Как же она орала! Как орала, увидев его!
Конечно, он поломал ее планы. Он что-то такое нарушил в гладком графике ее новой глянцевой жизни, в которую он со своей черствой правильностью и хмурой несовременностью ну никак не вписывался.
— Убирайся, чмо болотное!!! — визжала она, забыв о приличиях и не заботясь о том, что их может кто-то услышать. — Ненавижу тебя, Хабаров! Ненавижу!!!
— Да? А утром любила. И соблазнить пыталась. И на развод была не согласна.
Ее ненависть буквально пригвоздила его к земле. Влад был не готов к такому после Маринкиных утренних ужимок. Порхала там по кухне, сырники жарила. Что-то такое журчала о его привлекательности. И тут вдруг такая разительная перемена. Он не был к этому готов. Абсолютно.
— Как ты меня нашел? Как? Следил за мной, мерзавец?!
Рассказывать ей о том, что забрел за эти ангары совершенно случайно, справить личную нужду, Хабаров не стал. Его появление там не было случайностью. Он намеренно шел за Маринкой, заметив в толпе покупателей в супермаркете знакомый силуэт.
Нет, все началось не так.
Сначала утром он, объявив ей о том, что собирается подавать на развод, ушел на работу. Невзирая на сильный мороз, пешком добрался до автосервиса. Подумаешь, три автобусные остановки. Не такое уж это и расстояние. Зато было время подумать, погоревать.
Он ведь горевал в тот момент. Еще как горевал! И всех-то ему было жалко. Даже тещу противную, провалилась бы она в тартарары, жалко было. Кто ей, кроме него, отвезет в мае мешок картошки на дачу и поможет вскопать огород? На него же всегда только была и надежда.
А Вениамин? С ним что станется, когда отец решится наконец уйти из дома? Станет таскать и клянчить деньги у матери с бабкой на раннюю выпивку, девчонок, а там и до наркотиков недалеко.
И Маринка опять же не чужая. Грязная, подлая, но не чужая. Может, все еще и наладится. Забросит она свои гулянки и любовников. Забудет о своих мечтах про красивую жизнь и обратит свой взор на семью, на мужа. И заживут они, как и прежде, весело и счастливо. Он постарается…
Пока дошел до ворот своего автосервиса, весь извелся. Какая тут может быть работа при таком-то течении мыслей? Хабаров и отпросился. Походил сначала по гаражу из угла в угол, а потом отпросился, сказавшись больным.
Вышел на улицу и вновь побрел домой. Снова думал, и думал, и думал.
А способен ли он ее простить? Сможет ли забыть ее измены? Переломит ли себя? Тут же отвечал сам себе, успокаивая: а почему нет?! Все это он успешно проделывал минувшие четыре года, что изменилось сегодня? Его утренний взбрык можно считать легким, не оформившимся бунтом. Он тоже может иметь право на такое, не одна она.
Подумал так и сразу повеселел.
Тут-то на полпути к дому и попался ему на глаза этот супермаркет. На кой черт он туда завернул? Дома же жратвы было навалом. Зачем, спрашивается, пошел? Ах, да, как он мог забыть! Он пошел туда за тортом и букетом в знак примирения. Потом решил еще и шампанского захватить. Выбрал самое дорогое, с мудреными завитками французских букв, в которых он ни черта не разбирался, поскольку везде: и в школе, и в институте учил английский. Выбрал, осторожно уложил на дно тележки рядом с большой коробкой торта и медленно двинулся между рядов к кассам. И вот тут…
Классический пример того, что муж обо всем узнает последним. Нет, знать-то он, конечно, знал. О чем не знал, о том догадывался. Но видеть никогда не доводилось. Уехала и уехала на работу. Задержалась, так задержалась. Вызвали в выходные, ладно, значит, так кому-то было нужно. Тешил себя еще и мыслью, что там в ее санатории за городом мало кто знает. Око, как говорится, не видит…
А тут белым днем, в гуще народу, почти в центре города!
Хабаров поначалу подумал, что обознался. Нырнул под прикрытие высоких стеллажей с макаронами и минуту-другую пытался выровнять сбившееся дыхание. Снова осторожно высунулся и смотрел потом уже, не отрываясь.
Его жена… Его Маринка, которая каких-то пару часов назад умоляла его не разводиться, покупала продукты. Не было бы в этом никакой странности, не покупай она их со своим любовником.
То, что эти двое любовники, было видно невооруженным взглядом. Взгляды, ужимки, поглаживания, робкие вороватые поцелуи под названием «пока все отвернулись».
Целовала мужика в основном Маринка. Тот милостиво позволял, снисходительно поглядывая с высоты своего немалого роста, и без устали таскал с прилавков угощение, забивая до отказа уже вторую тележку.
Хабаров, как идиот двинулся за ними следом по параллельному ряду. Потом пристроился в хвост очереди, где стояли эти двое. Дождался, пока они расплатятся. Платил, к чести его, мужчина. Расплатились. Покидали все в большие пакеты и пошли к выходу. А он еще какое-то время дурак дураком глядел им вслед.
Спохватился, едва не опоздав. Оттолкнул от себя ногой тележку с ненужными теперь уже тортом и шампанским и побежал на улицу. От морозного воздуха, хлынувшего ему в легкие после теплого магазинного нутра, ему мгновенно перехватило дыхание. Или, может, от другого он вдруг перестал дышать. От той безобразной, на его взгляд, сцены прощания двух любовников.
— Я тут сейчас по делу, на минутку всего, хорошо, солнышко мое? — не снижая голоса, проворковала Марина. Склонилась к водительскому месту и звучно поцеловала мужчину в щеку.
— У-мм, я так не играю! — закапризничал сразу тот, вывернув полную нижнюю губу поролоновым валиком. — Мы же договорились, Маня!
Маня?! Почему Маня?!
Хабаров, спрятавшийся за рекламным щитом и безобразно подглядывающий, просто оторопел.
С каких это пор его Маринка, его законная вот уже как пятнадцать лет супруга, превратилась в какую-то Маню?! Как… как последняя проститутка, просто! Маня! Маня — золотая ручка. Маня — облигация. Маня — шустрый язычок…
Влада колотило так, что стоящая с семечками неподалеку бабка принялась посматривать в его сторону с опасением.
— Малыш, я скоро, поверь!
Маринка продолжала извиваться перед своим женихом, согнувшись в три погибели. Полы ее дорогой светлой шубы ползали по грязному снегу, но ее, кажется, это нисколько не волновало. В этом, видимо, был свой стиль, свой шик — не дать понять, что тебе присуще что-то меркантильное. К тому же при этом полы шубы очень выгодно разъехались в стороны, обнажая ее крепкие ноги. Юбки-то почти не было. Хабаров ни за что не назвал бы то, что надето сейчас было на его жене, юбкой.
— Я скоро, малыш! — томно простонала Маринка, не стесняясь совершенно, схватила двухметрового «малыша» за руку и приложилась к ней губами. — Не скучай! Не пройдет и часа, как я буду в нашем гнездышке. Накрывай на стол. Пока, малыш!
— Жду, детка! Жду, как всегда!..
Потом уже, много позже, сидя на кухне у незнакомой девушки, Хабаров спрашивал себя: пошел бы он за Маринкой следом, не услышь он про это самое гнездышко? Стал бы плутать по переулкам, пробираться через сугробы, прятаться за углами домов и стволами деревьев? Или ушел бы?
Нет, вряд ли бы ушел. Все равно потащился бы следом, в надежде проследить, узнать, увидеть, а потом пригвоздить фактами, припереть к стенке. Как там еще это называется?
Марина петляла долго и вымороченно. Трижды (!) возвращалась на одно и то же место, будто блудила по густому зимнему лесу, лишенному каких бы то ни было ориентиров. Потом все же обошла вторично техникум машиностроения слева. Наклонив низко голову, пробралась узкой, вытоптанной в глубоком рыхлом снегу тропинкой за здание. Миновала широкий двор, спортивную площадку, обогнула мусорные бачки и, несколько раз опасливо оглянувшись себе за спину, рванула почти бегом к ангарам.
Там, в этих самых ангарах, хранились остатки давно пришедших в негодность моторов, разбитых автомашин, компрессоров и прочей наглядной техники для учащихся.
Хабаров знал, потому что сам неоднократно буксировал сюда отжившие детали из спонсорских соображений.
Что ей там могло понадобиться? Что она там забыла? Пустырь за ангарами никак на гнездышко не тянет. Этот вопрос волновал и мучил его все время, пока он конспиративными, кенгуриными почти прыжками следил за своей женой.
Последним его укрытием стал ржавый остов кабины «ЗИЛа». За ним Влад спрятался, всего в каких-то паре метров от Маринки, и затаился в ожидании.
Она, между тем, пробравшись в это странное место с такими удивительными мерами предосторожности, достала из своей сумочки мобильный телефон и набрала номер. Ответили ей почти сразу, потому что губы ее вытянулись в тревожной улыбке, и она незнакомым, срывающимся на подобострастие голосом произнесла:
— Привет, дорогой, это я!
Дорогой?! Еще один?! И что, тоже малыш?!
Хабарову впервые с момента начала слежки захотелось расхохотаться в полный голос.
Нет, определенно его жена сошла с ума в погоне за красивой, богатой жизнью. Одного, значит, отправила греть гнездышко и накрывать на стол. А другого… Так, не мешало бы узнать, что там с другим.
Хабаров тут же загнал поглубже свои позывы к истерическому хохоту и прислушался.
— Нет, нет, все в порядке, что ты! — воскликнула через минуту Марина, заполненную, видимо, гневом ее собеседника, потому что Хабаровская жена менялась в лице прямо на глазах. — Просто я делала все так, как ты просил! Чтобы никто ни-ни… Да! Да! Ну вот видишь! Да, конечно! Ну, как ты мог подумать?! Конечно, люблю!!! Люблю только тебя!!!
В этом самом месте Хабарову вдруг расхотелось прятаться. И, почувствовав острый приступ неумолимого зуда возмездия, он полез, громыхая железом, наружу.
— Ой! — пискнула в этом месте Маринка и тут же поспешно прикрыла трубку ладошкой. — Что это?!
— Не что, а кто, детка! — проворчал Хабаров, зацепившись карманом за ржавую железяку. — Это твой рогоносец-муж. Хотел дождаться кого-нибудь третьего, да терпение лопнуло. Закругляйся с разговором, дело есть.
Его жена сделалась белее снега, в котором утопала сейчас почти по колено. Надо же, не испугалась промочить свои остроносые сапожки на тонком каблучке. И замерзнуть ведь не испугалась: юбка короткая до неприличия, колготочки тоненькие, еще не факт, что это не чулки.