«Не за что меня хвалить».
Что-то зашуршало, и связь оборвалась. Еще бы, ведь Берта была взволнована до предела, а Лючия, похоже, уже угостилась кровью с высоким содержанием алкоголя. При таком раскладе помех на связи не избежать.
«Слышишь меня, слышишь? Хорошо… Пойми, Лючия, я рассчитывала, что он придет за мной. Это я Перворожденное Дитя. Зачем ему терять время с остальными? Но он не пришел! Вдруг отец так и не отменил Бал? Ты не могла бы связаться с ним и Леонардом? Просто спросить, как у них дела».
Итальянка скорбно вздохнула, будто оперная героиня, которая только что узнала, кто ее отец, но сейчас он лежит на сцене с кинжалом в груди и допевает последние двадцать минут своей арии.
«Ах, я так устала! После таких упражнений у меня полночи голова раскалывается».
«Ты что, не понимаешь, как это важно?!» – Берта сорвалась на ментальный крик.
«Не ори на меня, девочка, не то язык с мылом прополощу. Вернее, мозги».
«Прекрати строить из себя строгую маменьку и свяжись с моей семьей!»
«Ладно, убедила», – проворчала вампирша.
Минуты три она молчала, пока не протянула обиженно: «Леонард не отзывается. Может, спит, а может, поставил барьер, как я его учила. Правда, учила я его вовсе не для того, чтобы он закрывался от меня!»
«А отец?»
«Всему свое время».
Затем что-то случилось. Берта так и не поняла, что именно, но ей почудилось, будто она услышала далекий вздох.
«Берта?»
В подтверждение всех опасений, голос Лючии посерьезнел.
«Ты сейчас где? Закрой двери и поставь барьер».
«Что случилось?»
«Ничего не случилось», – призналась итальянка. – И это плохо. Твой отец тоже не отзывается, но он по-другому не отзывается. Даже не знаю, как это объяснить».
«Говори, как есть».
«Он меня забыл».
«Так не бывает! Ты его творец! Ты его отметила!»
«Видишь ли, девочка… ох… в общем, себя он забыл тоже».
Сначала Берта ничего не поняла, но слова Лючии растекались по ее сознанию, как яд из открытой бутылки, брошенной в колодец.
«Прощай», – сказала она, наконец.
И мозг чуть не брызнул из ушей.
«Ты что это задумала, а?!! А ну-ка бросай эту затею! Ты не должна!.. И как я без тебя останусь?»
«Я именно что должна. Потому что я воплощение долга».
Берта поспешно убрала руку с запястья и, напрягая воображение, представила стену огня.
Издалека доносились крики, но даже они скоро затихли.
Берта вышла из палаты, не забыв перед этим поправить подушку и одернуть измятое покрывало. Однако уйти, по-английски, не получилось. На лестнице ее подкарауливала фрау Кальтерзиле.
– А мы вас повсюду ищем, – она выдавила улыбку, сладкую, как чашка кофе, в которую опрокинули полсахарницы. – Герр доктор просит вас явиться к нему в кабинет.
Поразмыслив, она все-таки отправилась к Ратманну. Раз уж ей предстоит путешествие в один конец, не стоит не оставлять незаконченные дела.
Привокзальная площадь Вены была запружена фиакрами и омнибусами, извозчики звучно зазывали клиентов, туристы, сверяясь в путеводителями, торговались на ломаном немецком. Повсюду царили шум, гам и суматоха. Двигая локтями, Уолтер с Эвике нырнули в этот водоворот и подобрались поближе к фиакрам. Но даже самые отчаявшиеся извозчики отворачивались. Больно подозрительной казалась эта парочка в измятых и замызганных вечерних нарядах.
Крупная банкнота, извлеченная из бумажника, исправила бы первое впечатление, но денег у наших героев не водилось. Запас ложек тоже подходил к концу. Еще на пути в Будапешт Эвике удалось обменять ложки на твердую валюту, а на вырученные деньги купить билет до Вены, а так же штрудель в буфете. Теперь карман Эвике отягощала одна-единственная ложка. Оставалось найти того авантюриста, который на нее позарится.
Наконец удача улыбнулась, правда, довольно криво. Какой-то бедолага, небритый и даже без шляпы, свесился с облучка, просипев им в след:
– Эй, господа хорошие, вам куда надобно?
Эвике смерила взглядом ветхий фиакр, запряженный мосластой лошаденкой, родной сестрой бледному коню из «Откровения».
– Нам нужно в плохой квартал, – поведала она извозчику. Тот восхищенно присвистнул. Приятно иметь дело с людьми, которые знают, чего хотят.
– Совсем плохой? – уточнил он.
– Да. Чтобы там были притоны, дурные женщины и много беспризорников.
– И массовые убийства, – вставил Уолтер.
– Знаю такое место, только деньги вперед, – на всякий случай потребовал извозчик.
Пошарив в карманах, Эвике протянула ему последнюю ложку. Извозчик покрутил ее в руках и усмехнулся.
– Ворованная, что ль? Ладно уж, полезайте.
Фиакр загрохотал по мостовой, увозя наших героев вдаль от шумных улиц, позлащенных светом множества фонарей, от оперы, ресторанов и дорогих магазинов. Чем дальше, тем мрачнее становились декорации. Улочки, узкие и кривые, были завалены мусором, разбитыми бутылками и золой, которую вытряхивали прямо из окон. Где-то ойкнула скрипка, кто-то закричал, из распахнутой двери кабака выбежала женщина в платье, разорванном на груди. За ней, выкрикивая угрозы, погнался небритый здоровяк. Стайка тощих мальчишек, искавших, чем бы поживиться в такой час, засвистела им вслед.
На углу возница остановил фиакр и велел пассажирам выметаться ко всем чертям. Мол, этот квартал именно то, что им нужно.
– Тут поблизости и психушка имеется, – тонко намекнул он и укатил прочь.
Доктор Ратманн приподнялся в кресле и вежливо кивнул сиделке. Сколько раз она уже входила в его кабинет c докладом, но сегодня все было иначе. Нет, сама комната ничуть не изменилась – на стенах по-прежнему висели портреты ученых мужей, в застекленном шкафу стояли ряды книг и банки, в которых мариновались младенцы. Стоял на столе и знакомый ей френологический макет головы. Покатый алебастр был расчерчен на зоны, отвечающие за черты характера: выпуклость под глазами указывала на способности к языкам, на лбу – на развитую память. Где-то на затылке затерялся «орган упрямства». Берте всегда казалось, что в этом месте у нее должна быть огромная шишка. А еще тут был «орган влюбленности», но о нем ей думать не хотелось.
Кабинет был все тот же, но доктор Ратманн сильно сдал за эти дни. Невысокий и полный, как говорится, апоплексического телосложения, он похудел так сильно, что впору было перешивать сюртук. Глаза с красными прожилками указывали, что он делил постель с бессонницей, которую не брал ни лауданум, ни морфий. На Берту он посмотрел как на ангела, прилетевшего спеть ему колыбельную.
– У меня мало времени, – нахмурилась вампирша. Она подошла поближе, но на стул не села. – Я прошу расчет.
– Как так?
– А вот так, – она равнодушно пожала плечами. – Мне больше не нужно оставаться в психушке. Я исцелилась. За это время я научилась говорить о том, что меня беспокоит. Правда, пользы от этого никакой, но все равно, есть чем гордиться.
– Не понимаю, что на вас нашло! – воскликнул Ратманн в раздражении. – Я как раз позвал вас, чтобы похвалить за успехи на службе…
Берта посмотрела на него пристально.
– Вы уверены, герр доктор, что позвали меня именно за этим?
Под ее неподвижным взглядом он неловко поерзал, опустил голову, вжался в спинку кресла. Ему было неуютно в собственной голове. Стало быть, вот как оно начинается. Безумие.
Когда он вновь посмотрел на сиделку, в глазах его разливалось отчаяние, готовое слезами выплеснуться наружу. Он умолял ее ответить еще до того, как сформулирует столь унизительный для себя вопрос.
Сиделка уселась на край стола, болтая ногой, и потянулась к бронзовому пресс-папье, украшенному фигуркой дракона. С легкостью подхватила его и начала перебрасывать из руки в руку, будто теннисный воланчик.
– Смелее, доктор. Вы хотели что-то спросить? Дайте угадаю – насчет той ночи?
– Со мной тогда что-то произошло? Какой-то припадок… приступ сомнамбулизма?
Не меняя позы, она расхохоталась. Резкие, отрывистые звуки напоминали скорее клекот подбитой чайки, чем человеческий смех. И он снова увидел, как ее зрачки вытянулись, стали острыми, хищными, звериными. Такие галлюцинации не возникают на пустом месте.
– Думаете, сбрендили? – хохотала сиделка. – Мерещится всякое? Ну, скажите, ведь мерещится? К счастью, у вас есть клиника, битком набитая отличным оборудованием! Ледяной душ! С него начнете лечение, да? Или с центрифуги, чтоб мозги встали на место? Но я бы вам посоветовала следующее: прикажите медсестрам привязать вас к кровати в комнате с белыми стенами, чтобы день-деньской ваши изголодавшиеся глаза искали хоть какой-то внешний стимул. А когда, не найдя ничего снаружи, вы устремите взгляд внутрь, то почувствуете, как же вы одиноки в окружении людей, которые смотрят на вас как на медицинский казус.
На его высоком, покатом лбу и обвисших щеках проступили капли пота.
– Вы не понимаете! Я не злодей! – заговорил он сбивчиво. – То, в чем вы меня обвиняете… это проверенная методика… и вообще, женский организм функционирует иначе! Это все блуждающая матка! Объем мозга у женщин меньше, чем у мужчин, их стихия – чувства, а не разум. Эти методы действуют на них!.. И я совершенно здоров!
– Вот как? Тогда опишите мне события той ночи, – попросила она, раскручивая пресс-папье на указательном пальце.
– Зачем вы так мучаете меня? Что вы за женщина, фройляйн Лайд?
– Это имя мне больше не принадлежит. Я Берта Штайнберг.
– Плевать мне на ваше имя! Я хотел сказать, что у женщин развит «орган сострадания», а вы…
– Сумасшедших жалеть нечего, – отчеканила она, – сами виноваты, что позволили себе распуститься.
– Неужели быть сумасшедшим настолько… одиноко?
– А вы как думали? – усмехнулась Берта, отрывая медного дракона от подставки.
Доктор поднялся с кресла и встал перед ней.
– Я пересмотрю нашу методику, – твердо произнес он. – И диету, и ледяной душ, – он невольно поежился, представляя, как обжигающая струя хлещет его подобно бичу, – Водные процедуры полезны, но пусть у нас будет теплый душ. А еще лучше ванна, с пеной и ароматными солями. Что еще? О, придумал! Мы раздадим пациенткам цветные карандаши и бумагу, пусть рисуют на здоровье.