— Войну затевает? Хех… — Роха засмеялся. — Да разве он без войны может? Он уже воюет вовсю. Я иной раз думаю, что не будь никакой войны рядом, так он помрёт от тоски.
— Ну и как он? — Спросила Агнес. — Счастлив ли?
— Он-то? Да так… Всё есть у него: и земля, и мужики. Дом достроил красивый. Почёт, слава, солдаты и офицеры, кавалеры… Одно слово — владетель. — Рассказывал Роха.
— А живёт с кем? Всё с это кабацкой девкой, с Брунхильдой? — Интересовалась Агнес и брала стакан с вином с подноса, что ставила перед ней Зельда.
— С девкой? — Удивился Роха. — Так вы что, не слыхали? Кавалер уже женат, уже месяца два как.
— Женат?! — Воскликнула девушка, ставят стакан обратно, не отпив из него ни глотка. — Он на Брунхильде женился?
— Да на какой там Брунхильде, — Роха, даже на неё рукой махнул, — скажете тоже, на дочери графа Малена, вот на ком он женился.
Агнес так от новости такой взволновалась, что пятнами пошла красными. Её господин женился, а она не знала. От волнения не знала, что с рукам своими делать. Стала платок комкать. Одно лишь радовало её — лишь то, что и Брунхильда с носом осталась.
— И что, хороша та дочь графа? — Волнуясь, спрашивала девушка.
— Да как тут скажешь, — мялся Роха, — по мне так ничего, сойдёт, да, сойдёт, приятная женщина. Но Брунхильде-то конечно в этом деле она не ровня. Но она же дочь графа! А тут уж… Сами понимаете, госпожа Агнес.
— А Брунхильда, значит, своего не добилась, замуж за господина проползти не получилось у змеюки. Наверное, слёзы льёт? В петлю-то не полезла? — Спрашивала девушка, кажется, даже с надеждой в голосе.
— В петлю? Брунхильда? — Роха даже встал из-за стола и стал смеяться. — А-ха-ха! Да вы, госпожа Агнес, совсем ничего не знаете?
— Так говори же, господин Роха, — зло сказала девушка. — Чего я там ещё не знаю?
— Так господин нашу Брунхильду выдал замуж за старого графа.
— За графа? Эту трактирную потаскуху за графа выдал? — Не верила своим ушам Агнес. — За графа? Быть такого не может, неужто граф взял её…
— Да клянусь вам, что так. Как увидал её, так полюбил горячо, приезжал к господину свататься, просить её руки, так, говорят, драгоценности ей дарил. Золото дарил. Говорят, поместье ей завещал какое-то. Но про то я точно не знаю. Врать не буду.
— Поместье? — Агнес, словно пьяная была и не всё сразу понимала, поэтому и переспрашивала. — Брунхильде поместье и золото? Потаскухе этой?
— Да, ей, так граф-то не знает, что она потасканная, он-то думал, что она сестра кавалера Фолькофа. Господин-то её как сестру выдавал.
— Сестру? — Агнес смотрела на него круглыми глазами.
— Сестру, сестру. Вот так-то, а вы говорите в петлю ей лезть, нет, чего ей в петлю лезть, она теперь графиня.
Девушка вдруг стала серьёзной, её растерянность прошла, как рукой сняли, она спросила строго:
— Так ты за пушками приехал, господин Роха?
— Что? А, да, за пушками, за пушками, — кивал Роха.
— Так не сиди тут, иди, забирай их.
— Забирать? — Он немного растерялся от такой смены настроения у хозяйки.
— Ступай, ступай, иди к пушкам, некогда мне с тобой тут сидеть, — сказала она, вставая, — дела у меня. Много дел.
Так всё поменялось разом для неё, что у неё и слов не было. Сидела Агнес задумчивая. Казалось, всё идёт как обычно и вдруг вот такие перемены. Да такие, к которым она и не готова была. Не захотела по глупости остаться в той глуши с господином, и вот, она, уже на отшибе оказалась. А жизнь мимо течёт рекой стремительной. И для некоторых, вон, как русло её изгибается. Брунхильда, кобыляка беззубая, дура неграмотная, девка кабацкая, которую брал, кто хотел за десять крейцеров, вдруг графиня? Да как такое случиться могло? Это же и в сказках такого не бывало. А ещё господин вдруг взял и женился. Нет, конечно, она думала, что он женится, даже иногда думала, что не на ней, но чтобы вот так быстро, даже её на свадьбу не позвав. Это было… обидно. Так обидно, что Агнес стала плакать, но совсем немного.
Чего слёзы-то лить, дело надо делать. Плачь — не плачь, а за графа, сидючи дома в нищете, замуж не выйдешь. Обидно, обидно, но забыть надо об обидах. Думать надо. Думать. Как беззубая замуж вышла? А вышла она, во-первых, потому, что мужи на неё с открытым ртом смотрели, хоть и зуба у неё не было, во-вторых, потому, что господин её своею сестрой называл, никак не иначе. Агнес посидела да решила, что и ей нужно пошевелиться. Теперь, когда она могла менять свою внешность, ей не составило бы труда прослыть красавицей. Нет, конечно, не менять себя полностью, в роскошную темноволосую девицу, в ту девицу, которой она по дому голая расхаживает, а придать себе настоящей чуть-чуть красоты. Чтобы изменения в глаза тем, кто её уже видел, не сильно бросались. Да, это ей по силам: лоб, скулы, нос, плечи грудь… Всё, что нужно, чтобы быть привлекательной, она сделает, она даже уже прикидывала, как будет выглядеть. И уже знала, кто поможет ей попасть в высший свет города Ланна. Оставалась сущая безделица: нужны ей были платья новые да украшения. Платья нужны из парчи и шёлка. Ещё золото нужно на пальцы. Не может племянница рыцаря божьего и господина фон Эшбахта в оловянных перстеньках со словами из молитв в свет идти.
Она случайно взглянула на Уту и Зельду, что шушукались у плиты. Им тоже нужна была хорошая одежда. Не могут же слуги богатой госпожи ходить в обносках. В общем, ей нужны были деньги. И не та мелочь, что собрала она, катаясь в карете по округе и обирая купчишек. Нет, ей нужны были настоящие деньги.
Она встала, дело было решённым, но пока ей надобно было доделать зелье. То самое зелье, что вскружит голову любому мужчине, как только нос мужчины его почует.
Роха приехал с людьми и лошадьми, пушки со двора вывез, сразу столько места освободилось. Игнатий вышел, подмёл за ними, так чисто стало на дворе. Хорошо стало. Лошадям и её карете теперь было где развернуться.
А зелье не шло, перегрела, что ли. Загустела основа, потемнела.
А она по дурости туда вылила выварку из мандрагоры. Так обидно было, Зельда с Игнатием её неделю искали, а она по глупости половину такой ценности извела. Еще и три дня кропотливой работы псу под хвост. Как досадно это было! Тут Ута под руку попалась, пришла, спрашивала что-то, так нахлестала ей по щекам от огорчения. Села потом, поплакала даже. После подошла к зеркалу, слёзы вытерла. Успокоилась. Даже заплаканная была красива. Но сделала бёдра чуть пошире. Ну, и потом скулы чуть-чуть повыше.
Тут пришла зарёванная Ута и сказала, что от книготорговца прибежал мальчишка посыльный.
Агнес накинула платье, даже чепец на голову не надела, не велик гость, приняла свой настоящий вид и спустилась вниз:
— Ну, что тебе?
— Господин Люббель просил вас быть. — Говорил мальчишка, низко кланяясь перед этим.
— Хорошо, буду, — сказала Агнес, — ступай.
А мальчишка не уходил, глаза косил, стоял да кланялся опять.
— Зельда, — догадалась госпожа, — дай ему крейцер.
Видно, что мелочный мерзавец Люббель сам денег не дал, решил, что она заплатит посыльному.
— Один? — Скривился мальчишка, беря монетку и пряча её за щеку.
— Одного будет довольно, — сказала горбунья, выталкивая мальчишку в дверь. — Ступай.
Агнес вздохнула, нужно, конечно, было снова делать выварку из оставшейся мандрагоры, да было что-то лень. Вот и решила она развеяться:
— Игнатий, карету готовь, Ута, одежду неси. Поеду по городу прокачусь до ужина.
Как всегда, Удо Люббель был неприятен и дурно пах, новые зубы у него не выросли, а те, что ещё оставались, не побелели вдруг. Но что тут поделаешь, других людишек на такую работу сыскать было трудно. Не всякий отважится отыскивать такие книги и такие вещи, что были ей нужны. Да и не всякий знает, где такие искать. Вот и терпела она его, морщила нос, смотреть на него не могла, но терпела. Сама она на его фоне гляделась ангелом во плоти. Стала девушка себе стати добавлять. В плечи, в бёдра, в зад. Роста прибавила, лицу округлости. Вся чистая была и телом, и одеждой. С кожи все прыщи, все пятна и оспины, всё, что портить её могло, убирала. Лицо чистое, ангел, да и только. И главное — теперь быть такой ей труда не составляло. Да хоть весь день она так проходить могла. До самой ночи не устала бы такую простенькую красоту держать.
— Вы ослепительны, прекрасная госпожа, — шепелявил книготорговец, низко кланяясь.
Нет, не врал ублюдок, не льстил, она щекой чувствовала, как смотрит и смотрит он на неё, словно жрёт её погаными глазами своими. Ах, как приятно было красавицей быть. Только платье нужно новое, это для такого её роста коротко уже было. Ещё и старо оно, подол и манжеты уже обтрепались, да и не носят такие уже в Ланне.
— Показывай то, зачем звал, — холодно сказала Агнес.
— Вот, молодая госпожа, вот, что прислал мне один мастер, — он начал из ящика с соломой доставать дерюгу, рассказывал при этом. — То мастер хороший, хороший, госпожа. Его один раз инквизиция брала, так ему бежать пришлось.
Люббель развернул дерюгу и показал девушке шар. Это был небольшой, молочно-белый шар. Это был удивительно красивый шар. На грязной руке книготорговца он выглядел беззащитно. Чёрные ободки его давно нестриженых ногтей гляделись на молочной поверхности шара кощунством.
Агнес поторопилась взять этот чудесный шар из грязной лапы, так торопилась, словно спасала это волшебное стекло. Вырвав шар, она сразу принялась глядеть в него, приближая стекло к глазам и отдаляя его.
— Это мастер прославлен своим искусством. — Продолжал книготорговец вздыхая. — Боюсь, госпожа, даже цену вам сказать, что он просит за шар.
— Да уж не стесняйся, говори, — произнесла девушка, не отрывая глаз от белого стекла.
— Хочет он сто двадцать талеров. — Заискивающе произнёс Люббель.
— Он хочет или ты хочешь? — Уточнила Агнес, всё ещё не отрываясь от шара.