весьма широк, на первых порах я не могла не испытывать некоторых затруднений в языке. В особняке в Заречье был кинозал, и Цзян Цин заказывала несколько фильмов, вначале советских, позже и других. Я откровенно ей сказала, что делать синхронные переводы фильмов не смогу. Если предполагался просмотр фильма, который мне знаком, то я ей вначале коротко пересказывала его содержание.
Но вскоре всё стало на свои места. В нашей компании появилась Ли Ли (настоящее имя Линь Ли, дочь Линь Боцюя (Линь Цзуханя), в то время члена Политбюро ЦК КПК). Она через Москву возвращалась, помнится, из Праги, где проходил Ⅰ‑й Всемирный конгресс мира, и она участвовала в нём в качестве переводчицы китайской делегации, и, прибыв в нашу столицу, получила указание ЦК КПК остаться в Москве в качестве секретаря-переводчика Цзян Цин.
Об этом человеке — о Линь Ли — я не могу не сказать особо. Она года на два старше меня. И с момента знакомства с ней у нас установились добрые отношения. Эта удивительная девушка покорила меня своими редкими человеческими качествами. Скромная до застенчивости, кристально честная и чистая, великая труженица, патриотка своей родины и интернационалистка, смелая в суждениях, интеллигентная в истинном смысле этого слова. Линь Ли абсолютно свободно, как своим родным, владела русским языком. Значительно позже мне стала известна её биография, которую я здесь пересказывать не буду. Линь Ли — одна из воспитанниц международного детского интерната в г. Иваново. В годы Великой Отечественной войны советского народа работала в Коминтерне, пережила вместе с нами, советскими людьми, все невзгоды войны и радость Великой Победы. В 80—90‑х годах ⅩⅩ в. она стала одной из видных в Китае философов марксистского направления, профессором ВПШ ЦК КПК, активной общественной деятельницей. Всякий раз, когда я бывала в Пекине, обязательно навещала её. У нас всегда было о чём поговорить.
По приезде в Москву Линь Ли стала жить в том же особняке, что и Цзян Цин, и, как мне казалось, тяготилась вынужденным «бездельем». В Китае шли бурные события. НРА освобождала всё новые и новые районы от гоминьдановских войск Чан Кайши. Дело шло к полной победе китайской национально-демократической революции. А она сидит в Подмосковье, коротая дни с Цзян Цин, делая синхронные переводы фильмов, которые по заказу Цзян Цин демонстрировались в особняке, переводя консультации врачей, всюду сопровождая её. Но Линь Ли иногда была неосторожна в своих высказываниях и недоумённых вопросах, которые задавала жене Мао Цзэдуна, в укор ей. Например, зачем Цзян Цин из Китая привозить медсестру, когда в Москве ей обеспечено полное медицинское обслуживание и др.
Во время «культурной революции», когда Цзян Цин стала всесильной, она жестоко отомстила Линь Ли. Ни в чём не виновная, она по указке Цзян Цин (а предлог было найти нетрудно) отсидела долгие семь лет и четыре месяца в одиночных камерах трёх тюрем. Мне рассказывали в Китае, что от мстительного гнева Цзян Цин во время «культурной революции» пострадало множество неугодных ей, ни в чём не повинных людей. Иные из них, не выдержав выпавших на их долю страшных испытаний, лишились рассудка.
Шли медицинские обследования Цзян Цин. Мы вместе с ней ездили в больницу на ул. Грановского. Скажу лишь, что худшие предположения наших врачей не оправдались. Помогла позже традиционная китайская медицина — именно ей обязана Цзян Цин исцелению от её недуга.
В Отделе меня постоянно спрашивали, как себя чувствует Цзян Цин. Поэтому я приезжала в Заречье регулярно.
Наступило время, когда консилиум врачей решил, что Цзян Цин можно перевезти в больницу, чтобы проводить необходимые обследования и лечение. Её поместили в Центральную клиническую больницу Четвёртого главного управления, известную в то время как «Кремлёвка», расположенную на перекрёстке улиц Калинина (ныне Арбатская) и Грановского, напротив Библиотеки им. Ленина (ныне Государственная библиотека). Ей там на 2‑м или 3‑м этаже (не помню) был отведён целый отсек, вполне комфортно обустроенный.
Начались обследования. Когда состоялся рентген её внутренних органов, я всё видела, переводила, и была поражена тем, что все её органы были сильно опущены против нормы. Особенно низко «висели» сердце и печень. Позже она мне объяснила это тем, что у неё была японская операция по поводу перевязки яичников (как она выразилась «варварская» операция) для того, чтобы предотвращать беременность, что привело к негативным последствиям. Усугубилось это (опущение внутренних органов) позже тем, что, как она добавила, пришлось вместе с руководством КПК, когда уже началась гражданская война (1946—1949 гг.), совершать длительные передвижения в горных местностях провинций Шэньси и Шаньси верхом на лошади. Я, конечно, была в курсе всего, что касалось её болезней до мельчайших подробностей, но писать об этом не буду из соображений чисто этического порядка, хотя Цзян Цин давно нет в живых. Скажу лишь, что главное, что её беспокоило тогда и позже — это заболевание шейки матки.
После обследования и необходимого лечения, Цзян Цин направили в Подмосковный санаторий «Барвиха». В то время она чувствовала себя уже довольно прилично, прибавила в весе, заметно поднялся тонус настроения.
Вместе с Цзян Цин в «Барвихе» находились Ли На, Линь Ли и Чэнь Чжэньжэнь. Ли На в то время была очень похожа на отца, в хорошем физическом состоянии, раскована в поведении (в хорошем понимании этого слова). Для своего возраста она была хорошо развита. Иногда Линь Ли занималась с ней прочтением и комментированием одной из классических китайских книг. Ли На особенно полюбила территорию санатория «Барвиха», довольно большую по площади, со множеством интересных растений, цветочных клумб, с мостиками и прекрасными аллеями, был там и участок типа лесопарка.
В конце июля 1949 г. в Китай возвращался Гао Ган, и Цзян Цин отправила с ним дочку домой, с ней вместе улетела и Чэнь Чжэньжэнь. С отъездом Ли На я её больше никогда не видела. Где-то в начале 2000‑х годов, когда я была в научной командировке, состоялась договорённость о встрече с ней. Но она приехала в гостиницу в сопровождении одной её хорошей знакомой, в последний вечер моего пребывания в Пекине, не предупредив о времени встречи. А в тот вечер я была занята в другом месте.
В то лето в «Барвихе» я познакомилась с Лю Айцин, дочкой Лю Шаоци, и Чжу Мин, дочкой Чжу Дэ. Обе прекрасные девочки, каждая по-своему, приехали в Москву, затем в «Барвиху» из упоминавшегося уже интернационального детского дома, где они жили и учились. Они в то лето кончали среднюю школу. Лю Айцин приехала, конечно, для встречи с отцом, хотя мне об этом не говорила, а Чжу Мин, вероятно, за письмом от отца и приветами. Одновременно навестили и Цзян Цин в «Барвихе». Обе в совершенстве владели русским языком, шутили. Чжу Мин «жаловалась», не обижаясь, что в Ивановском детдоме у неё «кличка» «цилиндр», потому что она немного полновата. Но всё это было со смехом. Несколько десятилетий спустя, когда я бывала в Пекине, звонила им по телефону. Обе уже были в возрасте и нездоровы. С Чжу Мин мы как-то встречались в Пекине в Обществе китайско-советской дружбы. Она рассказывала о своей семье, детях и внуках, с тёплым чувством вспоминала годы жизни и учёбы в Ивановском интернате, навсегда оставшиеся впечатления от учёбы в Пединституте в Москве. К сожалению, в октябре 2009 г., когда в Москве широко отмечали 60‑летие трёх событий — провозглашения КНР, установления советско-китайских дипломатических отношений и основания Общества советско-китайской дружбы, от Лю Айцин я узнала печальную весть, что Чжу Мин уже ушла в мир иной.
Обе эти женщины с тяжёлой судьбой. Чжу Мин испытала все ужасы фашистского плена во время Великой отечественной войны советского народа, а Лю Айцин — тяжёлое нищенское детство в чужой семье, а в годы «культурной революции» переживания за отца, переносившего жесточайшие издевательства над ним, завершившиеся его кончиной в 1969 г., а также за моральные унижения и издевательства над его женой Ван Гуанмэй, просидевшей в те годы 11 лет в тюрьме. Чжу Мин и Лю Айцин написали честные и интересные книги воспоминаний об их отцах, чей вклад в победу народной революции в Китае в 1949 г., а затем и в строительстве КНР неоценим. В 2006 г. в Пекине вышла в свет на русском языке книга Чжу Мин «Мой отец Чжу Дэ». А в 2009 г. там же в переводе на русский была опубликована книга Лю Айцин «Мой отец Лю Шаоци», презентация которой состоялась в Институте Дальнего Востока РАН на заседании совместно с Центральным правлением Общества российско-китайской дружбы. Эти обе книги явились ценным вкладом не только в понимание личности этих выдающихся политических деятелей и духа времени, в которое они работали, но и ярко представили их чисто человеческие качества. Книги разные по стилю, содержат большой массив информации, которую не почерпнёшь больше нигде. Из их воспоминаний читатель узнает также, какими строгими к своим детям были и Лю Шаоци, и Чжу Дэ, в том числе не пользовались своим высоким положением в вопросе карьеры своих детей.
Шло время… Цзян Цин была помещена в больницу и постепенно окрепла. Вскоре она вернулась в отведённый ей особняк в Заречье, совершала прогулки, играла на бильярде, который пришёлся ей по нраву. Жизнь в Заречье шла по заведённому Минздравом СССР порядку. Через день приезжали врачи из Центральной больницы Четвёртого главного управления Минздрава СССР, наблюдая, как идёт адаптация к условиям Подмосковья, улучшается ли аппетит, физическое состояние. Надо сказать, что Цзян Цин довольно быстро набиралась сил. Стала совершать небольшие прогулки по территории, окружающей особняк. Иногда она любовалась открывавшимся видом — река и масса зелени. Ей нравилось Подмосковье. Время от времени её навещали Лю Шаоци, Гао Ган и Ван Цзясян, которые находились в Москве нелегально в июне-августе 1949 г. с ответственным государственным визитом. В Заречье её навещали чаще других Ван Цзясян — будущий первый посол КНР в Советском Союзе и его жена Чжу Чжунли. Цзян Цин получала письма и посылки из дома. Однажды она спросила меня, знаю ли я такой фрукт — личжи. Я ответила, что слышу о нём впервые. Дней через 10 при одном из моих очередных посещений Цзян Цин она пригласила меня к столу, на котором стояла ваза с фруктами, присланными из Китая.