Горы снега возле подъезда и вдоль дороги были расчерчены карандашными пунктирами наполовину занесенных жасминовых кустов. Скамеек и песочниц вовсе не было видно. В дальнем конце двора, правда, дыбилась красная островерхая крыша металлического гриба. Это все потому, что там постоянно дул ветер, и снега наметало чуть меньше. А какой начнется потоп, когда все это станет таять?! Ливневая канализация практически не работала. Лужи после дождей разливались размером с деревенский пруд. Приходилось прыгать с камня на камень, а то и вовсе таскать с собой в пакете резиновые сапоги. Это еще полбеды. Что будет, когда начнется стройка?! Тут уж никакие сапоги не помогут.
Липовая аллея, которую намеревался выкорчевать гаражный кооператив, брала свое начало как раз во дворе ее дома. И заканчивалась углом дома, в котором жил зловредный и равнодушный Садиков. Как-то он там теперь? Проявил свою пленку, которая обещала ему скандальный сюжет?
Как отвратительно! Олеся скосила взгляд на спящего Хабарова.
Люди выясняют отношения, пускай даже ссорятся, а он, получается, подглядывает. Так мало этого, он еще снимает все это на фотоаппарат.
Ну, а дальше что? Как он собирается всем этим распорядиться? Поместит снимок в какой-нибудь скандальной газетенке? Вряд ли желтая пресса заинтересуется банальным скандалом семейной пары. Такое на каждом шагу сплошь и рядом. Зачем снимал тогда?
А может, он тайное удовлетворение получает от скандалов, когда мужчина бьет женщину по лицу? Это, пожалуй, версия. Хабаров же признался ей, что не выдержал и ударил Марину по щеке, когда она обозвала его дрянью…
Из-под плинтуса нещадно дуло, и голые ноги тут же озябли. Олеся поежилась, натянув пониже на бедра длинный свитер, и вернулась на диван. Осторожно присела и, склонив голову к плечу, со странной улыбкой уставилась на свое новое приобретение.
Хабаров — это было круто! Это было, как случайный порог на капризной горной реке, которого не ждешь и о котором никто никогда не говорил с тобой. Как боязнь бездны перед прыжком.
Он был совсем-совсем взрослый, красивый, не по-сегодняшнему правильный и интригующе загадочный. Олесе это нравилось, это ее волновало, и этого она давно ждала.
Хабаров спал, болезненно сведя четкой формы брови к переносице. Сильные руки безвольно раскинуты, ноги, наоборот, поджаты и напружинены, будто перед прыжком. Он еле сумел раздеться. Если бы не ее помощь, так и путался бы в ремне и новой застревающей молнии на джинсах. И голову бы ни за что не протиснул бы в тугое горло свитера, если бы не она. И еще он все время повторял, что хочет ее. Очень сильно хочет.
Его рука вдруг потянулась к ней, пошарила по диванному пледу, поймала за свитер и с силой потащила на себя.
— Ложись, детка, поспим немного. Ложись… Все будет хорошо!
Глава 4
— Нет, ну ты, Владюха, даешь! — Андрюха Анохин глядел на своего друга со смесью восхищения и недоверия одновременно. — И что теперь? Что станешь делать?
— Да ничего! Ничего я не стану теперь делать!
Признаваться другу в том, что трусливо бежал, пока Олеся мылась в ванной, он не стал. Рассказал просто о случайной встрече, не вдаваясь в подробности. Кивнул утвердительно на его вопрос: переспал ли он с ней. И все. Больше ничего не озвучил, никаких подробностей.
Хабаров болезненно сморщился от стука захлопнувшейся гаражной двери, куда он притащился под самый финал рабочего дня. Голова трещала так, будто ее кто-то час обрабатывал тяжеленной кувалдой. Плющил и снова возвращал ей первоначальную форму. Потом снова плющил и снова возвращал…
— Уехать мне надо. На дачу к тебе поеду. Не к тебе, к Соньке. Отвезешь? — Влад с благодарностью принял из рук друга банку пива и, щелкнув пробкой, тут же принялся пить жадными глотками. — Мне-то теперь за руль нельзя! Какой из меня наездник…
— Отвезу. Чего не отвезти. — Анохин наморщил лоб, задумавшись, а потом как ляпнет: — А, может, тебя туда с твоей Олеськой и отправить? А чё! Вдвоем вам там будет веселее.
— Да иди ты! — отмахнулся от него Хабаров и снова поморщился, теперь уже от досады на себя самого.
Надо было так впариться, а вот надо было! Мало того, что пошел на поводу у незнакомой девки, так еще и выболтал ей все вчистую. И про Маринку, и про измену ее, и про то, что подкараулил ее за ангарами и пощечин надавал.
Зачем все это нужно чужому человеку, кто бы сказал?
— Ну, ты же сам говоришь, что она типа того, влюбилась в тебя с первого взгляда. — Анохин недоумевал, по его личным понятиям, отталкивать от себя женщину, питающую к тебе теплые чувства, было преступлением против логики и против общества. — Какая ей разница, где с тобой виснуть, Владюха?
— Отстань, сказал! — Хабаров отвернулся сердито.
И Андрюхе про Олеську тоже, наверное, зря рассказал. Станет теперь приставать, советовать, рекомендовать, как поступить. А ему этого ничего не нужно. Он не хочет ни советов, ни пророчеств, ни планов далеко идущих. Ничего не хочет. И Олесю тоже…
Как он мог вообще с ней сотворить все это?! Даже не помнит, успел ли сыграть на опережение в самый ответственный момент! А если она забеременеет, что тогда? Алименты платить всю оставшуюся жизнь? У него уже есть сын. Ему другого не нужно. А тут вдруг эта Олеся!..
Мысль о том, что эта девушка может оказаться охотницей за головами, ввергла Хабарова в еще большее уныние.
— Поехали, что ли? — Влад поставил пустую банку из-под пива на верстак и нетерпеливо глянул на друга. — Отоспаться хочу, подумать.
— Да, брат! Подумать тебе есть над чем.
Андрюху его терзания, казалось, забавляли. Да и глупо было бы ждать от него чего-то другого.
К тридцать седьмой своей годовщине друг успел обзавестись третьей женой, и никогда ни о чем сделанном не сожалел. На то она и жизнь, чтобы с ней экспериментировать: что-то ломать, что-то менять, что-то исправлять. Кто сказал, что он должен прожить весь отпущенный ему век с одной (!) женщиной?! Бр-рр, ужас какой!!! С одной и всю жизнь!..
Так ладно еще, если с ней все удачно сложилось, а если нет?! Что тогда? Ненавидеть друг друга, избегать, но продолжать находиться под одной крышей? Нет, это точно не для него. Он сторонник радикальных мер в отношениях с хрупкой половиной человечества.
А как же дети? Вот детей Андрюхе было по-настоящему жалко.
Но дети, успокаивал он себя, имеют обыкновение становиться взрослыми. И у них непременно появляется своя собственная жизнь. И в этой своей жизни эти самые дети будут делать свои собственные взрослые ошибки. Потом они станут исправлять их, и снова делать. И уж точно никогда и ни у кого не спросят совета. А уж если и спросят для отвода глаз, то поступят все равно — по-своему.
Из гаража автосервиса они вышли последними. Андрей запер дверь и, направляясь к автомобильной стоянке, коротко обронил через плечо:
— Домой будешь заезжать?
— Нет! — Хабаров даже вздрогнул от подобной перспективы. — Поначалу хотел, теперь передумал.
— Ладно, поехали…
Они загрузились в Анохинскую «десятку» и выехали, минуя шлагбаум, на центральную улицу.
Машин на проезжей части было очень много. Дороги чистили, усеивали песком, но снег настырно шел снова и снова. В снежной буро-коричневой каше колеса вязли, буксовали. Потом, с трудом преодолев препятствие, ползли дальше. А на том месте, где только что раздавался надсадный рев мотора, оставалась глубокая рыхлая колея, мгновенно засасывающая следующую жертву.
Пробки, пробки, длинные цепи из сигналящих автомобилей и без устали, на всякий лад матерящихся водителей.
Они не стали исключением и, влившись в общий поток, так же принялись ерзать, пробуксовывать и материться.
— Где власти городские?! — орал Анохин, пытаясь вывернуться из очередного зыбкого месива. — Где, я вас спрашиваю?! Какого хрена сидят там, зады греют в кожаных креслах?!
— У тебя один из этих представителей ремонтируется, вот ты у него и спроси.
Хабаров, в отличие от друга, сохранял абсолютное спокойствие. Спешить ему было особо некуда. Вопрос — потеряют ли они полчаса, или час в пробках — его не особо занимал. Какая разница, где убивать время: на дороге или в чужом пустом доме? Тут хоть собеседник имелся, а там что? А там пустые чужие стены.
Может, он поспешил удрать от Олеси? Может, надо было остаться у нее до утра? Нет! Хабаров тут же с дрожью отверг подобную идею. Какой бы обворожительной и соблазнительной она ни казалась, она была ему чужой. Чужой и случайной! Пускай она его волновала, как женщина, пускай! Но говорить-то с ней он не знал о чем. А это для Хабарова было главным. Говорить, чувствовать, понимать…
Дребедень! Вдруг снова разозлился он на себя.
Вся эта дребедень пятнадцать лет сидела в его мозгах, и что вышло?!
Говорил он со своей Маринкой. Часами разговаривал обо всем и ни о чем. И не уставал никогда и не раздражался. И чувствовал ее, как никто. Даже ее гадкая мамаша так не чувствовала свою дочь, как он. И понимал тоже. Правда, не всегда…
— Я хочу другой жизни, понял!!!
Как же часто в последние годы он слышал эту фразу. Чаще, чем положено, и никогда не понимал до конца ее истинного смысла.
— Какой другой, Марина?! Какой?! Наслаждаться нужно просто самим понятием жизнь, милая! Просто одним тем, что она нам дадена! Мы ходим, дышим, чувствуем, нам хорошо вдвоем. Какая разница, где нам с тобой хорошо: в нашей квартире или на вилле?! И не будет наш сын хуже, если пойдет учиться в наш институт, а не уедет в Гарвард! Это же все веяние времени, мишура, которая схлынет по истечении времени, о которой многие не задумываются и оттого счастливы.
— А я хочу этой самой мишуры, понял?! Хочу!..
Хабаров отвернулся к окну и закусил губу, вспомнив сегодняшнюю безобразную сцену на пустыре за ангарами.
Безобразная, еще мягко сказано. То, что произошло там, было чудовищно!
Маринка, увидев его, вывернувшего из своего укрытия, и поняв, что он за ней следил, пришла в бешенство.