Волков, честно говоря, рассчитывал на то, что старший Гренер тоже к ним присоединится. Отец Карла, Иоахим, был, кажется, опытным кавалеристом и немало повоевал за герцога и императора.
Но первым делом они на берегу реки, напротив Мелликона, разыскали солдата, которого сержант Жанзуан отправил считать лошадей, что погрузят на баржи горцы.
— Лошадей нет пока, господин, — сообщил солдат Волкову, когда тот подобрался к нему в удобное для наблюдения место. — Но во-о-он на ту баржу затолкали четыре телеги, на ту еще две. А лошадей не видал.
— А что грузят?
— Жратву, господин. А овса нет, вчера не грузили, сегодня тоже. Я так кумекаю, что народу будет немало, а кавалерии вряд ли много у них будет. — Говорил старый опытный солдат.
Горцы никогда и не славились кавалерией. Не было у них рыцарей, вернее, почти не было.
Глава 47
Отца Карла Гренера, хозяина поместья, им дома застать не удалось, он с сыновьями отъехал. Но управляющий поместьем, дородный и седой Кулинс, был весьма гостеприимен и в отсутствии хозяина радушно кормил их простой, но сытной крестьянской едой. И кормил их лошадей. Юноша очень хотел дождаться отца, но Волков сказал, что нужно ехать. Он хотел вернуться в Рыбацкую деревню, по его расчётам уже к утру следующего дня туда должны были подходить солдаты Рене и Бертье. И как ни просили его Карл Гренер и управляющий поместьем остаться ночевать, они всё-таки поехали обратно.
И зря, в дороге ему стало тяжко, темнело в это время быстро. Немного не успели они, на подъезде к границе владений их накрыла ночь. Ночь была холодной, ветреной и безлунной. И он, хоть и не ехал первый, всё равно рисковал упасть, так как заметно ослаб.
У одного из оврагов уставшая лошадь его наткнулась на впереди стоявшую лошадь, и он так сильно покачнулся, что едва не выпал из седла, его под руку схватил фон Клаузевиц.
— Кавалер, вы устали? — Спросил молодой рыцарь.
— Да нет, задумался, — заговорил Волков.
Сейчас он не очень хорошо понимал, что происходит. Все остановились, собрались вокруг него. Скрывать недуг было бессмысленно, все присутствующие давно про его болезнь уже прознали. Ещё на обеде за столом в поместье они замечали, что ему нездоровится. Когда все молодые люди из его выезда, голодные с дороги, ели за троих, он едва ковырялся в пище. И монах к нему подходил, что-то наливал кавалеру в стакан. Да и вид его не был обычным.
Волков склонился, почти завалился на луку седла, на шею коню. Нет, конечно, он не упадёт, он не ранен и не мёртв, он не вывалится кулем, как старик или пьяница, просто ему нужно несколько минут отдохнуть.
— Монах, — крикнул фон Клаузевиц, — езжай сюда, где ты там?
Брат Ипполит ехал на своём стареньком меринке последним. Мерин был слеповат и видел в темноте плохо, поэтому монах его не гнал, авось, и так поспеет за кавалером и его молодыми спутниками, тем более что уж недалеко было до места.
Он подъехал к Волкову в темноте, нашёл его щёку. Сразу понял — к ночи жар вернулся, действие зелья закончилась.
— Дай мне выпить настойки, монах, — сказал Волков.
— Нет, господин, больше нельзя, вы окончательно силы потеряете, микстура сильна неимоверно, аралия сама по себе, хоть и слабый, но яд, а я делал её, дважды перегоняя. Удивляюсь я, как вы до сих пор ещё не слегли. Нет-нет. Никак больше нельзя вам её пить.
— Глупый монах, — сквозь зубы из последних сил ругался кавалер, — ты что, не видишь, что мне она нужна, я даже до места не доеду без неё, болван ты учёный.
— Мы поможем вам, кавалер, — сказал Клаузевиц, — господин Брюнхвальд!
— Да, — отозвался немного растерявшийся Максимилиан.
— У вас хорошие глаза, езжайте первым. Господин Гроссшвюлле.
— Я тут, — отозвался Увалень.
— Езжайте от кавалера справа, а я поеду слева, следите за ним. Так и будем держаться. Тут, кажется, недалеко уже.
— Да, я буду за ним следить, — обещал Увалень.
— Господа, держитесь за нами, а ты, монах, тоже не отставай, чтобы потом не пришлось тебя искать в темноте. — Распорядился фон Клаузевиц.
Так и поехали. Как они доехали до заставы, Волков не знал, вспомнить потом не смог бы.
Утром у него не было сил встать, хотя жара сильного у него и не было.
— Это оттого, что вы плохо ели последнее время. — Говорил монах, снова что-то намешивая ему.
— Не могу есть, — сказал Волков, — мутит от еды.
Он лежал на охапке веток, на которые была положена попона, а укрыт он был старым солдатским одеялом. Сарай из жердин с дырами в палец толщиной мало защищал от холода.
Поэтому на полу тлел костёр.
— Монах, — наконец произнёс кавалер.
— Тут я.
— Неужели это от этой раны такая хворь у меня?
— Других причин я не вижу, — отвечал брат Ипполит, отставляя ступку с желтоватым порошком.
— Рана же пустячная.
— Да уже не пустячная она. Рана глубокая была, до кости. И опять набухла, я уже думаю, не вскрыть ли её снова.
— Чёртов Шоуберг. — Волков потрогал рану за ухом. — Может, у него был клинок отравлен?
— Не думаю так. Яды иные хвори приносят.
— Надо было рану землёй сразу замазать.
— Дикость! От вас, от образованного человека, слышать такое мне странно, — нравоучительно произнёс молодой человек. — Уж если нечем зашить рану, так промойте её настоем шалфея, зверобоя или на худой конец кипячёной водой.
— Не было у меня никакого шалфея.
— Ехали драться, так взяли бы, или меня с собой позвали, я бы взял.
— Кто ж знал, что я драться буду.
— Зная свой глупый норов, вам всё время нужно с собой аптечный ящик возить.
— Да, надо было, — согласился Волков.
— Надо вам было дома остаться, раз уж рану получили, — с укором продолжал монах.
— Болван ты, монах, — произнёс кавалер устало, — знаешь же, враг рядом, как можно мне дома лежать.
Эта «усталость» в голосе господина напугала монаха побольше, чем жар. Он обернулся и уставился на него с удивлением:
— Толку от вас не будет, если меня не будете слушаться, завтра вы уже и ругаться не сможете, сил не останется, хорошо, если в памяти будете.
Тут к ним в сарайчик заглянул сержант Жанзуан.
— Чего тебе, сын мой? — Сказал молодой монах старому сержанту.
— Слыхал, что неможется господину, — стал говорить сержант, — вот думаю, дай загляну, может, что нужно будет.
— Бульон крепкий можешь сварить? — спросил монах. — Мясо выварить хорошо сможешь?
— Мяса у нас тут давно не было, а вот рыбы наварить смогу, у нас тут её навалом всякой. И лук в достатке, и соль есть. Варить?
— Вари, и покрепче.
— Сделаем, святой отец. — Сержант прикрыл за собой полог, что был вместо двери.
— Вы пока это пейте, — сказал монах, протягивая кавалеру чашу.
— А что это? — Спросил кавалер, увидав сероватую бурду в чашке.
— Пейте, — настоял брат Ипполит.
То ли от нового лекарства, то ли от хорошей порции бульона с варёной рыбой, которую ему удалось съесть, но к обеду у Волкова получилось встать и выйти из сарая. Рыбу он не особо жаловал, а речную и подавно, считал её холопской едой, а тут съел всё.
Пришёл солдат и доложил, что с севера идут люди. Он, откуда силы взялись, взобрался на мостки, что приставлены к стене для арбалетчиков, оттуда увидал всадников. Сразу узнал Роху и Бертье. За ними шла колонна солдат, а за солдатами стрелки Рохи. Обоза видно не было.
Он сел на коня и выехал их встретить, заехал на ближайший холм, с ним приехал и Максимилиан. Он додумался развернуть знамя. Сейчас было очень важно, чтобы солдаты видели своего командира здоровым и сильным под развевающимся на холодном ветру знамени.
А вот жар даже после хорошей еды не отступил. Он сидел на этом ветру в распахнутой стёганке и без головного убора, смотрел на солдат, что шли у подножия холма и приветствовали его.
— Запахнитесь немедленно, — запыхавшись, говорил брат Ипполит.
— Жарко, — отозвался Волков.
Видно, бежал на холм, перевёл дух и продолжил:
— Ветер ледяной. Немедля запахнитесь и шапку наденьте. Если к горячке вашей вы ещё кашлять начнёте, то не подниму я вас уже не только к войне, а совсем не подниму.
Волков запахнулся, надел подшлемник, но всё равно не стал завязывать тесёмки. Ему и вправду было очень жарко.
— Максимилиан, что вы не следите за ним? — Продолжал монах. — Болен господин.
— Да-да, — растерянно говорил оруженосец. Честно говоря, не знал он, как следить за своенравным господином.
— Приглядывайте за ним. Хворь его нелегка, не каждый смог бы с постели встать при такой хвори, а он на ветру на коне сидит.
— Да-да, я понял, буду приглядывать, — обещал оруженосец.
Они поздоровались.
— Всё хорошо в пути было? — Спросил кавалер.
— Всё хорошо, — сказал Бертье. — Только обозным непросто — грязь.
— Там так кусты растут, что иной раз их рубить приходится, иначе телеги не пройдут, — продолжил за Бертье Роха, — мы обоз ждать не стали, взяли провианта немного и налегке пошли, мало ли, пораньше будем нужны.
— Нет, вчера я посмотрел на них, они только грузятся на баржи. — Сказал Волков. — Вы лагерь ставьте подальше от берега, чтобы вас не было видно с той стороны.
— Мы так и думали, — произнёс Бертье.
— Что, опять думаете их на высадке поймать? — спросил Роха.
— А вдруг получится, — ответил кавалер, но его сейчас волновал только один вопрос. — А фон Финка видели?
— Нет, там, как вы и приказывали, остался Брюнхвальд, он сказал перед нашим уходом, что фон Финк уже начал переправлять своих людей на нашу строну. — Рассказал Бертье.
— Брюнхвальд сам вам это сказал, он сам видел? — Всё ещё не верил Волков.
Он хотел знать наверняка, что фон Финк со своими людьми придёт.
— Да-да, — кивали и Бертье, и Роха уверенно. — Сам Брюнхвальд приехал и сказал нам про это.
От сердца отлегло, но не до конца, всё ещё сомневался он. Так и будет дальше сомневаться, пока не увидит людей фон Финка здесь, на берегу.