– Не могу есть, – признался Волков, – мутит от еды.
Он лежал на охапке веток, на которые постелили попону, а укрыт был старым солдатским одеялом. Сарай из жердин с дырами в палец толщиной мало защищал от холода, поэтому на полу тлел костер.
– Монах! – позвал кавалер.
– Тут я.
– Неужели это от этой раны такая хворь у меня?
– Других причин я не вижу, – отвечал брат Ипполит, отставляя ступку с желтоватым порошком.
– Рана же пустячная.
– Да уж не пустячная она. Рана глубокая была, до кости. И опять набухла, я уже думаю, не вскрыть ли ее снова.
– Чертов фон Шауберг! – Волков потрогал припухлость за ухом. – Может, у него был клинок отравлен?
– Не думаю так. Яды иные хвори приносят.
– Следовало рану землей сразу замазать.
– Дикость! От вас, от образованного человека, слышать такое мне странно, – нравоучительно произнес молодой человек. – Уж если нечем зашить рану, так промойте ее настоем шалфея, зверобоя или на худой конец кипяченой водой.
– Не было у меня никакого шалфея.
– Ехали драться, так взяли бы – или меня с собой позвали, я бы взял.
– Кто ж знал, что я драться буду.
– Зная свой глупый норов, вам все время нужно с собой аптечный ящик возить.
– Да, надо было, – согласился Волков.
– И надо вам было дома остаться, раз уж рану получили, – с укором продолжал монах.
– Болван ты, монах, – произнес кавалер устало. – Знаешь же: враг рядом, как можно мне дома лежать.
Эта усталость в голосе господина напугала монаха побольше, чем жар. Он обернулся и уставился на кавалера с удивлением:
– Толку от вас не будет, если меня не станете слушаться, завтра вы уже и ругаться не сможете, силы иссякнут, хорошо, если в памяти будете.
Тут к ним в сарайчик заглянул сержант Жанзуан.
– Чего тебе, сын мой? – спросил молодой монах старого сержанта.
– Слыхал, что неможется господину, – стал говорить сержант, – вот, думаю, дай загляну, может, что нужно будет.
– Бульон крепкий можешь сварить? – спросил монах. – Мясо выварить хорошо сможешь?
– Мяса у нас тут давно не видать, а вот рыбы наварить смогу, у нас ее навалом всякой. И лук в достатке, и соль есть. Варить?
– Вари, и покрепче.
– Сделаем, святой отец! – Сержант прикрыл за собой полог, что был вместо двери.
– Вы пока это пейте, – сказал монах, протягивая кавалеру чашу.
– А что это? – спросил кавалер, увидав сероватую бурду.
– Пейте, – настоял брат Ипполит.
То ли от нового лекарства, то ли от хорошей порции бульона с вареной рыбой, но к обеду у Волкова получилось встать и выйти из сарая. Рыбу он не особо жаловал, а речную и подавно, считал ее холопской едой, а тут съел все.
Пришел солдат и доложил, что с севера движутся люди. Кавалер, откуда силы взялись, взобрался на мостки, что приставлены к стене для арбалетчиков, оттуда разглядел всадников. Сразу узнал Роху и Бертье. За ними шла колонна солдат, а за солдатами – стрелки Рохи. Обоза видно не было.
Волков сел на коня и выехал их встретить, заехал на ближайший холм. С господином отправился и Максимилиан, додумавшийся развернуть знамя. Сейчас было очень важно, чтобы солдаты видели своего командира здоровым и сильным под развевающимся на холодном ветру знаменем.
А вот жар даже после хорошей еды не отступил. Волков сидел на ветру в распахнутой стеганке и без головного убора, смотрел на солдат, что шли у подножия холма и приветствовали его.
– Запахнитесь немедленно! – запыхавшись, говорил брат Ипполит.
– Жарко, – отозвался Волков.
Монах, видно, бежал на холм, поэтому с трудом перевел дух и продолжил:
– Ветер ледяной. Немедля запахнитесь и шапку наденьте. Если к горячке вашей вы еще кашлять начнете, то не подниму я вас уже не только к войне – совсем не подниму.
Волков запахнулся, надел подшлемник, но все равно не стал завязывать тесемки. Ему и вправду было очень жарко.
– Максимилиан, что вы не следите за ним? – продолжал монах. – Болен господин.
– Да-да, – растерянно говорил оруженосец. Честно говоря, не знал он, как следить за своенравным господином.
– Приглядывайте за ним. Хворь его нелегка, не каждый смог бы с постели встать при такой хвори, а он на ветру на коне сидит.
– Да-да, я понял, буду приглядывать, – обещал оруженосец.
– Все хорошо в пути было? – спросил кавалер, поприветствовав подъехавших.
– Все хорошо, – откликнулся Бертье. – Только обозным непросто – грязь.
– Там так кусты растут, что иной раз их рубить приходится, иначе телеги не пройдут, – продолжил Роха. – Мы обоз ждать не стали, взяли провианта немного и налегке пошли, мало ли, вдруг пораньше будем нужны.
– Нет, вчера я посмотрел на них, они только грузятся на баржи, – сказал Волков. – Вы лагерь ставьте подальше от берега, чтобы вас не увидели с той стороны.
– Мы так и думали, – кивнул Бертье.
– Что, опять хотите их на высадке поймать? – спросил Роха.
– А вдруг получится, – ответил кавалер, но его сейчас волновал только один вопрос: – А фон Финка видели?
– Нет, там, как вы и приказывали, остался Брюнхвальд. Перед нашим уходом он говорил, что фон Финк уже начал переправлять своих людей на нашу строну, – рассказал Бертье.
– Брюнхвальд сам вам это сказал? Он сам видел? – все еще не верил Волков.
Кавалер хотел знать наверняка, что фон Финк со своими людьми придет.
– Да-да, – кивали и Бертье, и Роха уверенно. – Сам Брюнхвальд приехал и сказал нам про это.
От сердца отлегло, но не до конца, все еще сомневался он. Так и будет дальше сомневаться, пока не увидит людей фон Финка здесь, на берегу.
– А Пруфф что? – спросил Волков.
После этого вопроса Бертье засмеялся, а Роха скорчил гримасу.
– Редкостный человек этот Пруфф, – заметил Гаэтан Бертье. – Много говорит разного.
– Черт бы его драл, ноет и ноет, – более конкретно выразился Роха. – Все ему не так, все не эдак, все неправильно.
– Он вышел вслед за вами, кавалер, – продолжал Бертье, – а мы на следующий день, на заре. Так до полудня уже его нагнали, он еле плелся.
Роха продолжил рассказ:
– Говорю ему: «Капитан, надобно идти быстрее». А он собачиться начал, орал, черт красномордый. Чтоб его…
– Когда мы его обогнали, он и четверти пути не прошел, – теперь опять говорил Бертье.
Вот! Вот еще один повод кавалеру волноваться. Мало ему болезни, мало ненадежного фон Финка, так еще теперь и этот вечно недовольный спесивый дурак Пруфф. На кой черт нужно тащить пушки, если к началу дела они не успеют? Вся надежда на то, что еще пару дней горцы не сунутся и этот болван все-таки притащит на берег артиллерию.
– Бертье.
– Да, кавалер, – отозвался ротмистр.
А Волков молчал, думал, но тот догадался сам:
– Вернуться и поторопить его?
– Да… Вы же везде тут охотились, все знаете тут лучше меня, примитесь за это дело.
– Не волнуйтесь, кавалер, возьму десяток людей, пару лошадей из обоза и помогу капитану Пруффу.
– Да, именно. Поторопитесь, Гаэтан, пушки нам очень пригодятся, если до дела дойдет.
Бертье поклонился и стал поворачивать коня.
– Стойте, Гаэтан! – окликнул его кавалер. – Поешьте сначала хотя бы.
– Ничего, на ходу поем, – ответил Бертье.
А к вечеру Волкову опять стало хуже, он едва смог поесть, а выйти встретить прибывшего Рене и Джентиле с его арбалетчиками и обозом он уже не смог. Обрадовался, что обоз наконец дотащился, и лег спать.
Забылся дурным, беспокойным сном, вот только до утра кавалер не проспал. Ночью проснулся от того, что брат Ипполит и сержант Жанзуан переговаривались прямо у входа. Монах не хотел будить господина, но сержант настаивал.
– Сержант, – хрипло со сна спросил Волков, – что там?
– Господин, кажись, они тронулись, – ответил сержант через плечо монаха, который уже понял, что сна больше не будет, и разжигал лампу.
Волков сразу сел на своей постели, словно забыл про жар и озноб. Не до хвори ему, раз начинается дело.
– Откуда знаешь?
– Человек мой пришел, тот, что у реки сидел у Милликона, говорит, что баржа одна отошла.
– Одна баржа?
– Одну он видел.
– Сюда его зови, – велел кавалер вставая.
Солдат был тут же за пологом. Вошел, поклонился.
– Ну, говори! – произнес кавалер, которому монах помогал обуть сапоги.
– Я уже спать надумал, – начал солдат, – а тут шум.
– Шум?
– Ага, шум, топают по пирсам. Спать вроде должны, а топают. Ветерок-то притих, тихо было, весь их топот слышно. Я подошел поближе, смотрю, там суета вовсю, лошади ржут неподалеку. В общем, людно, хотя ночь уже.
– Дальше, – требовал кавалер.
– Посидел малость, смотрю, кричат, мол, отваливай. Куда, думаю, отваливают? Плыть решили? И точно, в темноте думали проплыть, но как раз тут чуток светлее стало, я и увидал, что пошла баржа.
Волков уже был одет и обут, на вид бодр, но его немного трясло, от волнения или от болезни, он никак не мог привязать меч, вот и раздражался.
– Монах, зелье приготовь. Эй, солдат, а поплыла баржа сама или потянули ее? Надобно знать, куда она поплыла.
– Не скажу, господин, темно было, поначалу я смотрел, как она от берега отваливала, а потом ушел, к вам поспешил.
– Давно это было?
– Я в часах, господин, не разбираюсь, – сказал солдат. – Но начали они почти сразу после заката, и я, не останавливаясь, шел до вас.
– Два часа, – прикинул кавалер. – Сержант, буди мой выезд и беги в лагерь, буди офицеров.
Монах находился в дурном расположении духа. Еще вечером ему казалось, что господин уснул в поту. Это был хороший знак, знак, что больной пошел на поправку и что к утру в здоровье его произойдет улучшение, а тут вот как все обернулось. Он налил в чашку бодрящего зелья и вздохнул, протягивая его кавалеру.
Тот выпил все разом. Даже по виду его брат Ипполит понял, что уговаривать господина беречь себя не имело смысла.