— Ты думаешь обо всем, моя милая, пока не начинаешь думать о чем-то другом. — Он говорит мягко, словно от нее исходит опасность. А опасность действительно от нее исходит, когда она начинает так говорить.
— Что ж, может, и не валишь, — говорит она с веселостью самоубийцы. — Беру свои слова назад. Не унывай. Я ложусь спать.
— Нет, в лицах я не ошибаюсь. — Он говорит, чтобы ее успокоить, а сам думает: почему я ее не бросаю? Сегодня из нее ключом бьет веселье, завтра она опять будет мрачнее тучи. А через неделю истерически оживленной. Он спрашивает: — Ты сегодня видела Гарвена?
— Да. Он, представь себе, учреждает новое общество — Общество вожатых. Сам он наставник-вожатый. Такое у него теперь звание. — Она выходит из комнаты, волоча за спиной свою тень под неправильным углом наподобие шлейфа бального платья старых времен. Ее жутковатый смех оглашает коридор, и, даже захлопнув за собой дверь спальни, она продолжает смеяться; ее смех отдается у него в голове, словно она распоряжается воздухом, которым он дышит.
Вот он с цветным фотоснимком в руках, а вот уже рассматривает на свет негатив. Катерина, еще школьница; Пьер, студент первокурсник; сам Поль в костюме для тенниса, ростом пониже сына, стоит в профиль, улыбается; и Эльза, белокурая, с темными корнями волос у пробора, подтянутая, в белых шортах. Тень Эльзы, коричневая на снимке и бело-серая на негативе, пересекает тени его и детей, как бы отрезая их по резкой диагонали. Эльза, глянув на снимок, рассмеялась; дети ничего не сказали про тень, они, похоже, никогда ничего не замечают. Только Пьер сказал: — Княгиня всегда снимает не в фокусе, только пленку переводит.
— Мать не дура, — говорит Пьер. — Мать умна. Умнее, чем может показаться на первый взгляд. Иной раз даже жуть берет.
На отца накатывает паника, потому что мужчине бесконечно проще бросить красивую женщину, просто уйти, не возвращаться и обрести свободу, чем бросить женщину, наделенную умом, какого он не в состоянии просчитать, а сама она — контролировать. — Нет, — кричит Поль, — она сумасшедшая, мне приходится за нее думать, все время решать за нее.
— Хорошо, отец. Хорошо.
— Она просто хитрая. Хитрит, когда ей это нужно.
— Я сегодня опять побывала в обувном магазине, Поппи, — говорит Эльза княгине. — Купила ботинки на меху, — говорит Эльза, — которые мне не нужны, Поппи, но хотелось еще раз на него взглянуть. В прошлый раз я купила вот эти туфли, что на мне, они тебе нравятся? Он там работает. Похож на Киля, но совсем молодой. Может, он сын Киля, как ты думаешь?
— Это Киль, — говорит Поппи. — Киль с подтяжкой. Я, душенька, там побывала, внимательно присмотрелась. И убедилась, что это Киль. В конце-то концов он был очень молод, когда мы в войну познакомились, совсем юный. Должно быть, он подтянул лицо, у него вокруг глаз кожа морщинит. Сходи туда снова, Эльза, и внимательно присмотрись. У него поясница плохо сгибается. Я взяла пару вечерних туфель и велела доставить наложенным платежом, но, понятно, дала придуманные имя и адрес. У меня уже пять пар вечерних туфель, зачем мне еще? Я редко их надеваю. Ты заметила, как он нагибается — колени не гнутся, поясница деревянная, как у многолетнего узника? Впрочем, он ведь и был узником.
— Я знаю, что это Киль, — говорит Эльза. — Прекрасно знаю. Ты бы, Поппи, могла сделать мне одолжение и притвориться, что он кто-то другой. Если Поля уговорить поверить, что это не Киль, а кто-то другой, он и станет кем-то другим. Надо только не уставать притворяться. Поля нужно убедить не верить своим глазам и все время давить на это.
— Не будь ты моей старой подругой, какую я знаю как облупленную, я бы решила, что ты женщина дурная… — спокойно заявляет княгиня, извлекает пудреницу и разглядывает себя в зеркальце, словно заверяя саму себя, что сказала чистую правду. Она снова смотрит на Эльзу и заканчивает: — …и совершенно бессовестная. — Затем она пудрит нос и щеки компактной пудрой. В доме топят так, что воздух дрожит от жары. Снежные хлопья за окном начинают собираться в падающее на землю облако, как это происходит с перерывами вот уже много недель.
Аккуратная, исполнительная Делия, работающая у Хэзлетов приходящей прислугой больше шести лет, входит убрать посуду после чаепития, чтобы вымыть ее, прежде чем идти домой. Выглядит она как обычно. Кроме «Добрый день» и «До свидания», от нее редко что-нибудь услышишь. В свое время она прибыла из Пуэрто-Рико вместе с сестрой, вышла замуж за ночного портье, тоже пуэрториканца, и теперь живет в Бронксе, раз в два года уезжая на родину на Рождество с мужем, чемоданом и дочерями-двойняшками. Это четверг, и потому Делия еще до работы уложила в парикмахерской свои блестящие волосы: у мужа по четвергам выходной.
— У тебя очень красиво уложены волосы, Делия, — говорит княгиня Ксаверина, когда молодая женщина поднимает со столика поднос с посудой. Делия замирает, вытянувшись во весь рост и держа поднос, чуть отстранив его от себя, на уровне груди, что для нее не характерно. Простояв так несколько секунд, она разжимает пальцы, и поднос летит на пол.
— Ой! — восклицает княгиня.
Эльза и служанка молчат. Взгляд всех трех женщин прикован к обломкам кораблекрушения на ковре: серебряный чайник лежит на боку, из него сочится листовой чай; сливки расползаются между острыми осколками антикварного сервиза коулпортского фарфора конца прошлого века, птифурами и пончиками из «Шраффтса» на Пятой авеню и колечками засахаренного ананаса от «Чарльза» на Мэдисон-авеню. Женщины смотрят на кусочки сахара, разлетевшиеся по ковру и напоминающие разбросанные детские кубики, если смотреть с достаточной высоты. Делия говорит: — Вы обе дерьмо, Катерина и мистер Хэзлет дерьмо, ваш сын Пьер дерьмо, мой муж дерьмо, да и дети то еще дерьмо, и крыса у меня в доме дерьмо, и вши на ней дерьмо.
— Такое я от нее слышу впервые, — говорит Эльза.
Тут Делия подбегает к окну и принимается дергать шпингалет, пытаясь подцепить его мизинцами, царапая свеженакрашенными ногтями, чтобы открыть окно, но шпингалет заело, потому что его не открывали вот уже восемь недель.
— Она хочет выброситься из окна! — говорит княгиня и пытается встать, переваливаясь как корабль на волнах.
— Не открывайте окна, Делия, — говорит Эльза, — а то разладится центральное отопление. Ни в коем случае нельзя открывать окна, когда включены центральное отопление или кондиционер — это нарушит тепловой баланс. Если в комнате слишком жарко, Делия, можно снизить температуру, повернув вправо вентиль крана сбоку батареи. Если температура не понизится…
— Эльза, — говорит княгиня, — иди сюда придержи ее.
Делия по очереди перепробовала все окна и теперь отпихивает княгиню Ксаверину, чтобы добраться до восточного окна за спиной у Эльзы, за которым в сумеречном свете дня кружение плотного снега образует завесу из серой в пятнах кисеи, закрывающую, как подсказывают вера и опыт — и только они одни, — стоящее над Ист-Ривер небо.
В конце концов они заставляют девушку сперва сесть на диван, затем прилечь, а после немного попить. Эльза звонит тем временем Гарвену. Делия помалкивает, она просто лежит и обводит комнату кислым взглядом; уголки ее рта заметно опустились, скривив ее обычно милое лицо в гримасу бесконечного отвращения. Княгиня сидит рядом и отпускает замечания, призванные ее успокоить, вроде «Все мы, бывает, так себя чувствуем» или «К завтрему всё пройдет и забудется». Так же она, вероятно, сидела за конторкой своего «Агентства княгини Ксавериной» в Бейсуотере, вкладывая в настороженные уши европейских беженцев благие сентенции, которые оказывали тем большее гипнотическое действие, чем меньше их понимали.
Эльза уходит, возвращается с совком и щеткой и начинает убирать с ковра грязь. Ее тень дергается, когда она становится на колени. — Когда появится Гарвен, — говорит она, заметая грязь на совок, — он спросит Делию: «В чем ваша проблема?», именно так, слово в слово. Готова держать пари. Так что придется ей в любом случае подумать о проблеме, есть она у нее или нет.
Делия не реагирует даже легким движением бровей. Княгиня говорит: — Кажется, у бедняжки есть-таки личная проблема.
— Не обязательно, — говорит Эльза. — Вообще-то ниоткуда не следует, что у нее есть проблема.
Далеко в глубине коридора щелкает замок входной двери, впуская Поля. Княгиня внимательно глядит на Делию и усаживается таким образом, чтобы к появлению Поля была готова живая картина. Эльза поднимается с совком и щеткой в руке, глядит в окно на мрачное, в снеговых тучах, небо, хихикает и опускается на колени, возобновляя уборку. Поль входит и останавливается на пороге: — Ты чем занимаешься, Эльза?
— Я пырнула девчонку ножом, — говорит Эльза.
— Ничего подобного, — говорит княгиня. — Успокойся, Поль, у Делии сдали нервы.
— Дерьмо, а не люди, — говорит Делия, тяжело дыша.
— Лежи себе, душенька, — говорит княгиня. — К тебе вызвали личного врача миссис Хэзлет, он скоро будет.
— Мне плохо, — кричит Делия. — Вот дерьмо, голова словно отваливается.
— Отправь ее домой, — говорит Поль. Он подходит поближе, не отрывая взгляд от жены, которая, стоя на коленях к нему спиной, пытается соскоблить с ковра прилипшие сливки.
— Дайте ей воды, — говорит Поль, по-прежнему глядя на ягодицы Эльзы.
— Не надо мне вашей дерьмовой воды, — визжит Делия.
Княгиня сноровисто хватает Делию за запястья. — Поль, не стой там и не пялься неизвестно на что, — говорит она. — Эльза ни в чем не виновата. Принеси бедной девочке бренди, у нее сейчас будет новый припадок.
Делия, однако, временно стихает.
Поль говорит: — Эльза, у тебя что-то на подошвах.
Эльза продолжает заниматься своим делом.
— Ты знаешь, — спрашивает Поль, — что у тебя на подошвах туфель какая-то надпись?
Эльза хихикает.
— Сними туфли и дай сюда.
В дверь звонят. — Это Гарвен, — говорит Эльза. — Пойди открой.
Но Поль опускается на пол рядом с ней. Он дергает ее за лодыжку, она опрокидывается. Он начинает стягивать с нее туфли. Они на ремешках и не поддаются. Эльза изо всех сил отбрыкивается, ее ноги отбрасывают скачущие тени на его лицо, хотя должны были бы падать на ее собственное.