– Как пожелаете, кавалер, – отвечал капитан, привставая с места.
– Ротмистр Роха, а вас попрошу выделить десять стрелков в пикет и по два стрелка в каждый секрет.
– Будет сделано, кавалер, – отвечал Роха. Он даже привстал, хоть с его палкой это нелегко.
– Господа, разрешите откланяться. – Теперь встал и сам Волков, он поклонился всем собравшимся. – Завтра будет нелегкий день, прошу вас всех долго не сидеть.
После он ушел, но не только потому, что завтрашний день обещал быть тяжким, но и из-за того, что с каждой минутой ему становилось хуже. Максимилиан проводил господина до шатра, а там кавалера уже ждал брат Ипполит.
– Монах, – Волков сел на кровать, – дай мне зелье такое крепкое, чтобы завтра я весь день мог просидеть в седле и не свалиться ни разу.
Монах скептически поджал губы и протянул кавалеру чашку с бурой жидкостью.
– Снотворное, – узнал Волков.
– Снотворное и потогонное, – ответил брат Ипполит. – Буду молить Господа, чтобы завтра вы хотя бы смогли встать с постели.
Утром монаху снова пришлось поить господина лекарствами. Волков, не вылезая из-под одеяла, пил всю эту мерзость, что смешивал ему брат Ипполит, а иначе не поднялся бы с постели, его заметно трясло. Максимилиан и Увалень смотрели на кавалера так, как ему не совсем нравилось. Увалень – с жалостью и испугом, а юный Брюнхвальд – удрученно или даже опечаленно. Но ни жалость, ни печаль ему были не нужны. Во-первых, он этого не выносил, а во-вторых, это были совсем не те чувства, что должны испытывать подчиненные перед большим-большим делом. Волкова неожиданно накрыло волной раздражения, и этому раздражению он был рад. Сам внутри себя стал его распалять. Смотрел на обоих зло и сиплым слабым голосом стал им выговаривать за то, что доспех его не вычищен. То ли от лекарств, то ли от этой своей злости, но стало Волкову лучше. Юноши кинулись чистить латы, а монах помог ему одеться. Вскоре кавалер облачился в полный доспех, не считая шлема и перчаток. Поверх доспеха надел свой роскошный бело-голубой роскошный ваффенрок. Вышел из шатра с непокрытой головой и двинулся по лагерю. Ничего, что холодно, что ветер, он так и шел, неся подшлемник в руке. Все должны были видеть, что он полон сил и здоров.
За господином следовали Увалень и Максимилиан. Максимилиан нес шлем, Увалень – перчатки. Взгляд кавалера был хмур, Волков смотрел на всех взглядом таким, каким ищут в подчиненных недочеты и упущения. Солдаты при его приближении вставали, подтягивались, становились серьезны, желали ему здоровья и просили Бога беречь рыцаря.
– Храни вас Бог, господин! – кричали они ему.
Все они знали, от кого зависит их жизнь в бою, как тут не пожелать, чтобы Господь его уберег. Они смотрели на господина с уважением и даже с боязнью. Вот! Вот так подчиненные должны смотреть на своего командира. Он отвечал им кивком. Этого солдатам было достаточно. Но и встречающимся на его пути кавалерам и офицерам Волков не сильно кланялся. На их приветствия отвечал тоже кивком, хотя более долгим, но не останавливался и ничего не говорил. Только встретив фон Деница, остановился: с бароном пришлось поговорить.
Волков обошел весь лагерь, посмотрел заодно и на людей фон Финка. Хоть и не его это были люди, но, кажется, и у них кавалер пользовался уважением. Они тоже вставали в его присутствии и приветствовали его.
Обойдя весь лагерь, Волков решил завтракать. Завтракал он не в шатре, сел на улице. Так, чтобы его было хорошо видно.
На завтрак кашевар принес ему кусок вчерашней отличной жареной свинины. Молодец, сберег для господина. Также подал вареные яйца, кусок серой ливерной колбасы с луком и пиво. К завтраку Волков никого не позвал, ел один. Есть ему не хотелось совсем. Даже отличный, жирный, хорошо прожаренный на углях кусок холодной свинины аппетита не вызывал. Но он ел, ел все, что было на столе. Иной раз давился, иной раз его едва не выворачивало, но он запивал еду пивом, заедал свежим луком и проглатывал. Было непросто, но кавалер поел как следует.
Только после этого он встал и пошел в свой роскошный шатер.
Приехал из разведки Гренер, и Волков велел всем офицерам собраться на совет. Из кавалеров он позвал только фон Деница.
Как только расселись, Иоахим Гренер заговорил:
– Они снялись. Но идут не к нам.
– Что? – как будто не расслышал Волков.
Он был застигнут врасплох этой новостью.
– Снялись и пошли по дороге на север. К Фезенклеверу, – произнес Гренер.
Стало тихо, офицеры смотрели на то, как был растерян кавалер. Молчали все, молчал Волков, молчал Гренер. Стало тихо. Только ветер трепал полотно, что закрывало господ от холода, да в кострах щелкали дрова.
Этого не могло случиться. Так не должно было происходить. Он никак не ожидал, что горцы начнут так быстро. Мало того, он никак не ожидал, что они пойдут не на него, а на север. Волков надеялся, что высадившиеся двинутся к нему, чтобы драться. Но враг не захотел давать бой, а пошел на север, во владения фон Фезенклевера, а оттуда во владения фон Деница, затем свернет на восток и уже через два дня будет в Эшбахте. Через два дня! Они окажутся в его Эшбахте!
Лицо Волкова по-прежнему было непроницаемо, но он выдавал себя тем, что сжимал и разжимал кулаки, все видели, что эта новость оказалась для него весьма нежданной.
Барон фон Фезенклевер с горцами воевать не станет, зачем ему это, да и они с ним тоже. Нечего им злить всю знать в округе, когда враг у них только один. В замок барон войско не пустит, но они с ним договорятся. Горцы пообещают не трогать его добро в его поместье, а он пообещает не трогать их обозы. Дальше фон Дениц. С ним горцы не договорятся, потому что барон сидит по левую руку от Волкова. И бежать договариваться с врагами сейчас ему не позволит честь. Те его кавалеры, что остались в замке, ворота не откроют, но они беспрепятственно пропустят этих сволочей дальше. Конечно, покричат им что-нибудь обидное со стен, да и то не обязательно.
И что ему в этой ситуации остается? Что? Только одно. Срочно бежать в Эшбахт и ждать там. Конечно же, нужно попытаться успеть докатить до Эшбахта пушки быстрее, чем пожалуют горцы. И там придется дать сражение. Нет, совсем не дураки эти сволочи. В первый раз ему удалось их перехитрить, но на этот раз все иначе. К его глубокому сожалению, нужно побыстрее послать в Эшбахт гонца, чтобы люди уходили оттуда и уводили скот. Все, что у них есть из вещей, придется уносить, ведь все телеги он забрал в свой обоз.
Да-а, это был очень удачный ход врага, он рушил все, все, все планы. Все то, на чем Волков собирался выигрывать у них, все это осталось в стороне.
Хорошо, что его лицо с утра было угрюмо, и теперь оно не изменилось. Все тот же тяжелый взгляд из-под бровей. Даже еще более тяжелый. И этот взгляд его спасал от того, чтобы выдать растерянность.
Кавалеру хотелось остаться в одиночестве и все обдумать. И еще ему требовалось время, много времени. Но времени как раз и не оставалось. Дальше молчать было нельзя.
– Иоахим, друг мой, – наконец начал кавалер, – а сколько же их всего?
– В лагере я насчитал пятьдесят палаток, – отвечал Гренер. – Или, может, еще пара была.
Пятьдесят? Волков приободрился. Даже если палатки большие, то это пятьсот человек. Притом что офицеры живут в отдельных палатках. Но сосед его тут же разочаровал:
– Но многие спали в лодках.
– В лодках? – уточнил кавалер.
– Нет, друг мой, нет, их вовсе не так мало, – продолжал Гренер, – как они построились утром в маршевую колонну, так я посчитал штандарты, их пять!
– Пять?
– Пять. Четыре штандарта – это кантон Брегген, а один штандарт – это людишки из Фульда. Я их знамена знаю.
– Красное поле с черным медведем? – уточнил Волков.
– Точно, да. С черным, мать его, медведем, – кивал Гренер.
– И сколько же их всего?
– Не хочу ошибиться, друг мой, но их не менее семи сотен.
– Семь сотен? – тут даже хладнокровный Брюнхвальд не выдержал.
– Да, семь сотен. – Кажется, Иоахиму Гренеру надоело, что его переспрашивают после каждого слова, и он добавил: – И это без арбалетчиков, тех еще восемь десятков. Кавалерии нет совсем. Лошади только обозные. А аркебуз едва десяток будет.
Гренер закончил. Никто больше его ни о чем не спрашивал, и Волков молчал. Думал.
Кавалерии нет. Думают, что обойдутся. Не взяли, чтобы овес с собой не тащить. Ну, хоть какое-то утешение. Но все равно цифры удручающие. Семь сотен отличной горной пехоты и восемь десятков неплохих арбалетчиков – это слишком.
У Рене и Бертье едва двести человек собралось. У фон Финка, хоть он и обещал привести двести тридцать человек, всего сто девяносто солдат и восемнадцать арбалетчиков. Три десятка у Брюнхвальда. Ламбрийских арбалетчиков пятьдесят восемь вместе с ротмистром Стефано Джентиле и его офицером.
Конечно, у Рохи еще сто шестьдесят человек. Но это все стрелки, да и не самые хорошие к тому же. Стрелки были даже неопытные. В общем, в прямом столкновении Волкову против горцев и часа не простоять, даже с пушками.
– Ах да, чуть не забыл, еще человек пятьдесят в лагере осталось, – вспомнил Гренер.
– И думаете вы, друг мой, что пошли они быстрым маршем на север, в Фезенклевер? – задумчиво спросил Волков.
– Самым быстрым маршем, сосед, – отвечал Иоахим. – При двенадцати телегах в обозе они скоро пойдут.
– Что? – вдруг оживился кавалер. – У них в обозе двенадцать телег?
– Да, двенадцать.
– Это точно? – не верил Волков. – Точно у них всего двенадцать телег?
– Да, точно! – воскликнул Гренер, его действительно злило то, что после каждого слова его переспрашивают. – Я сам считал. Всего двенадцать телег у них в обозе.
У кавалера вдруг родилась надежда. Как маленький язычок пламени на ветру она колебалась, вот-вот могла потухнуть, но все же она была.
– Значит, всего двенадцать телег, – задумчиво повторил Волков.
Двенадцать телег на восемь сотен человек? Что горцы смогут увезти в них? Полная телега возьмет съестного столько, сколько двести человек съедят за день. А ведь нужно не только еду везти, требуются котлы, палатки, запасное оружие, арбалетные болты, запасные колеса и ступицы. Пусть враги идут без овса для лошадей, пусть лошади жрут зимнюю жухлую траву, все равно телег очень мало.