Васька проснулся, словно толкнули. Небо слегка засинело, близил рассвет.
— Сам-то отколе бежишь? — вопросил атаман, тоже не спавший, лежал навзничь, глядя на звезды.
— Бегу из Орды! — честно отмолвил Васька.
— На Русь?
— Вестимо!
— Давно дома не был?
— Да, сказать не соврать, летов тридцать, и поболе того…
— Думать, жонка ждет по сию пору?
— Парнем был, отроком… Родителя убили литвины. Братовья у меня на Руси… — неохотно отмолвил Васька, подумав о том, что ни ринуть к коню, ни снять путы с жеребца, ни взнуздать, ни даже всесть в седло уже не успеет.
— Я тоже… — начал было атаман и не докончил, замолк.
Васька ждал продолжения, да так и не дождался, атаман похрапывал. Он приподнялся было, узрел настойчивый зрак сторожевого, мысленно махнул рукою и, глубже запахнув халат на груди, тоже заснул. И ночью видел одно: его вели куда-то убивать, вели, зели и никак не могли найти годного места, чтобы зарезать. Спор шел прямо у него над ухом.
Васька проснулся и еще полежал мгновение, дивясь, что не связан и жив. Неуж отпустят? Он осторожно приподнялся, воровато оглядываясь. Костер почти потух, и дозорный раздувал уголья, подкладывая мелкие сухие веточки. Васька посидел, подумал. Осторожно поднялся, цапая глазом: далеко ли кони?
— Да ты посиди, похлебай ухи! — донесся ленивый, чуть насмешливый голос атамана. — Мы тебя ночью-то порешить хотели… Поснидай с нами! Неуж мы для тебя хуже татар?
Васька усмехнул насильно. Холод прошел по спине. Хотелось бежать отселе стремглав. Пересилил себя, уселся у костра, взял ложку.
За трапезой начал было сказывать о сражении — смолк. Здесь это мало кого интересовало.
— Оружия там, поди, братцы, навалено! — мечтательно протянул один из ватажников. — Собрать бы! — И снова смолкли мужики, поглядывая на приблудного русича, что бежал из татар на родину.
— А то оставайся с нами! — предложил атаман.
И у Васьки опять стало сухо во рту: откажись, прирежут! Помотал головою, понурился:
— Меня поймите, други, столько годов! Може, и до смерти не придет узреть боле своих… Тамо уж как-нито… Може, и не признают совсем, тогда и к вам в ватагу попрошусь! А ныне отпустите ради Христа, дайте мне доскакать до дому!
— Ежели есть он у тебя, тот дом! — тяжело примолвил один из ватажников.
— Ежели есть… — эхом отозвался Васька.
Ватажник, до того угрюмо молчавший, качнул головой.
— Отпустим, дружья-товаршци? Все христьянская душа! И хлебом-солью нашими, гляди, не побрезговал!
Легкий необидный гогот прошел по разбойной ватаге.
— Грозился ищо показать, как из лука бьет! — подхватил молодой тать. — А ну, покажь!
Васька, уже сидя в седле, неторопливо достал лук, наложил стрелу, обозрел небо и лес. Над вершинами тянула стайка крякв, поднявшихся с ближайшего болота. Он плавно повел луком, прищурил глаз, натягивая тетиву. Крупный селезень словно споткнулся на лету, перекувыркнулся через голову и рухнул вниз, теряя перья.
— Знатно! — проговорил молодой, подымая птицу, насквозь пробитую стрелой.
Васька сунул стрелу, обтерев от крови, в колчан, крепче уселся в седле.
— Скачи! — подсказал атаман. — Скачи, а то передумаем!
Вторично Васька едва не погиб уже в самом Курске, где рискнул напроситься к какой-то убогой вдовице на ночлег. Женщина пустила. Но тотчас начала жаловаться, что у нее нет корму ни для коней, "ни для тебя, добрый молодец".
Васька, не разговаривая много, достал из калиты серебряный диргем. Обрадованная жонка убежала рысью, но воротилась уже не одна, а с целою толпою, впереди которой, робея и ярясь, подвигался к нему дюжий мужик с подсученными рукавами и большим мясницким ножом за поясом.
— Татарин, татарин! — слышалось в толпе жонок и мужиков.
Ваську на сей раз спасла злость.
— Вы што! Очумели тут навовсе? Али по речи да по обличью свово русича не признать?!
И много еще чего наговорил Васька, пока не почуял вдруг, произнося непотребные слова, что настроение мужиков переломилось. По ругани поверили, что свой. Пошли обычные: что да как? Зазвали в соседний дом, усадили за стол, перевели туда же коней и накормили овсом. Те же люди, которые только что едва не порешили его, сейчас предлагали Ваське наперебой и ночлег, и баню, сетовали, толковали, что, мол, одет не по-нашему, потому и смутились умом…
Выпаренный в бане, отоспавшийся, Васька из утра двинул на базар. Мелкостеганый щегольской халат свой, не без сожаления, обменял на крестьянский зипун сероваленого сукна грубой домашней выделки, а татарский малахай — на круглую русскую шапку. С одежей что-то отпало от души, что-то сдвинулось, и уже чужими и чуждыми показались татарские шайки, что, по словам жителей, разбойничали на дороге под Курском.
Не рискуя далее ехать один, Васька, по совету жителей, пристроился к каравану сурожских торговых гостей, что возвращались из Крыма, и тут-то едва не потерял и свободу, и голову.
Сурожане поглядывали на попутчика с недоверием, посмеивались, расспрашивали въедливо и хитро. Не чаявший беды Васька рассказывал про себя все как на духу, не ведая, что тем самым укрепляет в торговцах их подспудную недобрую мысль. На третью или четвертую ночь — спал в стороне, а тут что-то как толкнуло — тихо подтянулся к костру. И почто тихо? От единой привычки степной да дорожной! Подтянулся, хотел привстать, да и замер. У костра говорили о нем:
— У беглый! То и смекай! Правит на Русь, а с какой такой целью? Нам неведомо! Сотником был, бает, дак и не из плена бежит, тово! Може, он какой соглядатай ханский!
— В Кафе за ево немалые деньги дадут! — подхватил второй. — Только бы не ушел дорогою!
Тут вмешался еще один, доселе молчавший:
— Сковать ево надобно! На чепь посадим, братцы, тогда уж от нас не удерет!
"Кони! — лихорадочно думал Васька. — Что делать? Кони, всем стадом, были в ночном, а седло и сбруя лежали в шатре, там же и сабля с саадаком. До утра бежать было нельзя. Но и возвращаться в шатер не стоило. Стараясь не шуметь, он отполз в кусты, нашел канаву, полную палым сухим листом, зарылся в лист, в хворост — лишь бы огоревать ночь! Лежал, не спал, поминутно представляя себе, что его уже ищут. Как только начали вставать и торочить коней, Васька ужом выполз из своего схрона, развалисто шагая, подошел к палатке.
— Чего не видали? — бросил небрежно уставившимся на него мужикам, пояснил: — Раков ловил всю ночь! Да под утро задремал в обережьи, они и расползлись! — Сплюнул, дивясь собственному вранью, неторопливо поднял седло и сбрую, пошел седлать и торочить коней.
— Постой, молодец! — строго окликнул его один из давешних купцов, что у ночного костра оценивали Васькину голову.
— Недосуг! — возразил Васька, не оборачиваясь. — Постой, коня обротаю и возвернусь!
Только бы добраться до коня, только бы добраться! Поводного и весь товар, что вез с собою, придется бросить, хоть и жаль до стона. Серебро, слава Богу, зашито в поясе. Саблю с саадаком он волочил с собой. Лишь бы успеть, лишь бы не задержали с конем! Когда седлал, руки дрожали. Вспомнил, что в тороках поводного коня чудная хорезмийская бронь… А!.. Не пропадать же из-за нее! Затянув подпругу, вдел ногу в стремя. К нему уже бежали со сторон, дело решали мгновения. Васька наддал острыми краями стремян в брюхо коню, конь взоржал, взвился и пошел наметом. Вполоборота, наддавая и наддавая ход, Васька видел, что назади скачут трое, за ними торопится четвертый, а вдали уже показался пятый, все ражие, здоровые мужики… "Не справиться!" — подумалось, меж тем как догонявший его купчина глумливо кричал:
— Куда ты, молодец! Сдурел! Чумной! Останови! Поводного коня свово хоть возьми, дурень!
Прочие отставали, конь у Васьки был все же хорош. С разбега скакнул в реку, поплыл, одолевая течение, и почти тотчас услышал плеск за спиной — мужик тоже плюхнулся в воду и уже сматывал аркан на руку, продолжая уговаривать Ваську поворотить в стан.
Васька успел-таки первым выкарабкаться на берег. Вырвал лук из саадака, наложил стрелу. Мужик был от него уже в пяти шагах, но, завидев натянутый лук, остоялся.
— Вали назад, курво! — приказал Васька. — Пропорю насквозь! — И домолвил, чтобы все стало ясно: — Слышал я вашу толковню вчера у костра! Продать меня захотели! — рявкнул, зверея.
Мужик глядел на него с кривою остановившейся усмешкой, ощупывая ордынский нож у себя на поясе. По тому берегу скакала, приближаясь, погоня.
— А ну, вали! — грозно выдохнул Васька, намерясь спустить тетиву, но торговец не стал ждать выстрела, поглядевши в Васькины глаза — понял. Резко вздернув повод, ввалился опять в реку и поплыл, все оглядываясь и, верно, гадая: не спустит ли Васька тетиву?
— Стрелы для тебя жаль! — пробормотал Васька, пряча колчан, и тотчас, повернув коня, пошел крупною скачью.
Преследователи еще долго гнали его, пытаясь отрезать от леса, но в конце концов заостанавливались, заворачивая коней. Вот тут Васька вновь вспомнил о поводном чалом и аж скрипнул зубами: кольчуга, запас стрел, снедное, сухари, добытые в Курске, сменная рубаха и теплая суконная свита, ясский кинжал — все осталось в тороках поводной лошади и досталось Городецким купцам, почитай, задаром. Жалко было до слез, до того, что попадись они ему сейчас, по одинке, один за одним, порешил бы всех и рука не дрогнула!
Снова приходилось скакать украдом, голодать, ночевать в лесу, без конца гадать, завидевши впереди скудный огонек, обогнуть или подъехать? И подъезжал не ранее, чем убеждался, что перед ним такой же одинокий путник ал и беглец. Но и с тем не садился рядом, а баял накоротко и только о самом надобном, выспрашивая дорогу.
Один такой огонек привел его, нежданно, к келье отшельника.
Келья, вернее, пещерка, кое-как накрытая кучею хвороста и палого листа, располагалась в корнях большого дуба. Старик пустынник сидел, пригорбясь, на корне, у крохотного костерка и читал, шевеля губами, большую, в черных кожаных досках, книгу. Заслышавши шум, неторопливо заложил книгу цветной, шитой шелками заложкою, взяв руку лодочкой, воззрился в подступающий мрак.