— Теперь я бы выпила кофе, — говорит Эльза, отбросив платок. Она начинает набирать номер. Поль наливает ей кофе и приносит чашки на ее столик. Она тем временем говорит в трубку: — Алло, могу я поговорить с мисс Хэзлет?
Поль возвращается к прерванному завтраку. Эльза прикрывает трубку ладонью и говорит ему: — Это мужчина. — Убирает ладонь и говорит в трубку: — Я ее мать, графиня Янович-Хэзлет. А вы кто такой?
— Эльза! — говорит Поль. Эльза отводит взгляд от трубки и говорит, не прикрыв ее: — У нее там мужчина. В такую-то рань. Его звать Мерлин. Ты помнишь Мерлина, парня, которого она летом приводила домой? — Затем снова говорит прямо в трубку: — Я не узнала вашего голоса, Мерлин. Подумала, что это Джин или Гарри. Они теперь часто остаются позавтракать с Катериной. Передайте ей, что я звонила. — Она нажимает пальцем на рычажок и начинает набирать другой номер.
— Я намерен восстановить мое Общество вожатых, — говорит Гарвен. — Намерен вернуться к тому, чем кончил. — Он намазывает маслом свою булочку, а Поль — свою. Они в полном согласии жуют и прихлебывают кофе.
— Алло, — говорит Эльза. — Вам звонит графиня Янович-Хэзлет. Я хочу поговорить с мистером Мюллером, он же Киль.
— Эльза! — говорит Поль.
— С мистером Мюллером, — повторяет Эльза и, выслушав ответ, говорит: — Почему его нет на месте? Время за половину десятого, а магазин открывается в девять. Пусть мне перезвонит. Графиня Янович-Хэзлет. Как пишется, не имеет значения, он поймет, кто звонил. — Она кладет трубку.
— В чем дело? — говорит она. — Почему ты все время меня прерываешь?
— Ты не должна именовать себя графиней.
— Но это же твой титул.
— У вас имеется титул? — спрашивает Гарвен Поля.
— Мой отец был англичанином, — говорит Поль.
— Как раз этот титул, — говорит Эльза, — он наследовал от матери. По особому соизволению Елизаветы Венгерской.
— Я же от него отказался, — говорит Поль. — По крайней мере, формально я его так и не принял.
— Его мать называла себя графиней.
— В Черногории, — говорит Поль, — человек считается дворянином, если владеет двумя козами и клочком горного пастбища. У моей матери не было даже этого. Одни долги.
— Ну а я называю себя графиней, — говорит Эльза.
— Это Америка, — говорит Поль.
— Пусть называет себя графиней, — говорит Гарвен. — Если ей от этого лучше, почему бы ей и не зваться графиней?
— Возмутительно, — говорит Поль, — как раз сейчас снова поднимать эту тему.
— Да здравствует возмущение! — говорит Эльза. — Да здравствует святое возмущение. Я продала Катерину Мюллеру на ночь за полторы тысячи долларов и то еще продешевила.
— Она сама не понимает, что несет, — говорит Поль Гарвену.
Эльза подходит к окну, взяв с собой телефон на длинном шнуре, и придвигает кресло, чтобы можно было видеть Ист-Ривер. — Одна изморось и кислая копоть, — говорит она, посмотрев в окно.
Поль наливает себе и Гарвену по второй чашечке кофе. — Тебе налить еще, Эльза? — говорит он.
— Я повела Катерину в квартиру Мюллера на Западной тридцать третьей, — говорит она. — У Катерины он вызывал любопытство, она столько раз слышала от тебя, что это Киль, Киль, Киль. Вот мы и пошли, и он на кухне стал готовить обед. Он попросил Катерину помочь, и, пока она была с ним на кухне, я тихо ушла. Так что Катерина осталась там и на обед, и на всю ночь. Я заставила его выдать мне семьсот пятьдесят долларов до и семьсот пятьдесят после, уж очень ему хотелось переспать с Катериной. Она кому попало дает, почему бы и не ему? После она заявила, будто подхватила от него сифилис. Гнусная ложь! Не с каждого, кто с ней спит, я получаю полтора куска. — Она набирает номер.
— Поппи? — говорит она. — Ну, Поппи, — говорит она, — доброе утро, как ты там?.. Знаешь последнюю новость? Поль говорит, что я не настоящая. Говорит, что я давно умерла. Это значит, что ты тоже мертва, а Катерина и Пьер вообще не рождались на свет. Что Гарвен тоже не настоящий, иначе как он мог быть моим наставником-вожатым целых полтора года и слугой последние месяцы? А еще приятели Пьера, и приятели Катерины, и эта жуткая аналитичка Поля Анни Армитидж, и его коллеги, и мои деньги тоже не настоящие. Что ты скажешь о рецензии на постановку Пьера? Рецензия в утренней газете не настоящая, и сама пьеса, конечно, не настоящая, но…
Поль вырывает у нее телефон и начинает говорить с княгиней Ксавериной. — Поппи, — говорит он, — нынче утром Эльза не в себе, в этом все дело… Нет, Поппи, я не считаю, что ей следует продолжать разговор… Нет, Поппи, я и вправду не думаю, что стоит вернуть ей трубку… Ну, Поппи, как вы решите… Ну конечно, дорогая, вы настоящая. Даю вам Эльзу. — Он отдает Эльзе трубку.
Она бросает взгляд в окно на Ист-Ривер и продолжает: — По-моему, они хотят снова упрятать меня в психушку, Поппи… Да, ты абсолютно права… Ну, ты знаешь, что я думаю о постановке. Я ведь это продемонстрировала, правда? У меня не меньше права протестовать, чем у любого другого. Хорошо, Поппи… Хорошо, да, позже поговорим. Пока. Кладет трубку и говорит: — Поппи считает, что не меня, а тебя нужно отправить в психушку.
— Я ни словом не обмолвился про психушку, — говорит Поль.
— Я разговаривала с Гарвеном.
— Я ухожу, — говорит Гарвен, собирая на поднос посуду. — Получить привод в полицию по вашей милости — это уж слишком. Вчерашнего вечера мне вот как хватило.
Поль проходит за ним на кухню, и снова оттуда слышны мужские голоса. Они что-то обсуждают. Эльза начинает напевать про себя, словно не способна объяснить причину своей грусти. Голос у нее тихий, слух безупречный. В слабом свете ее тень ложится от кресла по ковру и, хоть в этот утренний час случайно ложится под правильным углом относительно вставшего солнца, в дальнейшем на протяжении дня она наверняка не изменит этого направления, где бы ни находилась ее хозяйка.
Телефон оживает. Звонит Катерина. — А, это ты, — говорит Эльза. — Доброе утро. Я тебе звонила… Да, знаю, у тебя там был Мерлин, он мне сказал. Я думала, Мерлин — парень Пьера, с таким-то именем. Твой отец и Гарвен обсуждают меня на кухне, нынче утром эти двое напоминают пару недовольных горничных. Да, я читала рецензию… Что ты хочешь сказать? Да, конечно, помидоры бросала я. Мне не понравилась постановка. Еще до начала спектакля я уже знала, что не понравится… Что ж, рада, что ты меня понимаешь. Полиция замела Гарвена в участок, но отпустила в два часа ночи, поэтому мне не понятно, на что ему жаловаться. Я плачу ему немалые деньги. Он заявляет, что уходит. Хорошо бы… Нет, Пьер не появлялся и не звонил. Думаю, вся эта затея успела ему надоесть. А твой отец говорит мне, что я не настоящая, что в свое время я умерла и он вернул меня из могилы… Да, он говорил это раньше, но теперь начинает заново… Слушай, сейчас только восемнадцатое, на что у тебя уходят деньги? Хорошо, но тебе следует жить на те деньги, что тебе выделяются. И эти твои мужики, один за другим, неужели среди них нет никого с деньгами? Мне не денег жалко, дело принципа… То есть сегодня? Нет, не могу. Позвоню тебе позже и сообщу. Ты можешь забрать чек, я оставлю его внизу, если буду выходить. Позвоню позже. Пока.
Возвращается Поль, Гарвен идет следом.
— Я только что разговаривала с Катериной, — говорит Эльза. — Кто-нибудь из вас слышал наш разговор?
— Я нет, — говорит Гарвен.
— Я тоже, — говорит Поль. — А что?
— Я всего лишь задавалась вопросом, настоящая я или нет. Воображаемые лица не могут вести телефонные разговоры вне сознания воображающих.
— Кто сказал, что ты воображаемая? — говорит Поль. — Жаль, что это не так.
— Вот и прекрасно. Значит, все мы настоящие?
Поль смотрит на ее тень и говорит: — Ты стала настоящей. В этом все дело.
— Поль дошел до точки, и не удивительно, — говорит Гарвен.
— Тогда почему он не ляжет в больницу отдохнуть? — говорит Эльза.
— Мы тут подумали, Эльза, что вы могли бы подлечиться в другой больнице, про которую я знаю, она лучше, намного лучше прежней и совсем рядом, на Манхаттане, так что дети смогут каждый день вас проведывать. И Поль тоже. Там вы будете свободно приходить и уходить по собственному желанию. А если вам там не понравится, то в любую минуту сможете выписаться.
— Я не нуждаюсь в отдыхе, — говорит Эльза. — У меня хорошая, удобная квартира. Зачем мне сдалась какая-то клиника?
— Свободно уходить, — говорит Гарвен, — когда захочется, и…
— Вот только когда мне захочется, уйти будет трудно. Стоит мне там очутиться, как вы сможете предъявить свои надуманные доказательства и поставить меня перед выбором: либо я остаюсь добровольно, либо меня помещают в сумасшедший дом. Я не забыла моего прежнего аналитика в больнице на Лонг-Айленде. Он все время твердил «Или здесь, Эльза, или в Бельвью»[11]. Нет уж, второго раза не будет. К тому же он погиб в автокатастрофе. И поделом.
— Эльза! — говорит Поль. — Это была трагедия. Он был очень хорошим психоаналитиком.
— Но так и не заметил моей роскошной тени.
— С какой стати ему было ее замечать? На тени не смотрят. Гарвен совершенно случайно…
— О нет, случай здесь ни при чем, — говорит Гарвен. — Просто я необычайно, удивительно наблюдателен.
— Это я и хотел сказать, Гарвен, — говорит Поль.
— Всякий, кому укажут на эту тень, — говорит Гарвен, — то есть всякий разбирающийся, например, в области парапсихологии, будет склонен признать, что Эльзу следовало бы изолировать для наблюдения.
— Знаю, — говорит Эльза, — что моя тень может стоить целое состояние. Но это гипотетически. К счастью, у меня есть деньги, и не гипотетические, а самые настоящие. Я могу купить кого угодно, в том числе вас.
— Здесь слишком жарко, — говорит Поль. — Я намерен исправить батареи, чтобы жить при умеренной температуре.
Звонит телефон. Эльза берет трубку. — Алло. О, это вы. Я звонила вам в магазин, но вас еще не было. Вы откуда звоните?.. Правда? Зачем?.. Я тут поговорила с мужем и дворецким. Муж по-прежнему считает вас шпионом Гельмутом Килем. Должна сказать, что вы действительно на него похожи. Только мы с ним были знакомы в далеком 1944 году, и он бы за эти годы постарел, верно? Муж думает, что я состояла в связи…