– Не бежать, а передислоцировать производство! Хотя да, бежать, конечно. Это сейчас я понимаю, что у кого-то просто не хватило терпежа как следует замаскировать место охоты, а тогда я подумал что все, они ко мне подобрались. Возможно, так они предупреждают недобросовестных должников. Вот и мы переехали сюда.
– В Трансильванию? – уточнил Уолтер.
– Да.
– Подальше от вампиров?
– Да.
– Угу.
– Что такое?
– Ничего, – англичанин посмотрел на него невинными глазами.
– Я полагал, что в Трансильвании крестьяне давно их извели. Вы знаете, какие тут методы встречаются? О-го-го! Чего стоит только гвоздь под язык! Ну какой вампир захочет просыпаться с металлическим вкусом во рту? Или вот такой способ – подложить в гроб носок, чтобы вампир распускал его до последней нитки. Кому понравится лежать рядом с крестьянской портянкой? Я и решил, что Трансильвания – самое безопасное место, что бы там ни говорили.
– Когда Берта узнала про переезд, она закатила истерику, с воплями, брыканием на полу и прочей атрибутикой. Расколотила своих фарфоровых кукол и изрезала все платья. Но отец сказал, что так даже лучше, меньше багажа брать придется. И вот вся семья тронулась в путь. Отец казался довольным, Леонард – это ее брат – тоже радовался, что соберет новые образцы простейших, коими Трансильвания, конечно, кишит, и только Берта была в ужасе. Она понимала, что каким-то образом виновата во всем, что они уезжают именно из-за нее. Потому что с ней что-то не в порядке. А то зачем отцу ее прятать? Почему он как будто от нее откупается? Не иначе как подозревает то, о чем она сама догадалась уже давно – что она не такая, как все дети. С самого рождения не такая.
– А чем она так отличалась от других детей? – спросила Кармилла, которая даже забыла про еду.
– Хвостом.
– Фройляйн Лайд, вам бы все шутить!
– Она… как бы это сказать… ну да неважно. Сказки не изобилует объяснениями, верно? Нигде не сказано, какую именно траву мама Красной Шапочки использовала для приправы в пирожках, раз ее дочка приняла волка за женщину. Итак, вернемся к Берте. После Гамбурга карпатская деревушка показалась настоящей ссылкой. Видите ли, она была довольно замкнутой, нелюдимой. Не знала, как общаться с людьми. Да и отец всегда говорил, что они-то на самом деле лучше всех окружающих, потому что богаче. Дескать, мораль, принципы и прочая абстракция – это так, глупости, только деньги имеют значение. Ну так вот, поскольку она понятия не имела, как завязать беседу, то ужасно конфузилась и от того казалась очень резкой. А потом решила, что так даже лучше, иначе над ней будут потешаться… если узнают, что она не такая, как все. И… и…
– Когда она приехала в Трансильванию, что-то произошло? – пришла на помощь Кармилла.
– Ну, да! Она почувствовала себя точно устрица, которую вытащили из раковины. Такой мягкой и беззащитной себя почувствовала, что ужас просто! Тогда она закрылась, раз и навсегда. И правильно сделала, потому что ведь совсем безнадежная ситуация сложилась, совсем никакой надежды на счастливый конец, – она рефлекторно потянулась к груди, но тут же опустила руку. – Но не будем сейчас об этом. Что-то я слишком все затянула. Перейдем сразу к развязке.
– Так нечестно! – возмутилась девочка.
– Я рассказчица, а значит, я определяю, что честно, а что нет, – разозлилась фройляйн Лайд. – Ну, так вот, однажды ранней весной она отправилась на прогулку – она вообще любила прогуливаться возле замка…
– Так там еще замок был! – сказала пациентка недовольно. – Вы его даже не упомянули.
– Замок как замок.
– А кто там жил?
– Кто надо, тот и жил!
Фройляйн Лайд начала разочаровываться в своей затее. Но как иначе предупредить девчонку?
– Там вампиры жили? – не сдавалась Кармилла.
– Нет! Но если вы хотите, чтобы я поскорее добралась до вампиров, то извольте не перебивать.
– Просто мне не нравятся дыры у вас в сюжете, – честно призналась критикесса.
– Это у меня стиль такой. Своеобразный. И вообще, когда вы рассказывали, я же слушала.
– Да, но мое повествование было логичным.
– Не спорю, – выдохнула сиделка. – Итак, Берта отправилась на прогулку, забираясь все дальше в горы. Ей хотелось отыскать первые в этом году примулы и принести их… домой, чтобы сделать гербарий. Тут разразилась снежная буря, а поскольку Берта оделась не по погоде легко, она простудилась. Когда вернулась домой, вся промокшая, у нее начался жар. Хотя ее немедленно укутали и напоили горячим липовым чаем, было уже поздно – у нее развилась пневмония. Вот и все.
– Концовка скомкана, – сказала придира. – И где обещанные вампиры?
Сиделка замолчала и опустила глаза, утюжа взглядом складки на фартуке, который она терзала последние несколько минут.
– … доктора были бессильны! Только деньги из меня тянули. А она так кашляла, казалось, вот-вот ребра сломаются.
– Но почему вы нам ничего не сказали? – спросила Гизела, взволнованная. – Мы с папой знали, что Берта больна, но не представляли, насколько серьезно!
– При всем моем уважении и к вам, и к вашему батюшке, но вы-то чем могли помочь? Кроме того, я боялся… да, именно, что он узнает и решит ее убить, прежде чем… Ох, я ведь верил, что ее можно вылечить. До последнего верил. Поэтому повез Берту на юг, к морю. Надеялся, что морская соль прочистит ей легкие. Мы отправились в Триест, куда поближе. Но в дороге дочку так растрясло, что в Триесте ей стало совсем худо. Тогда я понял, что мы проиграли. Только один способ оставался, и я не мог к нему не прибегнуть. Не мог, понимаете? Хотя куда вам меня понять.
Штайнберг умолк.
Ввиду деликатности ситуации, мы ненадолго оставим наших героев и продолжим рассказ сами.
…Окна виллы выходили на море, медленно темневшее в лучах заходящего солнца. Небо было усыпано закорючками чаек. Морской бриз залетел в окно и пробежался по белым муслиновым занавескам. Совсем легкий, он, тем не менее, заставил вздрогнуть девушку в кресле-качалке. Девушка поежилась и подоткнула плед. Она была вся в поту, поэтому от малейшего дуновения ветра чувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой из ведра.
– Закрой, пожалуйста.
Юноша, который что-то разглядывал в микроскоп, ловя зеркальцем последние лучи, поспешил выполнить ее просьбу. Больная благодарно улыбнулась, но поскольку даже улыбка отнимала слишком много сил, откинулась назад.
Сейчас она напоминала ожившую фотографию – кожа была желтоватой, со светло-лиловыми тенями под глазами. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, и губы запеклись. В груди же постоянно клокотало, будто там кипел котел.
– Леонард, можно тебе попросить кое о чем? – обратилась она к брату, ломая голову над тем, как бы сформулировать свою просьбу. Он переживал из-за ее болезни еще сильнее, чем она сама.
– Что-то принести?
– Нет. Знаешь, если я все же умру, ты не мог бы отдать мой дневник…
– Ты не умрешь! – горячо заверил ее Леонард. – Я найду лекарство! Я близок, как никогда!
– Конечно, найдешь. Но вдруг… если не успеешь…
– Я успею! Просто подожди еще немного. Совсем чуть-чуть. Просто дождись меня, Берта.
– Хорошо. Я постараюсь, – пообещала она и прекратила бесполезный разговор.
Между тем в комнату вошел герр Штайнберг и кивком указал сыну на дверь.
– Иди, погуляй.
– Но я должен работать!
– Без возражений, Леонард.
Когда юноша, бормоча себе под нос, вышел вон, герр Штайнберг взял стул и подсел поближе к дочери.
– Я нашел того, кто тебе поможет!
– Еще один лекарь? – скривилась девушка.
– Нет, полная противоположность лекаря. Я еще вчера телеграфировал ему. Думаю, через несколько дней он будет здесь.
Тут в дверь позвонили, громко и требовательно. К досаде Штайнберга, нанятая служанка в тот день отпросилась пораньше, чтобы погулять у кумы на именинах. В доме оставались только господа.
– Кого нелегкая принесла?
– Не знаю, – сказала Берта. – Откроешь?
– Еще чего. Небось опять шарманщик притащился.
Тем временем кто-то продолжал вызванивать веселый марш. Еще немного – и он оторвет звонок, а то и всю дверь своротит.
– Придется открыть, – сдался фабрикант. – Вот я сейчас кому-то устрою, как говорят местные, сладкую жизнь!
Воспылав желанием отвесить неизвестному наглецу пару затрещин, он решительно спустился в переднюю и распахнул дверь. И сразу же почувствовал, что в глаза ему плеснули едкой розовой краской. Проморгавшись, понял, что краска тут ни при чем. Всему виной была стоявшая перед ним женщина, а точнее – ее ярко-розовое, невероятно блудливое платье с глубоким декольте, обшитым черными кружевами. Волосы незнакомка взбила в высокую прическу с таким обилием шпилек, что ей позавидовал бы дикобраз. Лицо она густо набелила и нарумянила, а губы, и без того крупные, размалевала кармином. Черные глаза под дугообразными бровями смотрели насмешливо. Штайнберг не мог с ходу определить возраст этой особы. Наверное, что-то около тридцати.
Как оказалось впоследствии, он польстил ей лет эдак на двести.
В руках женщина держала ридикюль и маленького белого пуделя, чуть подкрашенного розовым под цвет ее платья. Глаза пуделя смотрели в разные стороны, из пасти торчал кончик языка, шерсть тоже росла как-то неровно. Казалось, его прокрутили через мясорубку, а потом собрали воедино.
– Я вход? – спросила незнакомка.
– Ч-что, простите?
– Я входить?
– Входите, – автоматически отозвался он, но когда эта сумасбродка проследовала в дом, завопил, – Эй, вы, дамочка! Вы кто такая будете?
В ответ она затараторила по-итальянски, жестикулируя так отчаянно, что пудель, сидевший у нее на руках, пару раз чуть не шлепнулся на пол.
– Черт бы вас побрал, говорите по-немецки! – остановил ее фабрикант.
Столько лет итальянцы были в подчинении у Австрии, давно пора выучить цивилизованный язык!
– Я Лючия Граццини, а это – Тамино, мой собака, – ответствовала итальянка и замерла, ожидая от него какого-то отклика. Видимо, нужной реакции так и не последовало, поэтому она посмотрела на Штайнберга укоризненно. – Неужели вы про меня не слышать?