт отдала ему свою, сказав, что место себе найдет, но спать она не собиралась, велела принести стул, села рядом с больным. Жар не давал Волкову уснуть, и он просил у Бригитт пить. И все пил и пил отвар из шиповника, ворочался, откидывая перины. Так и не заснул бы, наверное, до утра, не разбуди Бригитт монаха и не накапай монах кавалеру сонных капель.
Утром, как обычно бывает, ему стало легче, жар спал. Госпожа Ланге была довольна, но ровно до того момента, как монах сказал ей, что ничего еще не кончено, что болезнь не отступила и только вечером станет ясно, выздоравливает ли господин. Госпожа Ланге погрустнела и ушла распоряжаться о завтраке.
Видно, его высокопреосвященство курфюрст Ланна написал своему капитану фон Финку письмо весьма проникновенное. Настолько проникновенное, что после просьбы Волкова прибыть к нему лично тот не стал тянуть. Капитан прибыл с утра и ждал, пока Волков его примет. Хоть кавалер и был еще не в полной силе, он решил держаться радушно, сделал вид, будто позабыл все дурные слова, которые говорил ему фон Финк. Сейчас требовалось задавить в себе все обиды, капитан фон Финк был ему очень нужен. Кавалер встал ему навстречу как старинному приятелю и первым протянул руку.
– Рад, что откликнулись на мое приглашение, искренне рад, – говорил он, сжимая ладонь капитана, – идемте к столу.
– Уж я хотел извиниться… – бубнил капитан. – Приехал… Думаю, извинюсь… Думаю, нехорошо тогда получилось…
– Садитесь, садитесь, – усаживал его за стол Волков.
Фон Финк сел:
– Я уже хотел сказать вам, что те слова мои обидные были глупостью…
– Да бросьте! – Волков махнул рукой. – Мы оба несдержанны на язык были, словно дураки двадцати лет от роду.
– Да-да, – кивал капитан, – как дураки, как дураки…
– Но я отметил, что вы отчаянный храбрец! – продолжал кавалер. – Не побоялись поединка со мной, не многие молодые люди так же храбры.
– Я храбрец? – говорил фон Финк. – Ах да, да… Я слышал, что вы недавно дрались опять, вон, рана у вас еще не зажила.
– Да, пришлось. Оказалась, что жена мне неверна и водит шашни с одним придворным графа фон Малена, пришлось вызвать его и убить, – быстро рассказал историю кавалер.
– Каков подлец, поделом ему! – воскликнул капитан. Кажется, он был обескуражен той легкостью, с которой Волков рассказывал об этом пикантном, мягко говоря, случае в своей семье. Не каждый вот так станет рассказывать о том, что жена ему изменяет.
Тут капитан полез за пояс и достал оттуда кошелек:
– Вот, я привез вам то, что послужило поводом нашей распри.
– Пятьдесят талеров? – догадался Волков.
– Именно, именно. – Фон Финк протянул кошелек кавалеру. – И преподношу вам их с моими глубочайшими извинениями.
Он поклонился Волкову, протягивая ему кошель. И страшно удивился, когда кавалер отвел от себя руку с кошельком, сказав:
– Не надобно мне того, оставьте серебро себе.
– Не надобно? – переспросил капитан. – А что же тогда? Зачем же тогда вы меня звали?
– Да уж не из-за этих жалких пятидесяти монет, – усмехался кавалер.
– Так для чего же? – недоумевал капитан, подозревая, что этим серебром дело не кончится.
Вот теперь только и начинался настоящий разговор. Волков подводил дело к тому, зачем пригласил фон Финка, а потому сделал паузу и произнес:
– Деньги эти оставьте себе, дорогой мой капитан, мне надобно от вас другое.
– Что же, говорите уже. – Капитан уже волновался.
Тянуть дальше смысла не было, кавалер сказал:
– Мне требуются ваши солдаты…
– О! – только и смог ответить капитан. – Опять?
– Да. Я хочу, чтобы вы пришли ко мне и привели двести тридцать своих людей, когда то будет мне надобно.
Фон Финк молчал, стал тереть щетину на подбородке. Волков видел, что эта затея и это его пожелание капитану совсем не нравятся, но не торопил его, ждал ответа, а капитан после долгой паузы спросил:
– А нужны они вам будут для показа, как в прошлый раз, или для дела?
– Да уж не для показа, капитан, не для показа, – покачал головой кавалер, видя, что это еще больше не нравится фон Финку. – Скоро ко мне явятся горцы, я хочу, чтобы по первому моему зову вы прибыли ко мне на помощь.
Фон Финк выпрямился, стал важен:
– Нет, – твердо ответил он. – Волею сеньора мне запрещено ввязываться в свары с соседями. Велено мне хранить мир, тем более с кантонами.