— Я не понимаю, неужто он заслуживает такого обращения? Почему вы так с ним обходитесь, он был благородным человеком.
— Думаю, либо вы не всё знаете, либо у нас разные представления о благородстве.
— Вот поэтому я и здесь, я хотел бы разъяснений.
— Разъяснений? — Переспросил Волков.
Лицо его изменилось. Вот именно этого он терпеть не хотел. Именно из-за этого он и не хотел брать слишком благородных молодых людей к себе в учение и в оруженосцы. Теперь каждый благородный из его выезда будет требовать у него объяснений его действий, потому что его действия, видите ли, могут не соответствовать их пониманию чести или ещё какой-нибудь чепухе. Но на сей раз он решил объясниться.
— Ну, что ж, — начал Волков, — значит, по-вашему, Шоуберг был человеком благородным?
— Безусловно, иначе я бы не пришёл сюда и не начал бы этот разговор. — Отвечал молодой рыцарь.
— В таком случае у нас разные представления о благородстве, так как ваш Шоуберг был любовником моей жены, и на сей раз он ехал к ней в надежде, что меня не будет дома.
— Этого не может быть, — спокойно отвечал фон Клаузевиц.
Волков вытащил из сапога стилет и положил его на стол:
— Прежде чем я воткнул этот стилет ему в сердце, он улыбался и говорил мне, что с радостью думает о том, что я до конца жизни буду вспоминать, что он задирал подол и раздвигал ноги моей жене.
Фон Клаузевиц не ответил, кажется, он не верил в это.
— Может, желаете прочитать письма, что он писал моей жене? — Вдруг с улыбкой предложил Волков молодому человеку.
— Нет-нет, — поспешно отвечал рыцарь, — не желаю.
Он молчал, глядел то на хозяина Эшбахта, то на Роху, а потом сказал:
— Если так, то вы имели полное право его убить, но вывешивать его на заборе как конокрада излишне.
А Волков вдруг обозлился:
— Он ни чем не лучше конокрада или какого-то другого вора. Он вор, который ехал брать моё, и он будет висеть на моём заборе.
— Что ж, вы тут хозяин, вам решать, — ответил фон Клаузевиц.
Он поклонился и вышел.
А Волкову даже есть расхотелось после этого разговора. Видя это, монах налил в стакан воды, накапал туда капель и поднёс кавалеру стакан:
— Выпейте?
— Что тут?
— Успокоительное.
Волков выпил.
— Может, и вправду снимем этого хлыща, — предложил Роха. — А то ещё граф разобидится за него.
— Пусть висит, — сказал кавалер таким тоном, что просить дальше у Рохи желание отпало.
Он хотел, чтобы жена знала, что её Шоуберг ещё висит на заборе.
Да, пусть ещё повисит. Волков встал и пошёл к лестнице, что вела в спальные покои.
— Спокойной ночи, кавалер, — сказал ему Роха.
— Храни вас Бог, — сказал ему монах.
А он им ничего не ответил, словно не слышал их. Он дошёл до покоев, открыл дверь. Там, на кровати, валялась в слезах госпожа Эшбахт, рядом, как и положено лучшей подруге, сидела госпожа Ланге и гладила её по голове.
Бригитт увидав его, сразу встала, сдала книксен и быстро вышла из комнаты. А Элеонора подняла заплаканное лицо и увидала мужа. Её его появление явно не обрадовало:
— Да как вы смеете? Убирайтесь!
— Убираться? — Притворно удивился кавалер. — Отчего же я должен убираться из своей спальни?
— Убирайтесь, я прошу вас. — Всхлипывала она.
— Чёрта с два, — холодно ответил он, — кажется ваш любовничек не в духе, я попытаюсь его заменить.
— Вы никогда не сможете его заменить, — рыдала женщина.
— Но уверяю вас, я буду пытаться, — сказал кавалер уже насмешливо, подходя к кровати и снимая пояс.
— Неужели даже в такой день вы не оставите меня в покое?
— Для меня это счастливый день, — отвечал кавалер, садясь на кровать и снимая сапоги.
— Я ненавижу вас, — воскликнула госпожа Эшбахт, продолжая рыдать. — Ненавижу. Понимаете?
— Ну, я вас тоже не обожаю, ничего страшного, не всем удаётся брак по любви. Такие, обычно, только у холопов выходят.
Он откровенно смеялся над её слезами:
— Ну, идите сюда, моя дорогая, ваш Шоуберг перед смертью рассказывал, как раздвигал вам ноги, мне самому даже захотелось.
— Я не хочу вас видеть, не хочу вас видеть, — выла Элеонора Августа.
Но Волков тянул её к себе:
— Это легко устроить, повернитесь ко мне… Спиной.
— Вы просто вонючее животное, просто животное, — кричала она ему.
— Мы отличная пара, вонючее животное и распутная бабёнка-отравительница. — Со смехом отвечал он ей. — Не зря Господь свёл нас.
Глава 42
Конечно, капитан гильдии стражи Тайленрих видел висевший на заборе труп. Не мог не видеть, ведь мимо в обед проезжал. Поглядел — подивился. Но речи об этом не заводил. Поднаторевший в переговорах и политике человек считал, что у всех свои обычаи, и ежели нравится какому-то сеньору вешать на заборе своём изувеченных мертвяков в дорогих сапогах, то пусть вешает, сколько ему заблагорассудится — сам он хозяин в своих пределах.
И рассечённую голову сеньора он тоже предпочитал не замечать. Ну, порубили ему голову и порубили, дело обычное для человека со стремлениями. Всем известно, что сеньор Эшбахта воинственен. Был бы тих, была бы и голова цела. Сеньоры разные бывают, бывают тихие, бывают воинственные и буйные, что или из войн, или из турниров не вылезают. Вот этот так в войнах и сварах живёт, отчего же его голове целой быть.
И вообще, не для того он сюда приехал, чтобы мертвяками на заборе и ранами сеньора интересоваться. У господина Тайленриха было своё дело.
В доме пахло кофе. Тайленрих к запаху такому был непривычен, и он показался ему, хоть и не противным, но резким. Волков с утра сидел, теплое одеяло на плечи накинув, хотя в доме тепло было. Перед ним стола чашка с кофе, в которой плавал и таял большой кусок самых густых сливок. Кавалера знобило с утра, и от этого монах был неспокоен. Не отходил брат Ипполит от хозяина Эшбахта, был тут же, всё мешая и мешая снадобья в толстой глиняной миске.
Обедать было ещё рано, а от предложенного кофе капитан отказался, согласившись на хорошую кружку пива, с дороги хорошо выпить пива.
А господин Эшбахта начал было гадать о цели визита капитана из Фринланда. Разумно полагая, что его купчишки прислали с новостями о затеянном недавно торговом деле.
Нет, не угадал он. Капитан был по другому делу, по очень приятному для кавалера делу:
— Недавно вышел меж вами и капитаном фон Финком раздор. — Заговорил Тайленрих после того, как Волков предложил ему сесть.
Волков кивнул: «Да было такое».
— Капитан обдумал всё на досуге и согласился с тем, что правы были вы, а не он.
«Обдумал на досуге? Ничего он не обдумывал. Видно, что письмо кавалера дошло до архиепископа, и тот в свою очередь написал фон Финку. Так ласково написал, что уже и гонец от фон Финка у Волкова сидит».
— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — произнёс кавалер.
— И помня, что раздор вышел из-за пустяка…
«Богатый вы, видимо, человек, Тайленрих, если для вас пятьдесят талеров это пустяк».
Тайленрих полез под плащ и достал оттуда увесистый кошелёк.
— То капитан фон Финк просит принять эти пятьдесят монет с его глубочайшими сожалениями о раздоре и с извинения за его несдержанные слова.
Он положил деньги на край стола.
— Рад, очень я рад, что капитан нашёл в себе мужество признать свою ошибку, — заговорил Волков. — Вот только одно меня удручает.
— Видимо то, что он сам к вам не приехал, — сразу догадался Тайленрих.
— Именно, именно, — соглашался кавалер. — Поэтому денег я этих от вас не приму, и жду капитана ко мне в гости.
— Вот как, — нейтрально и без всякой эмоции произнёс капитан.
— Да, так и передайте господину фон Финку, скажите, что я жду его в гости. — Он чуть подумал и добавил. — И был бы я рад, если бы был он ко мне без промедления.
Тон, которым Волков сказал это, немного обескуражил приезжего капитана. Он показался ему излишне заносчивым. Но кавалер знал, что делал. У него не было никаких сомнений, что не доброю волею капитан фон Финк ищет примирения. Никак тут не обошлось без писем архиепископа, и поэтому он продолжал:
— Скажите, что жду я его к себе в гости и буду рад ему, как другу. Только пусть поторопится.
— Я предам господину капитану ваши пожелания, — не без удивления отвечал капитан наёмной стражи.
В этот день это был не последний гость, что посетил имение Эшбахт. Не успел Тайленрих уехать, как приехали трое господ.
То были люди графа. Были они злы, хотя и вели себя вежливо.
Начали было возмущаться тому, что тело господина фон Шоуберга висит на заборе его дома, как будто это какой-то подлый человек или холоп, провинившийся перед господином. На что Волков им ответил:
— Может, и по рождению он был благороден, но, по сути души своей ничем от подлого люда он не отличался. Был он любовником моей жены и кичился этим, и воздалось ему по заслугам.
— Всё равно нельзя вешать благородного человека на заборе как вора, — тем не менее говорили ему приехавшие господа.
И Волков им отвечал:
— Я хочу, чтобы знали все! Все те, кто думает, что залезать под юбку жены хозяина Эшбахта дело приятное и забавное, знали ещё, что дело это и опасное.
— Всей округе, всему графству о том уже известно, хотя молодой граф хочет узнать причину дуэли доподлинно. — Говорили ему господа. — И мы просим вас отдать нам тело Леопольда фон Шоуберга для погребения по закону божьему.
— Тело забирайте, — отвечал Волков. — А причину я уже сообщил вам.
Господа раскланялись и ушли, но по их тону их взглядам Волков понял, что дело совсем не закончено и ему впредь без охраны в имение графа лучше не ездить. Убить одного из придворных — верный способ обозлить всех остальных. Те господа, что состоят при дворах и не имеют своих уделов, всегда будут недолюбливать тех, у кого удел есть. А тут ещё и повод для нелюбви такой замечательный.
Труп Шоуберга они сняли и, уложив его в телегу, которую, кстати, дал им Волков, уехали. А госпожа Эшбахт, стоя в своих покоях у окна, смотрела на уезжающую телегу и опять рыдала, она по глупости бабьей даже порывалась бежать вниз и прощаться с Шоубергом, да умная Бригитт не пустила её.