А тут после второй перемены блюд какая-то суета прошла в дверях ратуши, даже музыка прервалась на несколько секунд. Стало в огромном зале вдруг тихо и полетели слова негромкие:
— Графиня.
— Там графиня?
А Волков суете значения не придавал, говорил он с важным господином, имени которого даже не помнил, о всякой ерунде, что касалась вооружения городской стражи. А епископ, похлопав его по руке, говорил:
— Вот так гости. Не к вам ли, кавалер?
Волков поднял глаза и увидел её. Это была графиня. Брунхильда шла по залу в сопровождении двух молодых женщин среди столов и лавок. Шла уверенная в себе красавица, румяная, улыбающаяся, чуть располневшая, шагала бодро, чуть подбирая дорогущие юбки. По залу шла сама графиня фон Мален. Все мужи вставали, когда она проходила мимо, кланялись ей, а она кивала и милостиво улыбалась, а глазами искала его. Конечно, его. А увидав, стала обходить столы. Волков едва успел вылезти из-за стола, встать из кресла, как она, не стесняясь сотен глаз, кинулась ему на шею, обняла крепко, как умела, и как раз на рану пришлись объятия её. Ох и крепки были её руки, больно стало, но он терпел боль, только приговаривал негромко:
— Ну, довольно уже, хватит, весь город смотрит.
А сам так и стоял бы с ней и стоял.
Она оторвалась, наконец, от него и заговорила громко, словно тут никого не было, с укором:
— Опять вы за своё, братец? Опять войну затеяли? Граф просил вас с горцами мириться, а вы их опять били? Господи, немолоды ведь уже, другие господа, вон, охотой развлекаются, а у вас другой забавы, кроме войны, и нет.
— Да, что ты, глупая, — улыбался Волков, не выпуская её рук из своих и глядя ей в лицо, — порадовалась бы за меня, а ты упрекаешь! Победил же я!
— Хватит уже побед с вас, сколько можно? За славой своею гонитесь всё, говорят, вас опять ранили, опять вы в самую свалку лезли. А ведь мало ли что на войне может приключиться, — она взяла его руку и положила себе на живот, — и племянник своего дядю даже не увидит никогда.
Он стоял и боялся пошевелиться, чувствуя под рукой своею её живот.
Все, кто слышал их разговор, улыбались и смеялись, так хорошо сестра отчитывала старшего и влиятельного брата, словно он ребёнок был неразумный. И женщины, видя такую сестринскую любовь, тоже улыбались. Молодец графиня. Так его, пусть оправдывается.
— Так не я же к ним пришёл, дорогая моя, они ко мне, — говорил Волков, не отрывая руки от живота Брунхильды.
А тем временем епископ просил гостей пересесть на одно место от себя, чтобы освободить графине кресло. Лакеи стали переставлять тарелки и кубки гостей. А гости беспрекословно просьбу епископа выполнили. Старый поп предложил своё место графине.
Снова зазвучала музыка, Брунхильда села подле «брата» и смотрела на него, глаз не отрывая, говорила негромко:
— А граф на вас зол, и молодой граф зол, всё думают, как быть с вами, давно бы уже вас к герцогу отправили, да все в графстве за вас: и сеньоры, и чернь, и купцы. Вот они и не решаются.
— Да чёрт с ними, — махнул рукой Волков, он и так об этом догадывался, — ты скажи, как ты, как чрево твоё?
— Повитухи говорят, что я крепка, как кобыла, чрево доброе, плод растёт как надобно. Только плачу всё время да тошнит часто.
— Плачешь? — Удивился кавалер. — Отчего же графине плакать?
— Плачу, плачу. Всё время глаза на мокром месте. — Гаворила она и вдруг в голосе её слёзы послышались. — Как про вас услышу, так плачу, слух пришёл, что вы воевали, муж в злобе, я рыдаю, думаю, не убили бы вас.
— Глупая, — сказал кавалер, — ему захотелось успокоить её, прикоснуться к щеке рукой, да люди вокруг, — хорошо всё со мной, рана небольшая. Ты, вон, меня сильнее, чем горцы, сейчас душила.
— Так отчего же не пишите мне? — Заговорила Брунхильда, платок доставая и вытирая глаза. — От купчишки виноторговца узнала, что сегодня в Малене обед в честь вас давать будут.
— Буду писать, — обещал Волков.
— Пишите, — говорила она чуть не с мольбой, — а не то плохо мне в замке, оттого и рыдаю целыми днями, столько рыдала за месяц, сколько за всю жизнь не рыдала.
— Так отчего ты же рыдаешь? — Не понимал Волков.
Она приблизилась совсем близко и заговорила:
— Живу во злобе, смотрят на меня все в замке и ненавидят.
— Да, кто же?
— Да все! Все, кроме супруга. Сыновья его не любят меня, жёны их гримасы корчат, особенно молодой граф не любит. Он говорит со мной, как сквозь зубы цедит. Рыцари графа и двор его тоже, родственники-приживалы тоже, даже лакеи и холопы мне своё пренебрежение показывают. Перины мои мокры были, просила просушить, так бросили их в угол, весь день там пролежали, я видела, а к вечеру положили их в кровать, говорят — высохли. И морды заносчивые, с ухмылочками. Живу среди змей.
Волков от всех этих слов наливался злостью, темнел лицом на глазах. Уже не рад был, что отдал её за графа.
— Семейку графа — терпи, зубы стисни и терпи, — говорил он уже тем тоном, которым всегда говорил, когда решения принимал, тоном тяжким и холодным, — а для холопов хлыст заведи, рука у тебя тяжёлая, мало им не будет, не жалей скотов. Одного прикорми, который поразумнее, побалуй серебром, чтобы был у тебя человек хоть один верный. Но так дело веди, чтобы все остальные о том не знали. Деньги есть у тебя?
— Есть, есть, — говорила она, — у супруга денег столько, сколько и у вас не видала, мне ни в чём не отказывает. Любит. Он хороший человек, единственный хороший во всём доме.
— Так заведи себе друзей среди холопов. Кроме мужа пусть ещё друзья будут, и терпи, главное — роди наследника графу, и поместье Грюнефильде на века твоё будет. Ничьё больше, только твоё!
— Да, да, — говорила Брунхильда и кивала, — рожу, коли Бог даст, а завтра к герцогу уедем, зовёт к себе в Вильбург. Хоть неделю этих родственников видеть не буду.
— К герцогу? — Насторожился Волков. — А знаешь, зачем он графа зовёт?
— Так всё из-за вас, зачем же ещё. Как в замке узнали, что вы горцев побили, так там суматоха два дня стояла. Не знали, что делать. Боялись, что война начнётся. Герцог мужу каждый день письма присылает, спрашивает, не пришли ли люди от горцев войну объявлять, муж ему отвечает, что нет пока.
Волков полез в кошель, нащупал там маленький флакончик, достал и вложил его в руку красавицы:
— Это редкий эликсир, от него любой муж к жене, что им помазала шею, страстью воспылает.
— И где же вы взяли такое? — Едко поинтересовалась графиня.
— Агнес сварила, — ответил кавалер.
— Ах, конечно, без этой ведьмищи оно не обойдётся, — Брунхильда привычно поджала губы.
— Я тебя им мазал, когда к графу ездили.
— Да помню я, — отвечала графиня, тайком разглядывая флакон. — Вот отчего он на меня слюной-то исходил.
— Он бы и так изошёл бы, это просто дело ускорило, — сказал Волков, — теперь поедешь к герцогу, так тоже помажься, околдуй и его, чтобы был помилостивее.
— Спать мне с ним? — Удивилась Брунхильда. — С герцогом? Да вы рехнулись, братец. Меня тошнит всё время и без мужчин старых.
Она поморщилась и отпила вина их кубка.
— Да не спать, очаруй его, ты же умеешь.
— Ладно, — сказала она, пряча флакон, за лиф платья, — лишь бы муженёк мой от зелья этого не зверел. Я его от себя отвадила на время бремени, говорю, что тяжко и так, тошнит всё время. А он всё равно лезет, хоть раз за день да под юбку полезет пощупать, как там всё. Старый, а неугомонный.
Она говорила как будто специально, ещё и улыбалась при этом, хотя по лицу кавалера видела, что не нравится это ему. А ей нравилось как будто.
— Ладно уж, возьмусь за герцога, — сказала графиня благосклонно.
Она была довольна, и он был доволен, кажется, встречей. Хотя чуть-чуть были грустны и под столом они держали друг друга за руки.
Глава 9
Долго Брунхильда просидеть не смогла, поела кое-чего поначалу с аппетитом, и вскоре ей стало душно, и она, поцеловав кавалера по-сестрински, откланялась. Господа снова вставали, когда она уходила. Уехала к себе в поместье. Завтра далеко с мужем ехать ей.
То ли от радости видеть её, то ли от вина шея у него прошла. Но настроение не улучшилось. А тут ещё к нему пришли просители, и просители такие, что сразу и не откажешь.
— Кавалер, не соблаговолите ли вы выслушать просьбу достойного человека? — Шептал ему на ухо бургомистр.
Волков тут же понял, что просьба будет обременительна, но разве скажешь «нет» бургомистру?
— Отчего же, конечно, выслушаю. — Отвечал он.
Бургомистр сделал кому-то знак и снова заговорил:
— Добрейший господин Фейлинг, важный член города, дважды был в консулате, вы его знаете, вот, он идёт, он будет просить вас о чести.
И действительно, к столу, за которым сидел кавалер, шёл дородный и высокий господин, а с ним шли два молодых человека, явно не из простых. И да, Волков помнил этого господина, он был одним из тех, кто ссужал ему золото. С ним шли к столу два молодых человека. Все трое, встав с другой стороны стола, поклонились кавалеру и бургомистру. Старший, тот, что занимал Волкову денег, заговорил после поклона:
— Славный рыцарь, смею ли я надеяться на высокую честь, что вы окажете моему четвёртому и моему пятому сыну и возьмёте их в обучение?
В зале стояла тишина, музыка смолкла, разговоры затихли, женщины тянули шеи, пытаясь расслышать слова, а некоторые из мужей так и вовсе вставали с мест и шли поближе к разговору.
Волков даже растерялся немного от такой неожиданной просьбы и ответил чуть удивлённо:
— Друг мой, а какому же ремеслу я их обучу? Пекарь или гончар из меня никудышный.
По залу покатился смех, люди стали передавать его слова тем кто не расслышал.
Господин Фейлинг тоже улыбался, он ответ воспринял как шутку, как и все вокруг. И продолжал с улыбкой:
— Не пекарскому ремеслу прошу я учить моих сыновей, а искусству, которым вы владеете в совершенстве. Прошу учить их делу воинскому.