— И кто же позволит делать российские карты на вашем железе?
— Тебе не жалко своего труда?
— Бобру надо плотину строить, да только мех у него больно красивый на боярскую шапку хорош. Это цитата.
Я смотрю в окно. Выставка достижений народного хозяйства залита расплавленным предзакатным золотом. Да, я же забыл, что народного хозяйства у нас больше не существует.
— Но ты не возражаешь, если мы используем твои записи?
— Не возражаю. Вы же должны что-то получить взамен за лекции.
— Неизвестно, кто кого там учит. — Фыркает. — Вспоминаю все время твою утреннюю шутку.
— Скажи, Шур, почему ты так смотрела на меня, когда я попросил поставить Вивальди? Я почувствовал, что затронул что-то не очень приятное.
Она молчит, вертя в руке стакан с соком.
— Шур, мой взгляд все время останавливается на твоих розовых пятках. Ты не боишься щекотки?
— Хороший вопрос. Меня уже лет десять никто не щекотал за пятки.
— Сейчас я это исправлю.
Усаживаюсь на краешек кресла и кончиками пальцев мягко провожу вдоль ступни к восхитительно-розовой пятке. Минут пять занимаюсь этим увлекательным занятием. Она не подает признаков жизни.
— Шур, ты заснула?
— Сейчас умру от удовольствия.
— Вот это будет сенсация первых полос: Французская разведчица умерла от удовольствия. Ее звали… нет, не Никита, конечно. А просто… Шура. А главное, никто не поверит, что я просто гладил тебе пятку.
— Ты должен почитать мне стихи. Для полного удовольствия.
— Хорошо. Слушай:
Как хорошо под шум дождя
Не спать полночными часами.
Как хорошо под шум дождя
Лежать с открытыми глазами.
Как хорошо под шум дождя
Мечтать о чем-нибудь беспечно.
Как хорошо под шум дождя
Подумать о великом, вечном.
Как хорошо под шум дождя
Припомнить прожитые годы.
Как хорошо под шум дождя
Забыть ошибки и невзгоды.
Как хорошо под шум дождя
Чему-то грустно улыбнуться.
Как хорошо под шум дождя
Уснуть и больше не проснуться[25].
Шурка потягивается и мечтательно повторяет последнюю строчку.
Вдруг на щиколотке… Нет, я не верю, мне почудилось. Я задерживаю пальцы.
— Шурка, что это? — Чувствую, что не владею голосом.
— Комарик укусил. — Лениво так отвечает.
— С железным жальцем?
— Да, да! Какое тебе дело?! Сейчас я кое-что покажу тебе…
Вскакивает и убегает. Через минуту возвращается. Без своей пижамы от кутюр. Подходит почти вплотную ко мне.
— Ну смотри, смотри… Что же ты уставился в пол?
Поднимаю глаза. Мне, как всегда, становится холодно. Крис отстраненно смотрит на меня глазами экскурсовода. И таким же голосом говорит:
— Да, это плеснули кислотой. И вот еще, метили в лицо, но я увернулась.
Под правой грудью — серо-розовое пятно в форме креветки, только значительно больше. Такая же клякса между ключицами.
Поворачивается.
— А вот это — электрическим проводом.
Поворачивается обратно. Только теперь я понял, что значит фраза «нет живого места».
Меня притягивает глубокий треугольный шрам слева под ребрами.
— Не бойся, потрогай. Ты видел, как туши подвешивают на крюк?
Явно двигаюсь к потере сознания, хотя видел и не такое.
— Я была в плену. Рассказать тебе, что делали со мной и что я сделала с теми, кто мне все это устроил? Потом, когда я сбежала?
Я молчу.
— Ладно, я пожалею тебя, мой маленький Котик. У каждого свои котята, утопленные в помойном ведре. Память — упрямая и опасная вещь, правда?
Смотрит на меня, а потом продолжает:
— А музыка играла громко-громко, чтобы не было слышно, как я визжала… Иногда я пытаюсь забыть это… Ты понял?
Уходит и шуршит какой-то тканью. Одевается. Говорит уже спокойным голосом:
— Нас водили в музей. Там фотографии. Почти всех тех, кто сегодня сидел на лекции. Всех этих сотрудников электромеханических заводов. С погонами и орденами.
Я знаю, что она сейчас скажет. Сейчас мне будет очень трудно.
— Ты там тоже есть. За что у тебя такая красивая медалька, а?
Подходит ко мне и смотрит мне прямо в глаза. Я твердым голосом отвечаю:
— За котят. За котят, утопленных в помойном ведре.
Она отшатывается как от удара. Резко отворачивается и отходит к окну. Несколько минут стоит неподвижно. Потом поднимает над плечами руки ладонями вверх. Я вкладываю свои руки. Она мягко, но сильно притягивает меня к себе. Щекой прижимаюсь к ее плечу. Мне кажется, что через тонкую ткань я чувствую каждый шрам на ее спине.
Мы смотрим, как закатное золото становится красным. На руки мне тихо течет чистая и теплая влага.
ЧИНОВНИК
Только те, кто против тех, кто против нас, не справляются с ними без нас.
Звук вскипающего чайника совпал с осторожным постукиванием в оконное стекло. Такое впечатление, что постукивают ногтем. Это весьма занимательно, поскольку окошко мое находится на третьем этаже. Я оторвал взгляд от чайника и посмотрел в окно — красивый разноцветный волнистый попугайчик сидел на моем подоконнике.
В соседней комнате — рабочем зале — раздалось громкое жеребячье ржанье. Гала, секретарь нашего отдела, процокала каблучками по коридору. Начался очередной рабочий день.
Две желтенькие липучие бумажки, висящие на системном блоке моего компьютера, говорят о том, что сегодня мне предстоит отчитываться по долгам. На одной из них написано — «дискета», на другой — «Платон Каратаев».
Все-таки интересно, откуда взялся попугай? Он по-прежнему печально сидит на улице и изредка тюкает клювом в стекло. Эта птица наверняка перелетела через дорогу от соседствующего с нами мрачного пятиэтажного здания, к которому каждое утро подтягивается толпа веселых людей с погонами медицинской службы. Не пущу я этого попугая, не нравится он мне. Комплекс царя Дадона. Наклюет он меня сейчас в слабую голову и все. Заболею какой-нибудь бубонной чумой.
Навестим пока подчиненных. Дверь в соседнюю комнату открыта. Все на месте — Иван, Михаил и два Алексея. Как только я появляюсь на пороге, моя дорогие коллеги встречают меня уже слышанным мною сегодня ржанием. Они показывают на меня пальцами и наперебой:
— Посмотрите на него! Она от него проперлась, просто проперлась!
Вчера я выступал на конференции Министерства образования с сообщением о новых программах обучения по нашим специфическим специальностям. Короткое рутинное выступление на секционном заседании. Но вдруг через минуту после начала в наш зальчик заглянула толпа высших чиновников Минвуза. Я спокойненько отговорил свое и уселся на место, надеясь в первом же перерыве сбежать. Но на вопрос ведущего: «Не желает ли кто-нибудь выступить?» вдруг последовала нетривиальная реакция.
В рядах минвузовской комиссии поднялась шикарно одетая дама лет сорока пяти, неторопливым шагом, полным собственного достоинства, проследовала на трибуну. Зал с интересом смотрел на костюм от Кардена с меховой оторочкой и думал, наверное, о проблеме недостаточного финансировании высшего образования.
Дама дунула в микрофон и томным голосом изрекла:
— Мне очень понравилось выступление вот этого мальчи… вот этого товарища, э…э нет, господина. Коротко, предельно ясно, методически выдержано.
Она обвела зал строгим взглядом. Чувствую, что она хочет меня похвалить. И точно:
— Я просто… проперлась!
Еще один взгляд в зал и процессия удалилась.
Надо же, как быстро распространяется информация в постидустриальном обществе. Теперь мои подчиненные будут развлекаться полдня.
— Ладно, хватит ржать. Какие новости? Иван, — посмотрел на Третьего, — у тебя есть что-нибудь? У нас сегодня последний день.
Третий отрицательно покачал головой. Я так и думал.
— Сколько ты уже успел перебрать паролей?
— Все пароли длиной до 5 символов включительно. Нужного пока нет.
— В этом я не сомневался. Как ты себе представляешь пароль длиной четыре символа?
— Ха, — в разговор вступил Михаил, — я очень хорошо себе представляю даже и пароль из трех символов.
— Веселитесь, веселитесь! А мне, между прочим, по этому делу придется докладывать Улыбчивым Парням.
Народ сразу погрустнел. Улыбчивые Парни — руководители нашей славной организации — шутить насчет паролей в три символа не будут. Они вообще не умеют шутить. В принципе. Нет у них в организме такого свойства.
Мне довелось недавно сопровождать Улыбчивых Парней в редакцию популярного журнала, где у них брали интервью и пытались сфотографировать.
Девушка-фотограф навела объектив на одного из них и сказала:
— Сейчас лампочка на фотоаппарате моргнет три раза и после этого будет вспышка. Приготовьтесь.
Первый Улыбчивый Парень послушно мигнул три раза в такт лампочке и был сфотографирован. Поскольку фотодевушка рассмеялась, снимок получился не очень резкий. Она смущенно рассмотрела снимок и сказала:
— А вы не могли бы как-то вот… э…э… улыбнуться?
Первый Парень в знак понимания кивнул и, снова моргнув три раза… улыбнулся. Мы с интересом разглядывали жуткий оскал. Делать было нечего.
Я с преувеличенной бодростью произнес:
— По-моему, получилось совсем неплохо.
Парни посмотрели и синхронно кивнули.
Фотодевушка пискнула:
— Так мы остановимся на этом снимке?
Опять кивок. Второй Парень вдруг смущенно посмотрел на нас. Я ужасно удивился.
— А нельзя ли и меня… чтобы и я… так же хорошо… получился?
— Сейчас сделаем, — снова пискнула наш фотограф и, кусая губы, чтобы не расхохотаться, сфотографировала второго.
Этот журнал теперь лежит у нас на почетном месте. Если кто-то из моих подчиненных будет шалить, я покажу его и пообещаю, что Улыбчивые Парни заберут его навсегда. И съедят.
Михаил наш Сидоров очнулся и вступил в наш содержательный разговор: