итул «императрицы Индии». Так был создан Британский радж. Индия, которая до сих пор мыслилась, скорее, как географическое понятие, стала административно-политической единицей — что имело многочисленные последствия вплоть до нынешнего существования государства с названием Индия (а также других государств — Пакистана, Бангладеш, Шри-Ланки). Во второй половине XIX века британскому государству предстояло, в каком-то смысле, «создать Индию». Не переставая быть колонией, со всеми драматическими последствиями этого состояния, территория Индостана вступила в новый исторический период. Одно дело, когда тебя эксплуатирует коммерческая компания другой страны (пусть и при помощи ее армии и чиновников), совсем другое — когда ты становишься владением этой страны уже без всяких посредников. В этом есть свои минусы и свои плюсы, но очевидно, что не будь Британского раджа, не было бы мощного объединенного антиколониального движения, не было бы Махатмы Ганди, не было бы Индийского национального конгресса, не было бы современной Индии.
Чтобы устроить свою власть над территорией, населенной разнообразными людьми, нужно иметь довольно точное описание и первой, и вторых. Конечно, об Индии рассказывали давно, с античных времен, потом в течение многих веков появлялись многочисленные травелоги европейских путешественников, а в эпоху господства Ост-Индской компании даже предпринимались попытки эти описания как-то систематизировать. Хуже всего дело обстояло с визуальной стороной — до изобретения фотографии приходилось пользоваться услугами художников. Знание — сила. Сила — власть. Знание начинается с описания и изображения. Затем описания и изображения следует воспроизвести в больших количествах. Создавая централизованно управляемую Британскую Индию, нужно было каталогизировать образы ее расовых, племенных, религиозных и социальных групп. Генерал-губернатор Индии, лорд Каннинг, распорядился начать каталогизацию; чтобы избежать будущих восстаний, наподобие сипайского возмущения 1857 года, надо же знать, с кем имеешь дело. На первый взгляд, странно, что для подобной нехитрой мысли британцам понадобилось примерно двести лет — ведь они принялись обустраиваться на Индостане еще в XVII веке.
Если для многочисленных британцев с громоздкими камерами 1857 год стал началом гигантского «индийского проекта», то для капитана британской армии Линнея Трайпа (Linnaeus Tripe, можно звать его и на латинский манер, Линнеусом Трайпом, впрочем, в таком случае, великий шведский натуралист превращается в Карла Линнеуса) это было концом его собственного начинания. В июле 1856 года, перед сипайским восстанием, Линней Трайп получил должность официального фотографа колониальной администрации Мадраса. В марте 1857 года он начал работу, которую пощадили неудобства военного времени — возмущение не распространилось на эту часть Индостана. В апреле 1858 года Трайп завершил путешествие по Западной Индии, сделав десятки снимков в Шрирангаме, Трихинополи, Мадураи и многих других местах. Вернувшись в Мадрас, он принялся снимать так называемые мраморы Эллиота — коллекцию древних буддийских скульптур и орнаментальных фрагментов, открытых Уолтером Эллиотом, антикварием, знатоком языков, членом Мадрасского управляющего совета. Наконец, в мае 1859 года 50 снимков Трайпа были представлены на выставке Мадрасского фотографического общества — и признаны лучшими. Впрочем, золотой медали Трайп не получил, так как — состоя на службе — уже не мог считаться любителем. Через два месяца того же года должность Линнея Трайпа была сокращена — администрация Мадраса официально уведомила о своем отказе от услуг его и его фотоателье. Расстроенный капитан колониальных войск отправился поправлять здоровье на родину, в Англию, откуда вернулся в Индию в 1863 году — уже для прохождения дальнейшей военной, а не фотографической, службы. Десять лет спустя его произвели в полковники. Трайп еще что-то фотографировал, но мало — да и, кажется, стал терять интерес к этому занятию. Главные объекты его поздних снимков, в основном, старые храмы; не будучи понуждаем запечатлевать городские виды, природные ландшафты и фортификационные сооружения индийских земель, Линней Трайп с головой ушел в «эстетическую фотографию», где нет современности и нет людей. Только мертвые развалины. Новоиспеченный полковник Трайп покинул Индию в 1873-м, в следующем году он вышел в отставку и вместе с семьей поселился в маленьком городке Давенпорте, где и скончался в 1902 году в возрасте восьмидесяти лет. Фотографией Трайп больше не занимался, а интересовался геологией и палеонтологией, собирал ракушки и окаменелости. Многие из них он передал потом в Британский музей и в брюссельский Музей естественной истории.
В августе 2015 года в Музее Виктории и Альберта — а где же еще? — проходила выставка фотографий Линнея Трайпа. Сразу скажу — это было самое политически-актуальное арт-событие середины нашего десятилетия. Чего, впрочем, никто не заметил — на выставке почти не было посетителей. За те сорок-пятьдесят минут, что я провел там, разглядывая прекрасные ржавые картинки старой Англии, Индии и Бирмы, на выставку заглянули ровно два человека, отец и дочь-тинейджер. Они явно оказались там случайно: бродили-бродили по огромному музею, не туда свернули, увидели очередь в одну из дверей, решили полюбопытствовать, очередь неприступна, ее охраняют многочисленные вежливые юноши и девушки в музейной униформе, зато рядом еще есть одна дверь, отчего не попробовать? И вот — пустая длинная вытянутая комната, увешанная каким-то непонятным старьем. Как сказала дочка папе: «Вау, какие большие церкви!»
Церкви и правда большие — тут и индуистские храмы, и буддийские ступы, и мечети. Трайп снимал все это, а плюс еще — улицы городов и поселков, пейзажи, обнаруженные англичанами реликты древности, некоторые приметы уже нового времени, вроде рангунской пагоды, переделанной колонизаторами в сигнальный пост. Есть даже снимки оборонительных сооружений, возведенных местными раджами, так что разведзадача, вроде бы, выполнена и деньги Короны потрачены на фотографические радости капитана Трайпа не зря. Хотя, конечно, толку от этой фортификации никакого — мощные, на первый взгляд, стены в пух и прах уничтожаются британской артиллерией. Но даже и этого не понадобилось — в краях, где снимал Трайп, военных действий не велось. Так что, в каком-то смысле, скупость администрации только что созданного раджа понять можно — незачем швыряться бюджетными средствами. Фотоателье закрыть, а фотографа направить в строй.
Сначала о самой выставке, а уже потом о ее непреходящем значении. Вход в эту пустую темноватую комнату Музея Виктории и Альберта находился рядом с Маккуина, именно туда тек непрекращающийся поток людей, даже тех, кто обычно в музеи не ходит. Виктория и Альберт (V&A), как и другой главный имперский музей Лондона, Британский, умеет заманивать подобную публику. В 2013-м здесь показали параферналию Дэвида Боуи, всю красу его костюмов, картин, фотографий и мелких документов, вроде черновика текста песни Heroes. Потом V&A еще решительнее вдарил по гламуру. Боуи — фигура промежуточная между авангардом, андерграундом и поп-культурой, он единственный удержал удивительно точный баланс канатоходца, не рухнув ни в одну из пропастей под ногами. А вот уже Маккуин — это понятно про что. С другой стороны, V&A — музей хоть и искусств, но все более прикладных, да и вообще самое там интересное — не считая редких великих выставок — это слепки со знаменитых скульптур самых разных эпох. Галерея V&A населена мрамором, гипсом и бронзой так густо, что, кажется, это толпы совершенных и не очень совершенных тел пришли на поклон к почти вечной королеве и ее столь рано ушедшему от нас супругу. Британский музей — имперский, потому что он про весь мир, над которым не заходит солнце; здесь в точном смысле реализована уже упомянутая формула «знание — сила». Музей, где собрано знание практически обо всем мире в самые разные его эпохи, претендует на то, чтобы иметь силу, власть и над географией, и над историей. У V&A задача немного иная — он о плененном, скопированном и воспроизведенном Прекрасном. В Британском музее власть Британии над миром носит характер научный и идеологический, а здесь, в V&A, — эстетический. Не зря же через дорогу от музея — Альберт-холл и Королевский колледж искусств. Чуть дальше тылы эстетической власти прикрывают все-таки более надежные Музей науки и Империал-колледж Лондонского университета.
В общем, посетители выставки Александра Маккуина, даже если они и не подозревали об этом, приносили оммаж Британской империи, которая раньше представляла собой несметные владения и бесчисленные племена, направляемые цивилизующим скипетром королевы Виктории, а сейчас искусно поддерживает господство лишь с помощью своей (действительно первоклассной, не поспоришь) поп-культуры. Собственно, две рядом расположенные выставки в V&A были про империю и власть, но только в разные времена. Соответственно, народ валил туда, где власть современная, подстроенная под его, народа, нехитрый разум. Никакого высокомерия: народ хочет именно то, что получает.
Да, так о выставке фотографий. Она состояла из нескольких частей, соответствующих хронологически- и географически-последовательным этапам творчества Трайпа. Сначала — ранние английские опыты, среди которых два удивительных снимка. На одном мрачные работяги что-то такое оттирают руками, сидя в окружении нескольких ровных пирамид, составленных из небольших круглых (явно металлических) шаров. На пояснительной табличке читаем: «Изображен процесс рисайклинга старых пушечных ядер, собранных на морском дне у какого-то английского порта, с тем чтобы потом пустить их в дело». А дело — в Крыму, год 1854-й. На другой фотографии — пустая палуба полупарусного-полупарового корабля, немного все размыто. Непонятно, зачем нужно было это снимать. Вновь выручает табличка: оказывается, на этой палубе устраивали экзекуции моряков за всяческие провинности. В частности, именно здесь вздернули бедолагу офицера, который умудрился напиться перед смотром с участием адмирала и — уже во время построения — вести себя вызывающе, дерзко и даже чуть ли не с применением физической силы в отношении вышестоящего офицера. Аминь. Выпьем рому за упокой его бунтарской души.