ысоких культурных стандартов. С радостью, без лишних раздумий она закроется от большей части своих сограждан — как от тех, кого поглотила пучина масскульта, так и от тех, кто погряз в тепловатой тине мидкульта». Как видите, мне удалось лишь частично рассмотреть обширную тему, на размышления о которой наталкивает характер премии; тема эта связана с защитой наших эталонов и духовной жизни наших сообществ.
С моей точки зрения, высокая культура и нравственная философия зачастую оказываются в руках людей, которые, несмотря на всю свою рассудительность, лишены чувства юмора. Что может быть лучше в борьбе с глупостью, вульгарностью, жестокостью и грубостью, чем осмеяние и сатира?
Осмеяние — мощное и действенное орудие. В современном мире его следует изучать как выразительное средство честной литературы.
На мой взгляд, неверно отвергать любое воплощение массовой культуры en bloc[27]. Необходимо следить за ее развитием, искать в груде культурных явлений, которыми нас забрасывают со всех сторон, все самое ценное и достойное сохранения. Этим надлежит заниматься людям сведущим и находчивым, а от них, в свою очередь, потребуются организованность и желание учиться. Не стоит забывать, что культура связана с душой. Чрезмерная избирательность и слишком жесткие требования не принесут плодов, но уничтожат нас самих и все вокруг.
Для одного из романов мне потребовалось написать проповедь. Естественно, в уста проповедника я вложила те слова, которые от него будут ожидать, добавив, однако, собственное убеждение, которое хочу повторить сейчас: «В вопросах, затрагивающих душу, лучше верить во все, чем в ничто».
«Крониклз», апрель 1993 г.
Мюриэл СпаркСтихиПеревод Марии Фаликман
Экскурсия по Лондону
Любой на верхнем этаже
С утра узрит в проем оконный
Холст Кенсингтона удлиненный,
Почти законченный уже.
Вот слева ввысь дома взлетают,
Лакеи-тополя гурьбой
В перчатках белых рвутся в бой.
Ногами небосвод болтает
В штанах из саржи голубой.
Нестройно церкви вдалеке
Четыре бьют. В оконной раме —
Пикассо. «Утро». Подпись сами
Вообразите в уголке.
Модели кораблей, старухи и тюльпаны,
Младенцы плотные, подвижные мамаши,
Автобусы вдали, как попугаи,
Холостяки, набросив плащ на локоть,
Идут. Откуда? И куда? Бог весть.
В параферналии свернулось лето,
И краски лета выцвели, как будто
Их год назад плеснули здесь.
Откуда здесь взялась она?
Пьет кофе в Лондоне одна.
Прическа, туфли и наряд
О скудных средствах говорят.
Ее мужчина? Есть ли он?
Зачем она с утра, пардон,
Читает? В Лондоне. Одна.
И деньги где берет она,
Чтоб кофе пить, уткнувшись в книжку,
Без кавалера, без занятий, без нужды
спешить с собачкой к бакалейщику вприпрыжку?
В два сорок пять часы в зевке застыли,
Раскинув стрелки в стороны устало.
Но мы их дотемна не заводили,
Был день воскресный, дел и так хватало.
Тот день случился и исчез, как сон,
Зачем он дан — никто не мог увидеть:
Рвать и сшивать, любить и ненавидеть…
Воскресный Лондон был со всех сторон,
Судьба, беседа, колокольный звон.
Льет свет луна на циферблат и рынок.
По стрелкам тополь с тополем сомкнется.
Ночные откровенья опрокинут
Привычную картину.
И вот луна — часы, а время льется
И над деревьями смеется.
Они бросают взгляд вокруг, когда
Автобус к остановке подъезжает.
Окно проверено? Утюг? Плита?
Свет зажигается и гаснет. Да,
Теперь им ничего не угрожает.
А мы уже отъехали слегка,
Но снова видим этот дом — и глядь,
Включился свет, и вот опять
Там к занавеске тянется рука —
Чтобы уже наверняка.
Последнее, что ночью видим мы, —
На улице один прохожий.
Но вот и он как будто канул тоже
В небытие — там, где стоял,
Там, где кончался фонаря овал.
Так долго, тихо мысль свою жевал,
Что лишь на длинных улицах поймут,
Зачем он задержался тут.
Водопад Виктория
Тиха и горяча, Замбези спит
Над водопадом. Островков гряды
Полны мартышек, туча мух висит,
Бдит крокодил вальяжно у воды.
Но ниже по теченью эта тишь
Перерастет в шипение и вздох,
В журчанье, что легко перекричишь,
И в крик, который застает врасплох.
Из крика выйдет рев, из рева — гром,
Пока сама река и брызг копна
Не рухнут вниз бурлящим полотном,
Чтоб достучаться до земного дна.
И не поймешь в текучей суете,
Где эха мощь, где просто брызги те.
Могила, которую вырыло время
Вот могила, которую вырыло время.
Вот ящик, ушедший под дерн,
в могилу, которую вырыло время.
А это рука,
постучавшая в ящик, ушедший под дерн,
в могилу, которую вырыло время.
Вот печь,
у которой согрелась рука,
постучавшая в ящик, ушедший под дерн,
в могилу, которую вырыло время.
А это младенец, что присно рожден,
он печь растопил,
где согрелась рука,
постучавшая в ящик, ушедший под дерн,
в могилу, которую вырыло время.
А это обманчивый розовый терн,
им ранен младенец, что присно рожден
что печь растопил,
где согрелась рука,
постучавшая в ящик, ушедший под дерн,
в могилу, которую вырыло время.
А это наместник, на пост возведен,
растил он обманчивый розовый терн,
что ранил младенца, что присно рожден,
что печь растопил,
где согрелась рука,
постучавшая в ящик, ушедший под дерн,
в могилу, которую вырыло время.
Эдинбургская вилланель[28]
Глаза, где отразилась, тьму тая,
Тень взгляда в спину мне, тебя презрели,
Душа Мидлотиана, не моя.
Хай-стрит недобро подмигнула. Я
Прошла, но взглядом Холлируд сверлили
Глаза, где отразилась, тьму тая,
Дозорная бригада Лита, чья
Бесплодна прыть: пуста, чего б ни лили,
Душа Мидлотиана, не моя.
Из Северного моря рать сия,
В трущобы просочась, не пустит пыли
В глаза, где отразилась, тьму тая,
Не ставшая вином воды струя.
И вновь смолчит не знающая боли
Душа Мидлотиана, не моя.
А призраки всё не дают житья
И кажут то, что памятники скрыли,
Глазам, где отразилась, тьму тая,
Душа Мидлотиана, не моя.
На обочине жизни
Тебе, сварливому типу, который якобы поместил
Любовь превыше успеха, а доброту ценил испокон
Превыше карьеры, я бы сказала, да, дорогой, все это
прекрасно без меры,
Но только если бы у тебя выбор и правда был:
Будь ты в любви поистине одарён
И необычайно успешен по жизни.
Но так ли уж ты умен и так ли уж мил?
А принца-то сегодня мы не ждали
Как выше сказано, мы даже и не ждали…
И все же пусть поднимется наверх,
Где спит красавица под слоем пыли,
И царедворцы в париках унылых
Печалятся, сто лет как на постах застыли,
О промахе ее, постичь его не в силах.
Да, стоит мышь летучую извлечь
Из локонов ее, смахнуть со рта
Завесу паутины — вдруг он сможет
Припасть к устам, снискать ответ, и красота
Взовьется пыльным облаком над ложем?
Фрэнк КермоудСерьезная, озорная, многообразнаяПеревод Марии Фаликман
Мюриэл Спар к Полное собрание стихотворений. — Манчестер: Карканет Пресс, 2004
Мюриэл Спарк с полным на то правом подчеркивает, что она поэт, порой пишущий и романы, и что романы она пишет, не переставая быть поэтом. Быть поэтом означает обладать пониманием того, что мир порой готов открыть более интересные взаимосвязи, чем воспринять здравый смысл: непредугадываемые сочетания, посягательства на повседневность, которыми мы обычно пренебрегаем, просто потому что необычное — это то, на что обычные люди предпочитают не обращать внимания. Следует «воспринимать жизнь как целое, — говорит кавалерственная дама Мюриэл, — а не как ряд разрозненных событий». А связывает их поэзия. Это ее необыкновенное свойство иногда сродни безумию, как в «Водительском сиденье» — мрачной книге, возможно, лучшей из сочиненного Спарк. А иногда поэзия заставляет нас воспринимать связанные события как комические или трагикомические, как, например, в ее чудесных ранних новеллах — «Мисс Джин Броди в расцвете лет» и «Де