Сбор в недальний путь, однако, не остался незамеченным соседом по палате, унтером Шебутновым. Он получил осколок в бок, в госпитале ему приказали лежать смирненько пять дней (кость не задело), вставая лишь по нужде.
– Куды ж ты, милок, заделался на ночь глядя и без костылей?
– Тебе-то что?
– Мне-то ничего, а вот тебе Марь Захарна велела ногу не беспокоить, как я слышал.
– Да чё там? Сам же глянь: нога в полном порядке, никаких от неё беспокойствиев. Да и как девка-дура может в лечении понимать? Я пошёл.
– Смотри ж… – послышалось с койки.
Было бы лишь небольшим преувеличением сказать, что Семирылов вернулся с триумфом. Не наблюдались всеобщее ликование и поздравления с успехом. Зато внутреннее воодушевление присутствовало, и даже с избытком, тем более что оно было подогрето местным сортом вина, именуемым «полугар». И с торжеством во взгляде Семирылов провалился в полноценный сон.
Пробуждение оказалось далеко не радужным. Головная боль и мерзопакостное ощущение во рту были не только привычны, но и ожидаемы. Куда хуже была боль в раненой ноге – она болела не сказать, чтоб сильно, но уж весьма отчётисто, а накануне ничего такого не было. Солдат немедля ухватился за тощее одеяло, дабы рассмотреть источник беспокойства, и…
Раздавшийся вслед за этим вопль мог перебудить весь госпиталь, если бы там были спящие (осмотр произошёл сравнительно поздно). Ноге сразу же было обеспечено повышенное внимание всей палаты. И дело того стоило.
Кожа на месте, куда попала вражья пуля, стала тончайшей и нежнейшей, как у новорожденного. Кусок мяса под ней исчез, будто его не было. Но оказалось нечто такое, что могло бы встревожить любого: кусок кости, накануне казавшейся прочной и целой – тем более что так оно и было, – исчез. Малейшее движение отзывалось резкой болью.
– Порча!!! – Это было первое членораздельное слово пострадавшего.
Он несколько раз перекрестил огромную вмятину на ноге. Разумеется, никакого результата это не дало. Сбежалась чуть ли не половина палаты – собственно, все, кто мог ходить. Те, кто этого не мог, молили счастливцев поделиться впечатлениями. Те именно так и делали:
– Твою же ж…
– Как ножом вырезало, только что кожа цела…
– Сроду такого не видывал, даже не знал…
– Я видел у церквы. Там стоял солдатик с рукой тож от пули…
– Это как тебя, брат, угораздило?
– А скажу, как, – раздался спокойный голос унтера Шебутнова с койки. Он не видел и не мог видеть состояние ноги Семирылова, но говорил вполне уверенно. – Накануне вечером ты пошёл без костылей за винцом? Пошёл, было дело. Говорила тебе Марь Захарна, что ногу нельзя беспокоить? Говорила. Так на кого тут пенять надобно?
– Она на меня порчу навела, ведьма! Она! Колдовством проклятым ногу испортила!
– Так ведь докторша не пригожий молодец, а твоя нога – не девка, чтоб её портить, – послышалась острота из угла.
Автор, впрочем, говорил вполголоса. Видимо, он не жаждал обрести всенародную известность.
– По местам! Она идёт! – рявкнул боцман Сергеич. А уж его голос не был обижен ни мощью, ни командными интонациями.
Вошла Марья Захаровна. С полувзгляда она увидела, что случилось нечто чрезвычайное, и выделила того из раненых, кто показался наиболее адекватным – унтера Шебутнова. К нему она и обратилась совершенно спокойным голосом:
– Доложи, братец, что тут такое стряслось.
Доклад был кратким и ёмким, как и положено в военном флоте.
– Так что, госпожа дохтур, нога у Семирылова не в порядке с утрева.
– Тогда с неё и начнём. Ну-ка… ага… и что ж ты с ней делал?
По истинно крестьянской привычке в отношении к любому городскому (именно к таковым следовало, по мнению солдата, причислять немку), пострадавший начал с вранья:
– Вот крест, ничего не делал! Это всё порча! Навели!
Намёк на свою особу Мариэла, похоже, не поняла. Речь её наполнилась сочувствием.
– Ай-ай-ай! Так тебе не сказали?
– Что не сказали?
Сочувствие пропало без следа.
– Что мне бесполезно лгать; это дело я сразу распознаю.
Ответ был максимально честным:
– Не сказали.
– Так вот я и говорю. Теперь ты об этом знаешь… Итак: что ты сделал с ногой?
Здравый смысл потерпел очередное поражение в битве с крестьянской этикой.
– Ить ничего не делал! А она сама за ночь внутре спортилась…
Голос госпожи доктора чуть построжел:
– У меня мало времени. Если я буду слишком долго вытягивать из тебя правду, его может не хватить на остальных раненых. – Она обвела глазами палату.
Тактический ход оказался действенным. Палата загомонила:
– Вот крест истинный: ничего не видел…
– Ночью дело было, я спал…
– За винищем небось бегал; и посейчас аж досюда разит. А с костылями до Моисейкина шинка не дойтить…
Слово было сказано. А унюхать перегар мог бы даже человек, вообще не обладающий магическими способностями.
Интонации голоса Марьи Захаровны стали ещё жёстче.
– Значит, ходил без костылей. – Вопросительные интонации тут и рядом не пробегали. – А ведь насчёт этого говорила тебе.
Семирылов пребывал в твердейшем убеждении, что если повиниться, то высекут, самое большее, и никакого иного наказания не последует. Посему он залился слезами и зачастил:
– Богу виноват, Марь Захарна, попутал лукавый, захотелось хлебного винца, походил чуток без костылей, больше не буду…
Одновременно с этой прочувствованной речью солдат истово крестился. Но адвокатские выверты были оборваны прокурорским голосом:
– Ты испортил мою работу. Теперь её начинать почти что наново и тратить силы на это. Я могла бы спасти ещё одного раненого. Ты не дал этого сделать…
Палата, и без того молчавшая, обратилась в одно большое ухо.
– …так что походи-ка с той ногой, что есть.
– Мария Захаровна, клятва врача запрещает отказывать кому бы то ни было в медицинской помощи.
Сказано было отчётливо и весомо. Все повернули голову на этот уверенный баритон. В дверях стоял доктор Пирогов. Мариэла вознесла брови высоко вверх:
– Помилуйте, Николай Иванович, да разве я отказывала в лечении? Вовсе нет.
Кое-кто в палате украдкой обменялся взглядом с соседом. Семирылов воспарил духом в небеса.
– Наоборот, я обязательно буду лечить эту ногу – после того как вылечу всех остальных раненых и больных. – И милейшая улыбка в придачу.
– И этого сколько ждать? – туповато поинтересовался любитель выпить.
– Да откуда мне знать? – последовал встречный вопрос. – Может, пару месяцев или даже больше. А если учесть само лечение, то все три.
Семирылов явно всё ещё не понимал, что низринут в бездну.
– Так что же, я три месяца ходить не буду? Не по правде это!
– То есть как это «ходить не буду»? – картинно удивилась женщина. – Костыли – вот они.
Пирогов не нашёлся с ответом. Сказать по правде, он не очень-то трудился подыскивать возражения. Многоопытный хирург прекрасно знал, что бывает от пренебрежения врачебными наставлениями, и удалился.
В полном молчании Мариэла подновила все прочие конструкты и вышла.
Семирылов сделал последнюю отчаянную попытку оправдаться:
– Всё равно она ведьма! Колдует на православных!
Боцман взял свои костыли и поднялся. Ногу ему пока что предстояло беречь, но руки пребывали в полном порядке. Каждая из них оканчивалась кулаком размером с небольшую дыню. Один из них и был продемонстрирован незадачливому инквизитору.
– Это видел? Вот ещё раз чего тявкнешь про матушку Марью Захаровну, так познакомишься… – Сергеич не уточнил последствия этого знакомства. – И притом она-то как раз православная, в церкву ходит, не чета тебе.
– Так я не хотел…
Со стороны других обитателей палаты последовали несколько комментариев, нецензурных по форме и угрожающих по содержанию.
По приказу командира «Морского дракона» его старший помощник подыскал подходящий баркас: шестнадцативёсельный (хотя предполагалось, что они не понадобятся), без течей, с возможностью установки мачты (что Мешков также полагал излишним). Это плавательное средство вполне могло вместить человек десять с изрядным грузом или же вдвое больше, но без такового.
Капитан Риммер совместно с магистром Тифором составили проект и смету. Иномирский моряк категорически настоял на возможности включать «Гладкую воду», дескать, в противном случае на большой скорости баркас будет крепко бит волнами и он может дать течь. На это никто не возразил. После некоторых споров движки решили делать работающими лишь на прямой или задний ход, то есть без возможности поворотов с их помощью. Это упрощало конструкцию. С той же целью рулевое управление решили оставить родным (это был классический румпель). Ради форсажа добавили носовой вертикальный движок и, соответственно, возможность выхода на глиссирование. Но давать даже примерную оценку скорости Риммер категорически отказался, ссылаясь на недостаток опыта.
Семаков понимал, что кратким приказом отделаться нельзя и постарался объяснить задачу боцманмату:
– Вот что, братец: наш корабль я собираюсь занять чем-то поважнее, чем просто перевозка боеприпасов. Например, пощипать вражьи корабли. А потому: видишь тот баркас?
Означенное плавательное средство как раз перегнали поближе к «Морскому дракону».
– Так точно!
– Так вот, тебе предстоит стать капитаном его и доставлять боеприпасы из… ну, ты знаешь откуда… к пирсу, а уж на укрепления будут перевозить сухопутными средствами. В помощь получишь десяток матросов, больше дать нельзя, туда ещё груз брать. От тебя и этого баркаса вся оборона Камчатского люнета, да и редутов зависит. Попомни мои слова: дело может оказаться опасным.
– Вашбродь, ну зачем так-то говорить?..
– Эх, братец, вооружить нам это корыто, считай, нечем. Даже гранатомёт на него поставить… впрочем, разве что лёгкий, да гранат к нему с два десятка, только чтоб отбиться… Ладно, это я ещё переговорю. Но основное твоё оружие будет скорость, это мы тебе постараемся обеспечить. И темнота в помощь. Справишься – всех к крестам предс