Солдаты улюлюкали и свистели вслед уходящей колонне.
— Много ли мозгов в их бараньих головах, — продолжал монах громко, — если решились они на дерзость такую, что возомнили одолеть нашего господина, кавалера Фолькова? Человека, которого Святая Матерь Церковь считает опорою своею и хранителем веры. Это всё равно, что осмелиться противиться Богу, ведь господин наш есть Длань Господня, рука Господа. Вижу я, что Бог покинул этих болванов, ибо головы их пусты, как старые бочки. Солдаты от души смеялись, слушая его, и ничего, что были они мокры и что дождь не прекращался.
Ещё одно дело было решено, решено хорошо, решено так, как он и задумывал, он не довёл дело до крови, не поднял оружие на людей герцога, значит, и герцог не будет свирепеть. Ну не получилось вассала вразумить, но и вассал не был злобен, до железа не дошло же.
Не дошло. Значит, пять дней тяжкой, непрерывной езды и трудных переговоров были не напрасны, серебро с золотом не брошено на ветер. Он прикупил себе ещё времени, так нужного ему времени. Когда теперь опять соберётся герцог послать за ним людей? Может, через месяц, а может, и через два, а может, ему повезет, Бог будет милостив, курфюрст лишь к весне соберётся. Да, к весне было бы очень хорошо.
— Кавалер, — обратился к нему Клаузевиц.
— Да, — ответил Волков, всё ещё глядя на хвост колонны солдат, что растворялся в мелком осеннем дожде.
— Поначалу я не понимал, что вы затеваете, я думал, что нам придётся драться с людьми герцога, — продолжал молодой рыцарь. — Но сейчас я понял, вы хотели сделать всё, чтобы не поднимать оружия на людей своего сеньора, и в то же время победить. Это было великолепно!
— Ну, что ж, рад, что вы поняли, кавалер, — ответил Волков. Это признание молодого рыцаря было ему, признаться, приятно. И он продолжил: — Запомните, Клаузевиц, победа без железа и крови — тоже победа.
— Я слышал, о вас говорили, что вы смелый и искусный воин, а теперь я сам видел, что вы умелый и хитрый дипломат.
— Да, кавалер, очень всё вышло хорошо, — добавил Увалень, что слушал их разговор, — я-то думал, что драки не избежать.
Волков кивнул головой ему и Клаузевицу в ответ, принимая восхищение юных господ с благодарностью и достоинством.
Настроение у него было прекрасным, давно он так не был доволен. Порадоваться победой на реке ему не довелось из-за раны в шее и тревоги, что всё ещё не кончено. А теперь радовался, шлем отдал Увальню, подшлемник стянул, жарко ему было, с открытой головой под дождём ехал.
И всё бы хорошо было, да вот только дорого ему это обошлось. Ведь он ещё своим солдатам не платил, а им нужно было хоть немного денег дать, хоть пятьдесят монет на всех. На реке он хоть доспехов и оружия собрал немало, солдатам раздал, так те довольны были, а тут трофеев не было совсем — одни расходы. И львиную долю его денег заграбастал себе хитрый фон Финк и его офицер. Мало того, что цену заломили без всякого милосердия, мало того, что взяли вперёд дела, так ещё и обманули его. Обещали двести солдат и тридцать арбалетчиков, а солдаты были только те, что пришли с капитаном, офицер так и не догнал их, то есть людей было на пятьдесят человек меньше. Бог бы с ними, с фринландцами. Ну, жадны они до серебра безмерно, а у него было положение безвыходное. Выкрутили ему руки, взяли втридорога, тут не поделать нечего, уговор есть уговор. Ничего бы он им не сказал бы, если бы только они своё слово сдержали. Но они не сдержали, обманули его, а вот этого Волков этим прохвостам из Фринланда спускать не хотел.
Фон Финк прогуливался по лагерю, смотрел, как солдаты снимают лагерь и грузят вещи в телеги, когда Волков подъехал к нему. Он не обрадовался кавалеру, как будто знал наперёд, что за разговор будет, сразу нахохлился, даже вид у него стал колючий.
И Волков начал сразу, без всяких церемоний:
— Фон Финк, ваш офицер не пришёл и людей не привёл. Не хотите ли вернуть мне лишние деньги? Вернёте талеров пятьдесят? Думаю, то справедливо будет. — Спросил Волков у фон Финка. Причём спрашивал он, с коня не слезая.
Может, то, что говорил он свысока, а может, от жадности, но капитан вдруг разозлился, отвечал кавалеру горячо:
— Дело сделано было и без моих других людей, хватило тех, что со мной были, а вы вместо благодарности ещё взялись попрекать, подобно купчишке какому, новые расчёты считать.
— Отчего же мне не считать, когда вы продавали мне одно, а продали другое. — Стараясь не злить капитана больше, продолжал Волков. — И справедливо прошу я вернуть то, что взяли вы сверху обещанного.
— Как погляжу я, считать вы мастак, каких мало. Вам бы лавку менялы открыть, у вас, думаю, дела бы хорошо пошли. — Продолжал фон Финк запальчиво.
Мало того, что дерзкие вещи, так он ещё их и с вызовом говорил, явно оскорбить намеревался.
Такой ярости на пустом месте и подобных оскорблений Волков не ожидал, нет бы сдержаться ему, но по глупости не сдержался и потерял хладнокровие. Стал выговаривать слова в ответ для капитана обидные:
— Зато у вас с лавкой бы ничего не вышло, обещаете вы одно, плату за то берёте, а делаете мало из того, что обещали. И такие люди, как вы, называются… Знаете как?
— И как же? — Зло спросил капитан.
— Не буду говорить вам, чтобы не прослыть грубияном таким, как вы. — Отвечал кавалер.
— Грубияном? Да? — Заорал капитан. — Я вам сказал, что вы похожи на менялу, так как вы считаетесь не хуже, чем они. Так воины себя не ведут!
Сначала солдаты перестали снимать лагерь, стали собираться вокруг ругающихся офицеров, стали слушать их, что было совсем недопустимо. Но Волкову уже гнев заливал глаза, он ничего вокруг не видел, сравнение его с менялой или купцом сильно его задело, и он уже орал на капитана:
— А как ведут себя воины Фринланда, расскажите мне, — кричал Волков, — как мошенники, что обманывают доверчивых людей?
— Мошенники? — В ответ орал фон Финк. — Кто мошенник? Я? Я?! Человек, что пришёл вам на помощь?
— Помощь? Хороша помощь! Чёртов благодетель, на помощь он пришёл, оказывается! Триста пятьдесят талеров, чтобы нанять двести тридцать солдат на три дня! Да ещё и обмануть при этом! Привести всего сто восемьдесят. Это что, помощь? Это не помощь, это называется мошенничеством!
К ним, скользя по мокрой глине, спешили Брюнхвальд и Бертье:
— Господа, господа! — Говорил им Бертье, подбегая первым. — Недопустимо сие при подчинённых.
Но Волков очень хотел, чтобы солдаты и сержанты фон Финка слышали о сумме, которую взял их капитан за этот короткий поход.
— Триста пятьдесят монет — это не помощь, это грабёж! И вместо двухсот тридцати солдат вы привели всего сто восемьдесят! Было бы честно, если бы вы вернули хотя бы пятьдесят талеров! Иначе вы не имеете права называть себя честным человеком!
— Господа, лучше бы вам поговорить о том в шатре, — предложил Брюнхвальд. — Солдатам не пристало слышать распри командиров.
— Я спас вас, — заорал фон Финк, багровея, не слушая других офицеров, — а вы меня теперь оскорбляете? Оскорбляете? Ничего вы не получите! Ни пфеннига!
— Вы отдадите мне пятьдесят монет или…
— Кавалер, кавалер, не надо, — уговаривал Волкова Брюнхвальд, — на вас смотрят солдаты.
— Или что? Вы что, хотите меня вызвать? Что? Хотите? Я готов принять ваш вызов! — Кипятился капитан, хватаясь за меч.
— Ах, вызов, значит? Значит, вы заговорили о вызове? — Бледнел Волков. Теперь, кажется, хладнокровие начало возвращаться к нему. — Хотите драться, значит? Хорошо, старый вы болван. Видит Бог, я этого не хотел!
Кавалер смотрел на престарелого капитана, тот был, может, и высок ростом, может, он и был когда-то силён, но сейчас ему было далеко за пятьдесят. Даже при равных возможностях, даже не будь у Волкова такого хорошего доспеха, у капитана не было ни единого шанса против него. Зря капитан завёл этот разговор. В голосе кавалера послышался такой металл, что всем, кто его слышал, стало не по себе.
— Стойте! Да вы с ума сошли, господа! — Закричал Бертье. — Неужто вы будете драться из-за пятидесяти монет?
— Дело не в деньгах, — кричал фон Финк, — этот господин называл меня мошенником.
— После того, как вы называли меня купчишкой и менялой!
— Стойте, остановитесь, господа, — вдруг заговорил ранее молчавший фон Клаузевиц. — Стойте! Пока не поздно, остановитесь!
Он не постеснялся вступить в распрю, хоть по возрасту не имел на это права. Любой из спорящих годился ему в отцы. Все уставились на молодого рыцаря.
— Кавалер, вы не можете драться с капитаном. — Продолжал Клаузевиц спокойно, хоть и понимал свою дерзость, вставая между ним и фон Финком.
— Это ещё почему? — Зло спросил Волков, уже слезая с лошади.
— Вы пригласили капитана на свою землю, значит он ваш гость, — сказал молодой рыцарь, — не должно вам скрещивать оружие с гостем.
— Откуда ему знать о законах гостеприимства, — ехидно заметил капитан. — Он всё больше в счёте практикуется.
Волков на эфес меча положил руку, если бы взгляд убивал, так он уже разорвал бы капитана на месте одними глазами. Кавалер сжал эфес в руке. Дальше терпеть оскорбления он не собирался, даже несмотря на неписаные законы, о которых говорил его рыцарь.
Но Клаузевиц вдруг сделал то, что делать ему бы не следовало. Он положи свою руку на руку Волкова, не давая тому тянуть меч из ножен. Сделав такой непочтительный жест, молодой рыцарь глянул Волкову в глаза и продолжил речь, обращаясь к фон Финку:
— Очень это самонадеянно и очень дерзко, пользуясь неприкосновенностью гостя, оскорблять хозяина земли, ведь за хозяина вызов могут принять его люди, если, капитан, вы не прекратите оскорбления моего сеньора, я буду вынужден расценить ваши дерзости как своё личное оскорбление.
— Ах, вот как! — С пренебрежительной усмешкой воскликнул фон Финк. — У нашего героя нашёлся чемпион! Купчишкам как без охраны жить?
— Замолчите, капитан, — продолжал фон Клаузевиц очень твердо и сделал шаг к капитану, — господин Эшбахт не имеет права с вами драться, но я имею. И если вы не прекратите свои оскорбления, я убью вас.