Но Волков ее перебил, остановил ее жестом:
– Ратные люди?
– Да, господин, так и сказал, если много будет людей при доспехах и оружии на берегу, так беги в Эшбахт, к господину. Он даст тебе три талера.
Волков, который уже удобно устроился в перинах, сел на кровати, опустил ноги на пол. Бригитт готова была испепелить мальчишку взглядом, а тот продолжал:
– Господин, я долго к вам бежал, целый день, а перед тем еще реку переплыл, холодно мне было, на коряге плыл. Господин Сыч сказывал, что вы мне три талера дадите… Вы хоть один талер мне дадите?
– Сколько было тех людей? – спрашивал кавалер, ища у кровати панталоны.
– Господин, я не знаю, у меня больше двух дюжин свиней никогда не водилось. Я дальше и считать не умею. А людей было больше двух дюжин, много больше.
– Как же ты деньги считать будешь, дурень, если господин тебе их мелочью даст? – усмехалась госпожа Ланге.
Но Волкову оказалось не до шуток, он был абсолютно серьезен:
– Палатки, шатры были?
– Были, господин. Много.
– Сколько?
– Не считал, господин.
– Телеги видел?
– Видел, господин.
– Тоже не посчитал?
– Не посчитал, – тряс головой мальчишка.
– Коней тоже не считал?
Мальчишка начал понимать, что задание свое выполнил плохо, он стал корчить жалостливое лицо и снова тряс головой:
– Нет!
– Флаги были?
– Были, были. Красные с черными медведями, что на задних лапах стоят.
Наемники. Райслауферы, соседи кантона Брегген. Флаги кантона были другие.
– Далеко от берега реки те люди?
– В версте, господин. Стоят у дороги.
– На одежде: на ляжках, на куртках – у них белые кресты были нашиты?
– Точно, господин, нашиты, нашиты кресты, – вспомнил мальчишка.
Волков напяливал панталоны.
– Не заработал ты пока три талера, останешься пока при мне. Тут.
– Господин мой, неужто дело не подождет?! – всплеснула руками госпожа Ланге, она прикоснулась к щеке кавалера внешней стороной ладони. – Вы горите.
– Это как раз то дело, что не станет ждать, – отвечал Волков, вставая. – Шоссы мои найдите и сапоги. И собирайтесь в дорогу, госпожа Ланге.
– В дорогу? – спросила Бригитт удивленно.
– Да, возьмете Увальня и отвезете мои сундуки и жену к епископу в Мален. Сами вернетесь, вы мне тут потребуетесь. Дам вам двадцать золотых, поменяете на серебро, оно мне пригодится.
– Как пожелаете, – сказала Бригитт с волнением.
– И госпожу Эшбахта не в имение к отцу отвезете, а именно к епископу. Просите, чтобы следил за ней и не отпускал ее.
– Все исполню, господин мой, – пообещала красавица.
– Максимилиан, седлайте коней, едем к реке смотреть, как там дела, поговорить с сержантом Жанзуаном. Может, он что-то видел. Но перед этим отправьте человека к капитану фон Финку в Эвельрат. Пусть срочно ведет всех людей ко мне, пора. А к вечеру соберите господ офицеров и сержантов, пусть будут к ужину в моем старом доме. Монах, – обернулся он к брату Ипполиту, – снадобье какое-нибудь, чтобы я лучше в седле сидел, сделай! Мне, кажется, придется поездить.
Бригитт с надеждой посмотрела на монаха, надеялась она, что велит тот господину, чтобы дома сидел, в кровати лежал, что нельзя с жаром в седло садиться. Но брат Ипполит дольше знал кавалера, чем рыжая красавица, и ответил ему:
– Дам вам снадобье такое, есть у меня отвар, что будет бодрить и сил придавать. Но перед этим я хотел бы вам шов за ухом вскрыть: покраснел он, набух, я хотел посмотреть пару дней, может, отек спадет, но если вы в седло надумали сесть, то лучше я сразу вам рану почищу.
– Да, режь, я чувствую, как будто тянет кожу, – согласился кавалер. – Давай, пока Максимилиан коней седлает.
– Господин мой, – Бригитт сложила руки на груди, – так зачем же вы собираетесь куда-то, вам лежать надо. Монах, скажи ему, чего же ты потакаешь такому безрассудству?
Последние слова, что обращены были к брату Ипполиту, Бригитт произнесла строго, даже сурово. Монах замер, теперь он и не знал, что делать. Переводил взгляд с нее на Волкова.
«Ишь ты, как она взяла все тут под себя, – удивленно думал кавалер, – неужели теперь еще и монах слушаться будет ее больше, чем меня?»
А монах и впрямь стоял в нерешительности.
– Ну, чего ты? – повысил на него голос кавалер. – Неси свет, инструменты, ты же шов вскрыть хотел?
– Может, вам вправду дома лучше быть? – произнес брат Ипполит.
Волков привстал с постели и прямо на виду у монаха и мальчишки поймал красавицу за руку и притянул ее к себе. Обнял за талию и, заглядывая ей в глаза, произнес:
– Госпожа Ланге, пришло время, которое и решит сейчас все наши судьбы. Горцы уже наняли людей, значит, уже скоро начнут. Думал, надеялся, что после Рождества начнут, так нет, уже люди их у реки лагерь поставили. Люди те за деньги воевать пришли, им в радость, когда войны нет, а серебро платится, только вот горцы скупердяи еще те, они просто так деньгу платить не станут, наемников всегда нанимают в последний момент, чтобы не переплачивать лишку. Значит, они вот-вот начнут. Нет у меня времени в постели лежать и болеть. Нужно ехать к реке: смотреть, гадать, где они высадятся, когда начнут.
– Так у вас офицеров полдюжины и, кажется, хорошие среди них есть, – говорила Бригитт, явно понимая его и уже сдаваясь. – Пусть Брюнхвальд едет за вас.
– Некому за меня мою работу делать. Никто лучше меня ее не сделает, – ответил кавалер.
Да, можно послать кого-нибудь, но в этот раз он хотел все видеть сам. Это дело, наверное, являлось главным делом в его жизни, сложнейшим делом его жизни. Кому можно его передоверить? Не было таких людей у него. Брюнхвальд – ревнитель дисциплины, но простодушен, иной раз как ребенок, его любой обманет. Рене хитрее, но слишком уж осторожен, будет сгущать краски. Бертье – храбрец, но человек неосмотрительный, просмотрит что-нибудь обязательно. Роха никогда не был даже сержантом, Пруфф – артиллерист. И никто из них не имел такого опыта, как сам кавалер. Даже Рене и Брюнхвальд, которые были много старше него, не воевали столько лет, сколько воевал он.
Нет, некого ему послать. И Бригитт сама чутьем женским понимала, что не зря кавалер пользуется среди офицеров таким уважением. Неспроста. Не за красоту кирасы и шлема офицеры так уважали Волкова. Поэтому никого он не пошлет, а поедет на место лично. Сам будет все смотреть.
– Дозволите ли вы мне с вами поехать? – спросила она.
– Что за глупости? – строго ответил он, отпуская ее и отодвигая от себя. – Место ли женщине на войне? Тут останетесь. Если буду я бит, так вам с Ёганом придется добро увозить. Людей, скот уводить. Вам найдется, чем заняться, и тут.
Она промолчала, а кавалер взглянул на монаха:
– Ну, ты так и будешь стоять как истукан? Ты же хотел швы вскрыть, рану чистить. Или передумал? Давай, а то скоро Максимилиан придет звать меня.
– Нет-нет, – вспомнил монах. – Сейчас все сделаю.
Видно, Максимилиан сказал кому-то из выезда Волкова, что кавалер едет, так за ним все увязались: и фон Клаузевиц, и братья Фейлинги, и Карл Гренер. Думали развеяться от осенней скуки верховой прогулкой. Волков не стал господ отговаривать. Пусть едут, не все им его провиант проедать. Монах снова зашил ему рану, она саднила. Донимала. Обезболивающее Волков пить не стал: в дорогу такое не дают, не то и заснуть можно в седле. Наоборот, выпил бодрящего питья, чтобы слабость от жара в пути не мешала.
Волков посмотрел, как вырядились молодые господа, что собрались ехать с ним, и ухмыльнулся. Он-то надел простую, грубую рубаху, длинную стеганку почти по колено. Никаких беретов на голову: стеганый подшлемник. Широченные солдатские штаны вместо шоссов. Свои крепкие кавалерийские сапоги. Кольчугу на всякий случай. Максимилиан оделся почти так же, понимал, что сейчас не до красот. А остальные дурни вырядились как на прогулку. Даже фон Клаузевиц, казалось бы, взрослый и умный, и тот напялил шубу и берет с самым дорогим пером.
Но ничего, поехали, причем двигались быстро: кавалер надеялся вернуться засветло, ведь на вечер у него было запланировано совещание с офицерами.
Местность свою он уже приблизительно знал. Не раз уже тут ездил.
Теперь, правда, большинство кустов потеряло листву, земля его от этого выглядела еще менее привлекательно. Везде лужи ледяные, мутные, в глине вода стоит долго. Морозов еще нет даже ночью, лужи не замерзают, но холодно все равно. Ветер пробирает. Хорошо, что надел стеганку.
Волков смотрел и смотрел вокруг, все запоминал, пока ехал. Иной раз останавливался на холмах, чтобы оглядеться. И многое ему нравилось. Особенно нравилось, что много воды в низинах между холмами и на дне оврагов. Даже хорошо подкованные кони и те тут скользят и вязнут в лужах. А пешему человеку в тяжком доспехе так и вовсе непросто придется. Тем более что вода в ложбинах и оврагах может и до колена доходить. Земля его тяжела для всякого путешественника. А уж для пешего…
Да, именно на это кавалер и рассчитывал. Не на людей Рене, Бертье или фон Финка, не на мушкеты Рохи и не на пушки Пруффа, а именно на воду и глину, на холмы и овраги, на бесконечные страшные и корявые кусты. Отъехав от Эшбахта, уже на полпути к реке, он не без труда загнал коня на самый высокий холм, что тут был. За господином осмелился поехать только Максимилиан.
Волков осмотрелся и спросил у оруженосца:
– Знаете, в чем сила горцев?
– Это всем известно, – отвечал тот. – Они лучше всех держат строй в баталии. И они самые твердые в бою, никогда без приказа не отступают. Поэтому они и лучшие.
Кавалер усмехнулся:
– Окажись тут кто-нибудь из ландскнехтов, вы бы получили зуботычину после последних слов, – усмехнулся Волков. – Ладно, вы правы. А где бы вы тут построили баталию в пятьсот человек?
– Баталию в пятьсот человек? – переспросил Максимилиан и удивленно посмотрел на господина. – Кавалер, баталию построить тут негде. Овраги одни, холмы с кустами.