Хотел кавалер знать, куда пойдут горцы дальше: за ним, на север, к большому оврагу, или… Вдруг такое может случиться! Ну мало ли, как бывает. Повернут к реке за провизией. Нет, конечно, такого быть не может. Не зря они сюда бежали сломя голову в надежде отомстить за разграбленный лагерь и убитых там солдат. Нет, не повернут они. Не повернут.
И Волков решил:
– Хилли, останешься тут со своими людьми в дозоре. Караул на ночь удвой, слушай их. Как двинутся на рассвете, так пошлешь ко мне вестового. Я хочу знать, куда горцы пойдут. Понял?
– Да, господин, все понял, – отвечал молодой сержант.
– А мы куда? – не унимался Роха.
– Догони колонну, нам нужно за ночь дотащить пушки до оврага.
– Значит, спать не будем? – невесело спросил Скарафаджо.
– Ты все лето спал, неужто не выспался? – усмехнулся Волков, поворачивая коня на север.
– Выспался, выспался, – бурчал Роха и, проезжая мимо Хилли, снова хлопнул его по шлему и повторил: – Смотри, не опозорь роту, Хельмут.
– Не волнуйтесь, ротмистр! – уже вслед ему кричал молодой сержант. – Не опозорю!
Луны нет, темень, дождь моросит холодный. Под копытами глина скользкая, кусты в рост всадника с конем. Ничего не видно, даже неба. Но Волков гнал колонну на север, чтобы догнать ушедших вперед, едва ли не на ощупь. Хворь, усталость, боль в ноге – все потом, потом. Сейчас надо оторваться от противника хотя бы на один переход. Пока жар донимал кавалера не так сильно, как день или два назад. Сейчас его мучила нога. Немудрено, он с раннего утра из седла не вылезал, вот ее и выкручивает. Но лучше нога, чем жар. От жара в голове туман, в членах слабость, а нога… Ну, нога просто болит, иной раз приступы накатывают до зубного скрежета, но это только боль. Боль можно терпеть. Он потерпит. Потом отдохнет, потом отоспится.
И еще полуночи не было, когда идущих впереди окрикнули часовые:
– А ну, стой! Кто там? Отвечай, кто идет?
– Эшбахт! А вы кто?
– Фон Финк.
О! С каким удовольствием кавалер слез с лошади, хотя и знал, что это ненадолго. Нога ниже колена ничего не чувствовала, хоть жги ее, и едва слушалась. Он уселся на бочку, вытянул ее. Пока собирали офицеров, Волков попросил Увальня снять наколенник и набедренную пластину, чтобы монах мог размять ногу. Пока брат Ипполит помогал ему, собрались офицеры.
Ночной ветер рвал пламя в лампах и факелах, офицеры были хмуры со сна. Все понимали, что не просто так их разбудили. Да, не просто так.
– До горцев два часа хода, – сухо проговорил Волков. Он знал, что им скажет дальше, и знал, что они станут ему говорить. Но продолжал, этот ритуал следовало выдержать. – Поднимайте людей, до рассвета мы должны быть у большого оврага.
– Поднимать людей? Они вымотаны. Мы даже ужин не готовили, так они устали, – говорил фон Финк после небольшой паузы.
Волков знал, что именно это ему и ответят. А еще ему сейчас скажут, что лошади тоже устали.
– Хотелось бы вам заметить, кавалер, – едко начал капитан Пруфф, – что мои лошади падают от усталости, четыре дня надрываются, и вы опять готовы гнать их в ночь.
Волков был готов к этому замечанию:
– Часть обоза бросим тут, три-четыре телеги попрячем по кустам, все ценное унесем с собой, освободившихся лошадей забирайте на смену, впрягайте в пушки.
– Но люди шли по глине… – попытался продолжить бессмысленный разговор Рене.
– Я это слышал, – повысил голос Волков. – Да-да, люди устали, они тащились по глине, они не кормлены, а лошади выбились из сил, еще я знаю, что они порвали всю сбрую, и теперь она требует ремонта. Так было всегда и везде с первого дня моей службы. Я все это слышал, Рене, слышал. – Он помолчал, поморщился, монах уж очень сильно мял ногу. – Но еще я знаю, что восемь сотен горных псов стоят в двух часах отсюда, и они в бешенстве, потому что мы разбили их лагерь и поубивали уйму их дружков. Их командир жаждет встречи с нами. Да, господа, да. Они рядом, мне не удалось их задержать. И завтра, если мы не подготовим позицию для этих ваших людей, за которых вы так переживаете, горцы втопчут их в эту самую глину. Да и вас тоже, господа, вас тоже. Надеюсь, что вы все знаете о том, что они не берут пленных для выкупа.
Кавалер замолчал, ожидая возражений, но ни один из офицеров и рыцарей ему не ответил. Все молчали, только ветер трепал пламя на факелах да шуршал остатками листвы в кустах.
– Ну, раз вы все молчите, значит, понимаете. Будите людей, господа, будите людей. У нас мало времени.
Они еле плелись. Ночью по мокрому бездорожью да с тяжеленной пушкой, с обозами да с телегами, в которых везли бочки с ядрами и картечью. Эти телеги утопали в грязи, иной раз их приходилось выдергивать людям, лошади сами не справлялись. И все это тащилось сквозь кусты со злобой, проклятиями и сквернословием.
Волков знал, что солдаты его про себя костерили, не говоря уже об артиллеристах и обозных мужиках. Он сам так же ругал и ненавидел своих командиров когда-то. Давно, правда, это было.
Но делать нечего. Пусть ругают, пусть проклинают, главное – чтобы слушались и тащили обоз и пушки на север.
Необходимо до утра добраться до оврага. Конечно, поутру, по свету, горцы эту же дорогу пройдут в два раза быстрее. Да, пройдут они быстрее, но к тому времени, когда они появятся, он уже будет на северной стороне большой канавы, что проточила в глине вода, бегущая с холмов.
Волков ничего никому не говорил, и никто с ним не заговаривал, он то и дело ездил из конца колонны в ее начало и молча следил за тем, как мучаются на этой адской ночной дороге, как кряхтят и ругаются, вытаскивая мокрые башмаки из липкой глины, его люди. Максимилиан и Увалень мрачными тенями следовали за командиром, небольшими лампами пытаясь хоть как-то освещать эту тяжкую картину.
Так и прошла вся ночь. Уже утром, за два часа до рассвета, Волков оставил колонну на Брюнхвальда и поехал вперед. До оврага было совсем недалеко.
Да, это было прекрасное место, чтобы остановить непобедимую пехоту горцев. Им тут даже построиться негде и придется атаковать не баталией, а колонной не более пятнадцати человек. Им придется спускаться с южного холма по пологому спуску в овраг и по пологому склону подниматься на северный холм, на котором Волков собирался поставить пушки. А перед северным холмом кавалер планировал поставить людей Рене. Да. Двести с лишним человек Рене как раз хорошо тут встанут. Жаль, что пик у него немного. Впрочем, восьми рядов в баталии вполне достаточно, с лихвой хватит, чтобы закрыть удобный подъем на холм. Кавалер надеялся, что сил у Рене достанет, чтобы остановить колону горцев. Обойти Рене тут негде, овраг глубок. Роха и Джентиле встанут по флангам. Засыплют наступающую колонну болтами и пулями. А еще прямо с холма по ней будут бить пушки. Сначала ядрами, потом крупной картечью, а затем, когда враги будут в ста шагах, и мелкой. Мелкая картечь вблизи – вещь страшная.
«Посмотрим, как вы сломаете тут зубы, чертовы собаки».
Волков уже представлял, как голова колонны спустится в овраг, упрется на подъеме в Рене и встанет. И будет стоять, пока пушки Джентиле и Рохи станут прореживать и прореживать их ряды.
А еще у кавалера двести человек фон Финка в резерве. И если горцы потеснят Рене и колонна врага сдвинет его с места, то фон Финк ударит в голову колонны с двух сторон сразу.
Напоследок, на всякий непредвиденный случай, останется Брюнхвальд с его отличными, но немногочисленными солдатами и более тридцати кавалеров и молодых господ. Да, Волков надеялся, что до них дело не дойдет. Но пусть лучше будут.
В общем, если горцы не обойдут его с флангов, то тут, меж холмов, он сможет их становить. Остановить и нанести тяжкий урон. Кавалер был уверен, что им придется тут его атаковать. Ведь они должны торопиться. По его подсчетам, у них уже заканчивается провизия. Они должны торопиться.
Господи, пусть они начнут дело именно здесь! Он прочел про себя «Отче наш» и перекрестился.
Многое нужно было ему увидеть. Все посмотреть своими глазами. Заглянуть в овраги, узнать, где и как глубоко. Заехать на холм, оглядеться, посмотреть проходы меж холмов, как пологи и как мокры, как тяжело будет врагу подниматься на них. Пока осматривался, пока разъезжал туда и сюда по холмам и кустам на уставшем коне, Волков не замечал в себе слабости. А как все отсмотрел, как спешился, так и пришла она. Уселся на холме, там, где посуше, ногу вытянул, снял перчатку и стал сжимать кулак, а он едва сжимается. Так пальцы слабы, что, понадобись ему сейчас меч, так кавалер не удержал бы его. А еще в глазах пятна плавают. И тихое шуршание в ушах, словно шепот отдаленный. Так и сидел он на кочке, на грани света и сумрака, что едва услышал:
– Кавалер, колонна появилась. Наши идут, – произнес Максимилиан.
– Что? Кто? – не понял он, с трудом возвращая себя в мир света из полузабытья.
– Колонна, наши идут.
– Монаха мне, – тихо скомандовал Волков.
Так тихо, что Максимилиан не расслышал и вынужден был склониться к господину:
– Что, кавалер?
– Монаха ко мне немедля, – все так же тихо отвечал ему Волков.
– Святые угодники, Святая Матерь Божья, заступница! – говорил монах, доставая из сундука банки и склянки. – Он белый, как кружева, что еретики делают, вы что же, господа, не видели? Он же едва в разумении, вы что, господа, этого не заметили? Как он с коня-то у вас не упал?
Увалень и Максимилиан молчали, оба хмурые, недобрые взгляды у обоих, они и сами в седлах едва держались при таком-то командире.
Монах тем временем намешал одно зелье, дал его Волкову выпить, приговаривал:
– Это от упадка сил. Но не поможет оно, если не ляжете отдыхать. Поспать вам нужно.
Тот пил – кажется, даже питье ему непросто давалось.
Брат Ипполит намешал другое зелье:
– Вот, а это от жара, он у вас еще не прошел.