Тимоша с Топтыгой ушли, а Кирилл задержался.
Он вел лошадь в поводу по лесу, пока сквозь стволы показались пропашные поля, за ними город.
Под дождем стоял он маленький, темный, смурый. Повыше соломенных и дощатых посадских крыш высились бревенчатые стены кремля и коренастые, как совы, стрельницы.
Позолоченный крест поднимался над церковью Воскресенья. Здесь Дмитрий венчался с княжной Евдокией Суздальской. Помнил эту церковь Кирилл; давно это было. Сколько горестей перенес с тех пор, как вышел с ее паперти. А вон в стороне, в дубах, и Голутвин монастырь, откуда и повели его в невольную жизнь. Там, у слияния Москвы с Окой, может, и сейчас живет Анюта…
"Не чает небось, как близко стою. Не забыла о том, как умоляла стражей отпустить меня, грех на себя одну брала. Знала б, не жалобилась бы… Горько убивалась… Да и любилась она стыдливо, жалостливо. Разве блудни такие? Лгут злые люди на нее. Велика горесть вдовьей жизни".
Может, не сюда бы бежал через леса и топи, если б не сохранил через нее в своем сердце тепла к Оке и к Коломне и к этим глухим ивнякам, где с ней слюбился.
Еще стоя в кустах, Кирилл облюбовал приметное дерево и пошел к нему.
У корней пышно рос мох. Кирилл кинжалом вспорол его и приподнял большой пласт. Подо мхом оказались залежи орехов. С удивлением он взял один, обтер пальцами и разгрыз. Ядро было свежее.
– Ишь ты! Векша[3] тут склад устроила. Ну и я тоже устрою.
Он разрыл кинжалом землю, снял с себя лишнее оружие, шелом, завернул в узел и уложил в расщелине корней. Сверху прикрыл мхом, присмотрелся:
– Мох как мох. Так, маленькая кочка. Никому невдомек.
Посмотрел на перстень и решил было снять, но снова разрывать кучу не хотелось.
Теперь он одет был легко, просто. Из оружия остался лишь кинжал за поясом да нож за голенищем. Таким может быть и доверенный купеческий приказчик да, пожалуй, и сам купец. Только шапка была нехороша. В этой шапке с Алисом работал, измазана, постерта вся.
Уже совсем стало смеркаться, а дождь не переставал. Кирилл заторопился.
В городе лаяли собаки. Пахло с огородов и дворов свежим навозом, ботвой. Сырые пятна чернели на бревнах строений.
По свету в окне Кирилл опознал постоялый двор. Тут, в слободе, не въезжая в городские ворота, он и остался ночевать.
В большой избе было темно и тихо. Лучина тускло горела в стороне от стола, и пламя стояло, как увядающий цветок, подсохший сверху, – пламя всегда напоминало Кириллу какой-то цветок, растущий на берегу Босфора.
Люди, молча сидевшие у стен по скамье, показались ему знакомыми: может, среди них есть те, которые два года назад видели его позорный исход из Коломны? Все смотрели на него, но никто не шевельнулся. Кирилл перекрестился в угол и сел.
Он скоро догадался, почему все молчали: здесь слушали побывальщину; старик сказитель на чурбаке возле печи отпивал квас из большой уполовни.
Кирилл вошел в перерыве между событиями: Илья, оседлав коня, выехал в чистое поле навстречу врагу. Это была та же песнь об Илье и Калине, которую Кирилл впервые слышал от Тимоши.
Старик поставил уполовник на кадку и обернулся к Кириллу:
– Да, так, значит, об Илье и Алине песня складена. Послухай, гостюшко.
"За купца меня принял", – подумал Кирилл. И пока старик отирал ладонью волосы вокруг рта, готовясь продолжать, Кирилл толкнул мальчишку, сидевшего у его скамьи на полу:
– Подь, отроче, поглядь коня.
Мальчишка поспешно ушел, а Кирилл подумал: "Пусть и впредь за купца чтят".
Он оглянулся – кто тут хозяин? Надо бы еды спросить. Старик же сказал ему:
– Потерпи малость. Вместе и поснедаем. А пока послухай.
– Пой, пой, отче. Я повременю.
Старик-то и оказался хозяином.
Он допел неторопливо и складно. Он пел короче, выпустил троекратный наезд Ильи, и песня вышла крепче, как удар меча.
– А я слыхал: не с Алином, а с Калином Илья бился.
– Это кто как называет, все одно – татарин. Да давно ль слыхал?
– Да вчера.
– То-то! А то уж я помыслил, не прежде ли когда. Нет той песни, какой я бы не слыхивал.
– Спеваешь?
– Надо ж дорожного человека приветить. На то и живу.
– Ну, приветь, коли снедь сыщется.
– Повремени маленько. Сейчас хозяйка корову выдоит.
Заезжие оживились.
– Хороша песня, – сказал один.
– А не бывать тому, чтоб татар побили! Сразу не сломили, теперича сил не собрать, – усомнился белоглазый рыжий парень.
– Аль слеп? Войско-то видал?
– Войско не малое. Вот богатый гость насшибает рубликов. – А чем? – спросил Кирилл.
– Сшибешь, говорю, рубликов. На то небось и за войском гонишься.
– А ты меня почему за гостя чтишь?
– Да по сану, да и по жуковинью видать. Что ж, мы людей, что ль, не видывали? Да только скажу, не первой ты тут идешь, вашего званья там как в Москве на торгу.
– Много?
– А купец только и ждет, где б кровью запахло, – там рубли шальные, все одно помирать.
Кирилл пригляделся к мужикам повнимательнее – им-то куда в такое время спешить? Один особенно вороват показался – в глаза не смотрит, сидит, как сова, в темный уголок схоронился от света. А вострая бороденка никак укрыть плутовского рта не может.
Заметив на себе взгляд Кирилла, он принялся зевать и крестить зевоту.
"Наводит тень на плетень", – подумал Кирилл.
– Далек ли ваш-то путь, братцы?
– К Звенигороду на ярмонь.
– Далеко направились.
– Пироги печь, – сказал другой, – наше дело такое.
– Пироги-то с требухой, что ли? – спросил Кирилл, прямо оборотясь к остробородому отщепенцу.
Но тот благодушно вытер ладонью лицо и только потом не спеша ответил, будто Кириллов соучастник:
– Кто ж их знает? Может, с капустой. Темный народ.
"Ловко отрекся", – подумал Кирилл.
– А сам-то печку, что ль, под пироги раздувать будешь? – спросил он.
– Я сам по себе.
– А и так расчет есть, – согласился Кирилл. – Коли тебе начинка останется.
Рыжий парень скосил недобрый глаз на отщепенца:
– Он, видать, пирогом пирог начинить мечтает, да хиловат.
Кирилл не сомневался больше: войска прошли, за войсками прошли купцы, а следом за купцами эти бредут – с купцов шкуру сдирать. Бредут, да опасаются друг друга – нет ли кого, кто и у них пирог отнимет.
Рука у Кирилла ощупала пояс: тут ли кинжал?
Вошла хозяйка. Запахло парным молоком и навозом. Поставила бадью на скамью и загремела заслонкой.
Постояльцы похлебали хозяйского варева – постную похлебку, где разварной горох да грибки хорошо были сдобрены луком.
– А медов не варишь? – спросили у хозяина.
– Сам не варю и другим не велю. Стоять у меня стой, песню пой, щи хлебай, а о меде не бай.
– Стол без медов – как песня без слов. – Это как на чей разум! – сурово ответил старик.
– Что ж, худоумными нас почел? – грозно спросил остробородый.
– Не замай, Щап! – тихо проговорил Кириллов сосед остробородому.
– А ну их! Лезут. Преподобные свечкодуи!
– Щап! – еще тише и настойчивее попрекнул сосед.
Остробородый опять углубился в темень угла. Темень стояла и на дворе.
Дверь не была закрыта, в жилье веяло прохладой и сыростью. Дождь не утихал, и слышно было, как он стучит по дощатому полу крыльца.
Кирилл понял, что семеро заезжих мужиков – не из одной ватаги. Тут было их две или три.
"А Щап-то остер не только бородкой. Не зря его те опасаются! подумал Кирилл. – Надо и мне эту ночь попастись: теперь не в лесу, чать!"
– А ну, хозяин! – сказал Кирилл. – Как бы прилечь где?
– Положу, положу, гостюшко.
– Мне б где поспокойнее.
Старик покосился на мужиков. Все они сторожко прислушивались к их разговору.
– Не бойсь. Выспишься!
Кто его знает, может, и хозяин свою ватагу держит. Лечь-то легко, да каково вставать будет? Нынче на благость не надейся. Шалыги по дорогам в рясах ходить стали; ряса потолще панциря!
"Да я и сам вроде того!" – усмехнулся про себя Кирилл. И пошел за хозяином.
Старик его вывел в клеть. Клеть стояла тут же за двором. Толстая дверь снизу была науголок прорублена, чтоб кошка могла пролезть. Душно пахло слежалым зерном и мышами. Слева от двери, поверх закрома, положена была медвежья шкура по доскам; хозяин приволок на нее тулуп.
– Ночи холодны становятся. У меня тут изнутри засов. Не сумлевайся, гостюшко.
– Спаси Христос. Доглядь коня.
– Гляну, гляну.
В темноте Кирилл забрался на ложе и стал слушать. Хозяину не верь, ему и стена – дверь. Он опять пощупал кинжал: "Эх, в лес бы да за ночь выспаться!"
Когда хозяин вернулся в избу, Щапа и другого уже не было. На столе лежали полушки за пристанище.
– Куды ж в эту темень их понесло? – удивился хозяин.
– Бог с ними! – довольно ответил рыжий.
– Ну, их дело, – согласился хозяин.
Хозяин пошел к печи.
– А купца я на зады в сарай отвел. Пущай на сене отсыпается.
Рыжий хитро подмигнул:
– Тебе виднее!
Успокоившись, старик спросил:
– Вы-то на полатях, что ль, ляжете?
– Да не. Нам скоро пора.
– Ну, как знаете! – и полез на печь.
Едва стало рассветать – а утро запаздывало из-за обложных туч, Кирилл услышал притаенные шаги. Несколько человек прошло мимо клети к сараю.
Кирилл тихо сполз с закромов, принатужился, чтоб не скрипнуть, отодвинул засов и вышел наружу.
Он воровато обошел сырые бревна стен, держась ближе к ним, слегка шурша мокрой крапивой, и зашел к воротам двора. Попробовал затвор, но ворота были заперты. Хотел подлезть снизу, но, видно, навоз со двора давно не свозили: в подворотню не протиснешься.
"Не может быть, чтоб на двор лаза не было".
И правда – одна из досок шаталась. Кирилл оттянул ее и пробрался во двор. Его конь стоял поодаль, сонно шелестя сеном.
Кирилл погладил его и заглянул в кормушку – сена задали много и овса засыпали. Он отошел в сторону и залег в сене. Когда зарывался в него, хозяин вышел во двор из избы и крикнул: