Теперь мы бродим по холмам, читаем, пишем, а главное — отдыхаем. Сегодня утром взобрались на вершину холма, где однажды мы с мастером Джерви готовили себе обед. Даже не верится, что прошло почти два года. Еще до сих пор видно, где дым от костра оставил след на камне. Как странно, что некоторые места связаны с определенными людьми, не захочешь, а — вспомнишь. Мне было так одиноко без него… ровно две минуты.
Знаете, чем я занята в последнее время? Вы, пожалуй, решите, что я неисправима — я снова пишу книгу. Принялась за нее недели три назад и прямо пожираю бумагу. Я открыла секрет. Мастер Джерви и тот издатель правы — гораздо лучше писать о том, что хорошо знаешь. Вот я на этот раз и описываю то, что знаю досконально. Угадайте, о чем идет речь? О приюте Джона Грайера! И выходит хорошо, я уверена. Описываю повседневные происшествия. Теперь я реалистка, романтизм заброшен. Вернусь к нему позже, когда начнется полное приключений будущее.
Эту повесть я кончу — и напечатаю! Вот увидите. Если хочешь достичь чего-нибудь и не сдаешься, то в конце концов все получится. Я четыре года хочу получить от Вас письмо и надежды не потеряла.
Спокойной ночи, дорогой дядя.
(Мне нравится называть Вас «дорогой дядя». Такая хорошая аллитерация.) Любящая Вас Джуди.
P.S. Забыла сообщить Вам новости с фермы, но они очень печальные. Если Вы чувствительны, лучше не читайте постскриптума.
Бедный старый Гров скончался. Он уже не мог жевать, и его застрелили.
Девять цыплят задушила на прошлой неделе ласка, или вонючка, или крыса.
Одна из коров заболела, и нам пришлось выписывать ветеринара. Амасаи целую ночь давал ей какое-то масло и виски. Но мы подозреваем, что бедная корова принимала только масло.
Восторженный Томми[40] — черепаховый кот — неожиданно исчез. Мы боимся, не попал ли он в капкан.
Да, много на этом свете горя.
17 мая.
Дорогой длинноногий дядюшка! Это письмо — очень короткое, у меня начинает ныть рука при одном взгляде на перо. Записывала лекции днем, пишу бессмертную повесть вечером — больше не могу.
Через три недели, в пятницу, выпускной акт. Мне кажется, Вы могли бы приехать и познакомиться со мною. Я возненавижу Вас, если Вы не приедете! Джулия приглашает мастера Джерви, он ведь ее родственник, Салли приглашает Джимми Мак-Б., он тоже родственник, а кого пригласить мне? Только Вас и миссис Липпет, а ее я видеть не хочу. Приезжайте, пожалуйста!
Ваша с писчей судорогой Джуди.
«Ивовый плетень».
19 июня.
Дорогой длинноногий дядюшка!
Я — образованная! Мой диплом лежит на самом дне, в ящике комода, под двумя лучшими платьями. Акт прошел, как обыкновенно, особых происшествий не было. Благодарю Вас за розы, они очаровательны. Мастер Джерви и мастер Джимми тоже поднесли мне по букету, но я оставила их цветы в ванной, а с Вашими шла в процессии.
И вот я здесь на все лето, а может быть — и на всю жизнь. Пансион дешев, все тихо и располагает к писательству. Чего еще желать начинающему романисту? Я просто одержима своей книгой. Обдумываю ее днем и вижу ее во сне. Мне только и хочется, что покоя, и досуга (с перерывом на очень сытный обед).
Мастер Джерви приедет на недельку в августе, а Джимми Мак-Брайд будет заглядывать в течение лета. Он связан с каким-то акционерным обществом, и разъезжает по этим местам, продавая акции.
Как видите, «Ивовый плетень» не совсем лишен общества. Я было думала, что Вы тоже заедете сюда, но теперь вижу, что это безнадежно. После того, как Вы не приехали на выпускной вечер, я вырвала Вас из сердца и похоронила навек.
Джуди Аббот, бакалавр.
24 июля.
Дорогой длинноногий дядюшка!
Как приятно работать! (Может быть, Вы никогда не работали?) В особенности это приятно, когда Вы делаете то, что Вам дороже всего на свете. Я писала все лето без устали и сердилась только, что дни коротки, не запишешь все прекрасные, занятные, бесценные мысли, которые приходят в голову.
Я кончила вторую часть моей повести и завтра в половине восьмого начинаю третью. Это — самая лучшая книга, какую Вы только читали. Нет, правда! Ни о чем другом я думать не могу. Едва выдерживаю, пока оденусь и поем, чтобы сесть за стол и писать. И пишу, пишу, пишу, пока не почувствую такую усталость, что просто падаю. Тогда я выхожу с Колином (новая овчарка), гуляю по полям и набираюсь новых мыслей на завтра. Это — самая лучшая книга… Ах, простите, уже было!
Вы не считаете, что я расхвасталась, а, дядюшка? Не считайте! Просто сейчас пора восторгов. Может быть, позже я стану холодной, сдержанной, ироничной. Нет, не стану. На сей раз я написала настоящую книгу. Подождите, увидите!
Попробую хоть минутку поговорить о чем-нибудь другом. Писала ли я Вам, что Амасаи и Кэрри поженились в прошлом месяце? Они еще работают здесь, но, по-моему, брак их испортил. Прежде она всегда хохотала, если ступала в грязь или просыпала на пол золу, а теперь… послушали бы Вы, как она бранится! И волос она больше не завивает. Амасаи охотно выбивал ковры и носил дрова, а теперь ворчит, если его попросишь. Галстуки он носит черные и бурые, а раньше признавал только малиновые и пунцовые. Я решила никогда не выходить замуж. Ясно, что от этого становятся хуже.
На ферме новостей немного. Скотина в добром здравии. Свиньи необыкновенно толсты, коровы, по-видимому, всем довольны, куры хорошо несутся. Интересует ли Вас домашняя птица? Если да, рекомендую неоценимую, хотя и небольшую книжку: «200 яиц от каждой курицы в год». Я подумываю, не завести ли будущей весной инкубатор. Как видите, я устраиваюсь тут надолго. Я решила пробыть здесь, пока не напишу сто четырнадцать романов, как матушка Антони Троллопа.[41] Тогда, окончив труд моей жизни, я смогу отдохнуть и поездить по свету.
Мистер Джеймс Мак-Брайд провел у нас прошлое воскресенье. К обеду были жареные цыплята и сливочное мороженое; и то и другое он, видимо, одобрил. Я очень обрадовалась ему — сразу вспомнила, что есть что-то, кроме фермы. Бедному Джимми нелегко всучивать эти акции. Фермеры не берут их, хотя они приносят шесть, а то и семь процентов. Мне кажется, в конце концов он вернется домой и будет помогать отцу на фабрике. Он слишком откровенен и добродушен, чтобы стать дельцом. Ведь управляющий на хорошо поставленной фабрике — это совсем не плохо? Сейчас он об этом слышать не хочет, но все равно никуда не денется.
Надеюсь, Вы цените, что Вам пишет человек с писчей судорогой в руке. Но я по-прежнему люблю Вас, дорогой дядюшка, я очень счастлива. Кругом красиво, еды — ужас сколько, постель у меня — на четверых, бумаги — целые стопы, чернил — не меньше пинты. Чего еще желать?
По-прежнему Ваша Джуди.
P.S. Почтальон принес еще одну новость. На будущей неделе в пятницу приезжает мастер Джерви. Я очень радуюсь, только боюсь, моя бедная книжка немного пострадает. Мастер Джерви — очень требовательный.
27 августа.
Дорогой длинноногий дядюшка!
Где Вы, хотела бы я знать?
Мне ведь никогда неизвестно, в какой Вы части света; надеюсь, Вы не в Нью-Йорке в такую погоду. Еще я надеюсь, что Вы — на вершине какой-нибудь горы, (не в Швейцарии, где-нибудь поближе) глядите на сверкающий снег и думаете обо мне. Пожалуйста, думайте! Я очень одинока и хотела бы, чтобы обо мне думали. Ах, дядюшка, мне так хотелось бы знать Вас! Тогда, если бы мы были несчастны, мы могли бы ободрять друг друга.
Не думаю, что я долго выдержу на ферме. Надо бы двинуться куда-нибудь. Салли едет на зиму в Бостон работать в бедном квартале. Как Вам кажется, не поехать ли мне? Тогда мы могли бы вместе обосноваться. Пока она работает, я писала бы, а вечером мы говорили бы друг с другом. Вечера ужасно длинные, когда не с кем поговорить, кроме Семплов и Кэрри с мужем. Знаю наперед, что Вы не одобрите моей затеи. Так и вижу письмо Вашего секретаря:
«Мисс Джеруше Аббот.
Милостивая государыня, М-р Смит предпочитает, чтобы Вы оставались на ферме.
Искренне Ваш Элмер X.Григс».
Ненавижу Вашего секретаря! Человек с фамилией «Григс» должен быть отвратительным.
Правда, дядюшка, разрешите мне поехать в Бостон. Я не могу оставаться здесь. Если вскоре чего-нибудь не случится, я брошусь от отчаяния в колодец.
Господи, как жарко! Вся трава выгорела, ручьи высохли, а дороги — одна пыль. Уже несколько недель не было дождя.
Из этого письма можно вывести, что я страдаю водобоязнью, но это не так. Мне просто нe хватает семьи.
До свидания, дорогой дядюшка. Как жаль, что мы не знакомы!
Джуди.
«Ивовый плетень».
19 сентября.
Дорогой дядюшка!
Кое-что случилось, и мне необходим совет — совет от Вас и ни от кого другого. Нельзя ли нам повидаться? Гораздо удобнее говорить, чем писать. Кроме того, я боюсь, как бы Ваш секретарь не распечатал письма.
Джуди.
P.S. Я очень несчастна.
«Ивовый плетень».
3 октября.
Дорогой длинноногий дядюшка!
Вашу записку, написанную Вашей собственной рукой — такой слабой, дрожащей! — я получила сегодня утром. Очень грустно, что Вы были больны. Я ни за что не стала бы приставать к Вам, если бы знала. Да, я расскажу Вам, в чем дело, но писать нелегко, и все это — большая тайна. Прошу Вас, сожгите это письмо, не храните!
Прежде чем начать, скажу: вот чек на тысячу долларов. Странновато, конечно, что я посылаю Вам чек. Как Вы думаете, откуда он?
Я продала свою повесть, дядя. Ее напечатают сперва в журнале, а потом выйдет книжка. Вы, наверное, думаете, что я с ума схожу от радости, а я и не рада, мне все равно. Нет, я рада, что начну выплачивать Вам долг — я должна еще больше двух тысяч. Я их отдам постепенно. Пожалуйста, не сердитесь, примите эти деньги — так хорошо, что я могу возвратить их. Да, я должна Вам не только деньги, но тот долг я буду выплачивать всю мою жизнь признательностью и любовью.