НА КОВЕР К МАМАЮ
Вот нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем.
Отбиваясь от Ольгерда, князь Дмитрий мог ожидать, что Мамай придет на помощь своему «русскому улусу». Но Орда была занята усобицами, а когда они затихали, погружалась в первобытный степной покой. При этом непредсказуемая кочевая держава могла в любой момент выйти из своего изотерического состояния и либо помочь Москве в борьбе с Ольгердом, либо, сделав ставку на Михаила Тверского, нанести ей удар в спину.
Интриги Михаила Тверского в Мамаевой Орде (в первую очередь — получение ярлыка на великое княжение Владимирское, который потомки Калиты уже привыкли считать своей родовой привилегией) сильно встревожили юного московского князя и заставили его летом 1371 года лично отправиться к ханскому двору.
Эта поездка положила начало новому акту московско-тверской войны. Дмитрий Московский надеялся получить ярлык на великое княжение и заручиться невмешательством Орды в его тяжбу с Михаилом Тверским. Только после этого он мог, не оглядываясь на Орду, двинуть на Тверь большое войско и поставить на колени беспокойного соперника. Однако Дмитрий понимал, что в его борьбу с Михаилом может вновь вмешаться Ольгерд. В этом случае Мамай мог бы оказать Дмитрию серьезную услугу, отправив свои тумены стремительным набегом на Литву.
Все эти перспективы сулили Руси, прежде всего, новые жертвы на поле брани и новые страдания для мирного населения. Исходя из идеала христианского милосердия, Дмитрию следовало смириться, уступить великое княжение Владимирское Михаилу Тверскому и не развязывать новую войну с Тверью. Но всякая власть — в том числе и власть правителя — имеет свои законы. Один из них состоит в том, что, получив власть, правитель обязан ее непрерывно приумножать. Остановка на этом пути ведет к падению…
После кончины хана Абдаллаха в 1369 году Мамаевой Ордой номинально правил «вольный царь» Мухаммад-султан (Мухаммед-Булак). «Возможно, это тоже был какой-то потомок Узбека или Джанибека» (323, 59). Поскольку Мухаммаду в год восшествия на трон было всего восемь лет, своего рода «регентшей» при несовершеннолетнем «царе» стала жена Мамая — дочь хана Бердибека Тулунбек-ханум (264, 130). Впрочем, как это обычно бывало во время «великой замятни» в Орде, далеко не все областные правители признавали легитимность правящего семейства и — кто явно, а кто тайно — не желали ему повиноваться.
Сложная система разделения власти в Орде между реальными и номинальными правителями открывала широкое поле для дворцовых интриг. Прибывшему к ханскому двору русскому князю следовало быть хорошо осведомленным и осторожным, чтобы не допустить роковой оплошности. У каждого князя были в Орде свои доброхоты и осведомители. Но твердых гарантий успеха и безопасности никто из них дать не мог. Многое — а иногда и всё — зависело от личной встречи с хозяином степей.
Провожая Дмитрия в Орду, митрополит Алексей ехал вместе с ним до переправы через Оку. Эти небывалые проводы должны были показать всем, в том числе и Мамаю, особую близость князя Дмитрия и главы Русской церкви. Алексей знал, как почтительно относятся в Сарае к русскому духовенству вообще и к нему как его главе в частности. Его окружала слава чудотворца. Многие еще помнили, что митрополит чудесным образом исцелил ханшу Тайдулу (мать Бердибека) от болезни глаз.
Неуловимая Орда
Каким путем Дмитрий поехал в Орду? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала выяснить, что же означает это короткое и тяжелое для русского уха слово — Орда.
И здесь мы вновь спотыкаемся о порог неизвестности. Само понятие «Орда» — как и многие другие древние термины — имело несколько значений. Какое из них в каждом конкретном случае имел в виду летописец — неизвестно.
Для русского человека XIV столетия Орда — это пространство, страна, в которой живут кочевники, подчиненные «вольному царю» — ордынскому хану. Кроме того, Орда — это походная ставка хана, его огромная юрта, поставленная на телеги и влекомая десятками волов. Но и это не всё. Современный исследователь отмечает: «Тюркское слово „урду“ в тюркском мире, в том числе в Великой Булгарии, известно не только в смысле „ставка“, но и как „резиденция“, „дворец“ и т. д. Оно известно задолго до монголов…» (244, 99). Таким образом, одной и той же фразой — «поиде князь в Орду» — летописец мог назвать и поездку в летнюю, кочевую ставку хана, и визит в его зимнюю резиденцию в одном из главных городов — Булгаре, Сарае ал-Джедид или Сарае ал-Махруса.
(В разных по происхождению источниках — арабских, персидских, западноевропейских, русских — и даже в источниках, близких по происхождению, название одного и того же золотоордынского города может быть разным (149, 112). Это вызывает постоянные дискуссии среди исследователей (326, 114). Принято считать, что Сарай ал-Джедид, Новый Сарай, Сарай Берке и даже загадочный Гюлистан — один и тот же город, подземные остатки которого находятся близ села Царево Волгоградской области. Селитренное городище на левом берегу Ахтубы в 120 километрах к северу от Астрахани — это Сарай Бату, он же Сарай ал-Махруса (Сарай Богохранимый). Но достигнутый археологами консенсус по этому вопросу нельзя считать окончательным.)
Итак, ханы в летнее время покидали столицу и по заранее определенному маршруту отправлялись в объезд по своим владениям. При этом они могли удаляться на несколько сотен километров от Волги. Движение сменялось длительными стоянками по две-три недели. Но скот выщипывал всю траву — и ставка вынуждена была двинуться дальше, на новые пастбища. По свидетельствам очевидцев, это напоминало переселение целого народа со всем имуществом и стадами.
По дороге ханы могли посещать города, где их ждали своего рода «путевые дворцы», или располагать свою кочевую ставку в окрестностях города. Для того чтобы явиться на прием к хану, нужно было сначала отыскать его Орду, затерявшуюся в степном просторе.
Золотая Орда была достаточно развитым государством с сильным чиновничье-бюрократическим аппаратом. Все органы управления находились в столице — городе Сарае. Там же был и давший название городу ханский дворец (по-татарски — сарай). Зимой государственная и придворная жизнь сосредоточивалась в нем. Летом двор и частично бюрократия отправлялись в путь вслед за ханом.
Источники не сообщают, куда именно поехал Дмитрий Московский на встречу с Мамаем: в Сарай Берке, Сарай Бату или же кочевую ставку хана Мухаммада и его бекляри-бека. В зависимости от этого и определялся путь московского князя.
Целью князя вряд ли был Сарай ал-Джедид (Новый Сарай). В период «замятни в Орде» (1360-е годы) он был сильно разрушен и утратил прежнее значение. Гораздо лучше пережил войну и разруху Сарай Бату. Жизнь продолжалась там до начала XV столетия (326, 148).
Обычная дорога в Нижнее Поволжье шла из Москвы до Коломны, оттуда по Оке до Рязани, а дальше сухим путем до верхнего течения Дона. Спускаясь на судах вниз по Дону, путники в районе Переволоки перебирались с Дона на Волгу и оказывались вблизи Сарая Берке. Вероятно, этим путем и ехал Дмитрий Московский летом 1371 года.
Два взгляда на один вояж
Летописные известия о поездке Дмитрия Московского к Мамаю разбросаны по нескольким годовым статьям. Две основные версии — московская и тверская — даже в обработанном поздними редакторами виде сильно расходятся в оценке событий. Каждый летописец смотрит «со своей колокольни». Для московского летописца поездка Дмитрия к Мамаю и получение ярлыка на великое княжение Владимирское — смелый поступок и восстановление исторической справедливости. С точки зрения тверского книжника — это преступление перед моралью, эгоистический поступок, повлекший за собой новую войну, жертвами которой стали тысячи и тысячи русских людей.
Вот похожее на словесные четки сообщение об отъезде московского посольства в его тверской редакции:
«Того же лета (1371) князь великии Дмитреи Иванович поиде в Орду, месяца июня в 15 день на память святаго пророка Амоса в неделю перевезеся черес реку Оку, а пресвященныи Алексии митрополит проводил князя великаго до Окы и благословив его, молитву сътворив, отъпусти его с миром и его бояр, и его воя, и всех благословив, и сам възвратися въспять, и приеха в град Москву» (43, 96).
Далее в тексте Рогожского летописца следуют два известия, относящиеся к московско-тверским и московско-литовским отношениям. Вслед за ними продолжается прерванный этими известиями (вставками) рассказ о поездке Дмитрия Московского в Орду:
«И тамо, приида в Орду, князь великии Дмитреи Московьскыи многы дары и великы посулы подавал Мамаю и царицам и князем, чтобы княжениа не отъняли, они же диавольскым научением за умножение грех ради наших безбожною своею лестию ввергъли меч и огнь в Русскую землю на крестианьскую погыбель. И тако створили мятеж в Русской земли и велику погибель христианом, омрачив сердце своя многым златом и сребром, отъпустили князя Дмитриа с любовию, опять дав ему княжение великое» (43, 96).
В этом ритмически построенном рассуждении неизвестного летописца (очевидно, тверского редактора Свода начала XV века) за обличением Мамая и его окружения (те самые они, исполнители козней дьявола!) скрывается и осуждение князя Дмитрия. Он представлен в одной компании с пособниками дьявола, виновниками «мятежа в Русской земле».
Для усиления эмоциональной окраски своего рассказа летописец (судя по всему — человек церковный) использует сильную метафору: татары (а с ними и князь Дмитрий) «ввергли меч и огнь в Русскую землю». Эта фраза близко воспроизводит одно выражение из «Повести временных лет», содержащееся в рассказе об ослеплении князя Василька Теребовльского (1097 год). Князья упрекают зачинщика этого преступления князя Давыда Игоревича в том, что он «ввергл еси нож в ны (нас. — Н. Б.), его же не было в Русскеи земли» (32, 262; 32, 274).
Русские князья прекрасно понимали политику Орды, направленную на разжигание княжеских усобиц. Предлагая ярлык на великое княжение Владимирское двум соискателям одновременно, Мамай не только удваивал свой доход, но и натравливал их друг на друга. Спустя четыре года после поездки Дмитрия Московского в Орду эта мысль будет предельно четко выражена в его «докончании» (договоре) с Михаилом Тверским. «А имут нас сваживати татарове, и имут давати тобе нашу вотчину, великое княженье, и тобе ся не имати, ни до живота (ни сейчас, ни до конца жизни. — Н. Б.)» (8, 26).
Цена вопроса
Но мог ли Дмитрий Московский не ездить за поддержкой в Орду, уступить первенство Михаилу Тверскому и тем самым избавить Русь от междоусобных войн? В принципе — да. Так поступали в XIII столетии ростовские князья, отказавшиеся от борьбы за великое княжение Владимирское. Так поступил Дмитрий Суздальский, уступивший москвичам владимирский трон. Но почему-то никто из них не получил за это славы великого святого. Очевидно, современники полагали, что это редкое смирение — скорее военная капитуляция, чем подвиг христианского благочестия.
Дмитрий Московский свято верил в то, что правда на его стороне, что великое княжение Владимирское — неотъемлемая привилегия московских князей. Таков был завет Ивана Калиты. Так говорил в один голос весь московский двор. Так учил мудрый наставник митрополит Алексей. Так говорили почерневшие от времени книги. Наконец, князь и сам поверил, что только так, через захват великого княжения Владимирского, Москва может исполнить свою провиденциальную миссию — «собрать Русь».
Внук Калиты видел Москву как избранный Богом город, как третий после Киева и Владимира престол Богородицы в Русской земле. И верил, что только через возвышение Москвы Русь может снова стать свободной и процветающей…
Всякий, кто станет на пути Москвы, должен быть уничтожен как враг Божьего дела. Многие должны погибнуть ради того, чтобы Москва исполнила предначертанное ей свыше. А если успех московского дела потребует денег — то деньги эти следует выколачивать из народа решительно и беспощадно.
Ярлык на великое княжение Владимирское дорого обошелся князю Дмитрию. Он выплатил Мамаю огромную сумму, которую позаимствовал у сарайских ростовщиков. Возможно, после начала «замятни в Орде» (1359 год) Русь перестала выплачивать ордынский «выход» или платила его не в полном объеме (206, 70). Теперь настало время возвращать долги.
«Того же лета (1371) въсенине (осенью. — Н. Б.) князь Дмитреи Московьскыи прииде из Орды с многыми длъжникы, и бяшеть от него по городом тягость даннаа велика людем» (43, 98).
Одновременно с тяжкими поборами по городам Московского княжества и великого княжества Владимирского Дмитрий, безусловно, заставил платить и других князей. Не избежал убытков и Михаил Тверской. Не дожидаясь его добровольных взносов, московский князь «по волостем Тферьским грабил».
Свирепыми мерами Дмитрий выбивал деньги из народа. Московские летописцы, разумеется, обходят эту тему стороной. Сохранились лишь косвенные свидетельства такого рода. Житие Сергия Радонежского рассказывает о том, как решал этот вопрос дед московского князя — благочестивый Иван Калита. Посланные им воеводы Мина и Кочева устроили в Ростове настоящий погром. Местные жители «не токмо имениа обнажени быша, но и раны на плоти своей подъяша, и язвы жалостно на себе носиша и претръпеша». Экзекуторов не останавливал и высокий чин наказуемого. «Старейшаго болярина ростовскаго, именем Аверкый, стремглавы обесиша (повесили вниз головой. — Н. Б.), и възложиша на ня руце свои, и оставиша поругана» (25, 288).
Такими методами Иван Калита, став великим князем Владимирским, выколачивал из ростовцев ордынские долги. Нет оснований думать, что Дмитрий действовал в схожей ситуации более гуманно, чем его дед.
Риторика пристрастия
Римский историк Корнелий Тацит советовал писать историю «без гнева и пристрастия» (70, 7). Верный в теории, этот совет трудно исполним на практике. Всякий пишущий историю думает не только о будущем своего труда, но и о своем собственном. Помимо этого существенного момента есть и еще одно обстоятельство более возвышенного характера. Человек по природе своей правдив. Ложь беспокоит его, создает психологический дискомфорт. Поэтому он быстро начинает искренне верить в то, что прежде говорил или писал из выгоды.
Светлый миф о Дмитрии Донском как о «великом предке», «рыцаре без страха и упрека», наконец — как о канонизированном святом, чьи иконы сегодня можно увидеть в православных храмах, стал создаваться уже ближайшими потомками московского князя. Много поработали в этом направлении и московские летописцы. Примером этой работы может служить московская версия рассказа о поездке князя Дмитрия в Орду летом 1371 года. Эту версию содержал общерусский Свод начала XV века (Троицкая летопись). Ее начало почти полностью совпадает с тверской версией, превосходя ее только указанием на то, что вместе с Дмитрием Московским в Орду поехал князь Андрей Федорович Ростовский.
«Того же лета князь великии Дмитреи Иванович поиде в Орду месяца июня в 15, на память святого пророка Амоса, в неделю превезеся через реку Оку, а с ним князь Андреи Ростовьскыи, а пресвященныи Алексеи митрополит проводил князя великаго до Оки, и благословив его и молитву сотворив, отпусти его с миром, и его бояр, и его воя, и всех благословив и сам възвратися въспять, и приеха в град Москву» (45, 110).
На первый взгляд это чисто информативный материал, лишенный публицистической направленности. Однако не будем спешить с выводами…
Поездка молодого московского князя в Орду стала важным событием, привлекшим внимание всей Руси. Одни связывали с ней большие надежды, другие — большие опасения. Многие считали миссию Дмитрия предисловием к новой княжеской войне, а его самого — беспринципным властолюбцем.
В этой обстановке особенно важно было слово церкви. Митрополит Алексей сделал всё, чтобы окружить поездку Дмитрия в Орду ореолом «богоугодного дела». И календарь его движения, и походный распорядок, и состав свиты были тщательно продуманы в этом отношении.
По расчету дней пути можно полагать, что князь Дмитрий выехал из Москвы в воскресенье 8 июня. В этот день церковь вспоминала святого воина Феодора Стратилата — одного из самых чтимых в ту пору на Руси византийских святых. Он пострадал за веру в эпоху гонений. Если Дмитрий действительно приурочил свой отъезд в Орду ко дню памяти Феодора Стратилата, то он тем самым отдавал себя под покровительство святого воина. Вся Москва вышла в этот день на улицы, чтобы проводить своего князя в далекий и опасный путь.
О богоугодном характере миссии свидетельствовали и необычайно долгие и пышные проводы князя в Орду главой церкви — митрополитом Алексеем.
Рассуждения тверского летописца о том, что, выдавая Дмитрию ярлык, татары стравливают между собой князей и готовят «погибель христианам», в московской версии, разумеется, отсутствуют. Опуская всё, что происходило в Орде, летописец представляет лишь краткий итог путешествия князя Дмитрия.
«На ту же осень князь великии Дмитреи Иванович выиде из Орды милостью Божиею все по добру и по здорову, такоже вси бояре его, и слуги его, творяще волю его, а княжениа великаго под собою покрепил, а супостаты своя и супротивникы своя победив посрами» (45, 111).
В этой победной реляции нет ни ордынских долгов, ни московских грабежей, ни прочих неприятных воспоминаний. Всё благостно, оптимистично и возвышенно. Такова была во все времена риторика пристрастия.
Голубые купола
Берега Ахтубы были плотно заселены разного рода людьми. Но всё это пестрое население, так или иначе, обслуживало потребности столицы — Сарая.
Что увидел и что пережил 21-летний московский князь Дмитрий в Орде? Какие мысли посещали его в дни томительного ожидания ханского приговора? К сожалению, русских источников, способных дать хоть какую-то информацию по этим вопросам, не существует. Некоторым утешением для историка может служить краткое, но яркое описание столицы Золотой Орды, сделанное арабским путешественником Ибн Баттутой. Он посетил Сарай Бату в 1334 году и имел здесь аудиенцию у самого хана Узбека (11, 143; 326, 117).
«Город Сарай [один] из красивейших городов, достигший чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненный людьми, красивыми базарами и широкими улицами. Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин его, намереваясь объехать его кругом и узнать объем его. Жили мы в одном конце его и выехали оттуда утром, а доехали до другого конца его только после полудня, совершили [там] молитву полуденную, поели и добрались до [нашего] жилища не раньше, как при закате. Однажды мы прошли его в ширину; пошли и вернулись через полдня, и [всё] это сплошной ряд домов, где нет ни пустопорожних мест, ни садов. В нем 13 мечетей для соборной службы; одна из них шафийская. Кроме того, еще чрезвычайно много [других] мечетей. В нем [живут] разные народы, как то: монголы — это [настоящие] жители страны и владыки [ее]; некоторые из них мусульмане; асы, которые мусульмане; кипчаки, черкесы; русские и византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно; там и базары их. Купцы же и чужеземцы из обоих Ираков, из Египта, Сирии и других мест живут в [особом] участке, где стена окружает имущество купцов. Тамошний дворец султана называется Алтунташ. Алтун… значит „золото“, а таш… значит „голова“. Кади (мусульманский судья. — Н. Б.) этой столицы, Бедредцин Эларадж, один из лучших кадиев» (11, 143).
Более сдержанное описание Сарая Бату (ошибочно называя его Сараем Берке) оставил другой арабский летописец — Ибн Фадлаллах ал-Омари. Он не видел города своими глазами, но расспрашивал о нем купцов и путешественников.
«Рассказывал мне доблестнейший Шуджаеддин Абдеррахман Эльхарезми, толмач, что город Сарай построен Беркеханом на берегу Туранской реки [Итиля]. Он [лежит] на солончаковой земле, без всяких стен. Место пребывания царя там большой дворец, на верхушке которого [находится] золотое новолуние, [весом] в два кантыря (мера веса в два с половиной пуда. — Н. Б.) египетских. Дворец окружают стены, башни да дома, в которых живут эмиры его. В этом дворце их зимние помещения. Эта река [Итиль], говорит он, размером в Нил, [взятый] три раза и [даже] больше; по ней плавают большие суда и ездят к русским и славянам. Начало этой реки в земле Славян. Он, т. е. Сарай, город великий, заключающий в себе рынки, бани и заведения благочестия (?), место, куда направляются товары. Посредине его [находится] пруд, вода которого [проведена] из этой реки. Вода его употребляется только на работы, а для питья их [вода берется] из реки; ее черпают для них [жителей] глиняными кувшинами, которые ставятся рядом на телеги, отвозятся в город и там продаются. Расстояние его [Сарая] от Харезма около 1/2 месяца [пути]; между ним [Харезмом] и Сараем — города Хива и Кутлукент» (11, 109).
Итак, построенный мастерами из Хорезма Сарай был типичным восточным городом с желто-серыми глинобитными домами, отделенными друг от друга высокими дувалами. Между этими стенами тянулись пыльные кривые улочки.
В летнее время на плоских крышах домов их обитатели укладывались спать, подстелив под себя тощие циновки. Внутри усадьбы находился открытый двор (айван) с террасой, на которой семейство собиралось на общую трапезу. В доме состоятельного человека посреди двора обычно был колодец, рядом с которым росло старое дерево. Бедняки брали воду из общего бассейна, устроенного в центре квартала. Районы города четко делились на плебейские и аристократические.
Внутри дома в холодное время года топили печь, от которой расходились по полу и далее по периметру стен кирпичные дымоходы-каны. Проходя через каны, горячий воздух согревал устроенные на них лежанки.
Большинство домов были маленькие и тесные. Помои выливали в тянущиеся вдоль улицы арыки с проточной водой. Однако воды обычно не хватало, и мусор скапливался в пересохших арыках. В воздухе висел тяжелый, тошнотворный запах гниющих отбросов.
Сарай занимал огромную территорию в 36 квадратных километров и был самым большим по площади городом в Восточной Европе (219, 73). Впрочем, при этом подсчете учтены и обступавшие Сарай пригороды. Собственно городские постройки, по мнению современных археологов, занимали около 10 квадратных километров (149, 115). Азиатский характер Сарая сказывался не только в его огромных пространствах, но и в многолюдстве. В городе проживало около 75 тысяч человек (149, 115).
В центре города находилась крепость (арк), а в ней — дворец правителя. Дворец по статусу имел стены и башни. Но в целом ордынцы не строили стен вокруг своих городов, считая это признаком слабости и трусости.
Ближе к центру города находилась соборная мечеть, где по пятницам собиралось на молитву всё мусульманское население города. В будние дни богослужение совершалось в небольших квартальных мечетях. Их можно было узнать издалека по высоким минаретам и облицованным голубыми изразцами куполам. В урочный час, пять раз в сутки, с минаретов раздавался протяжный, заунывный крик муэдзина, призывающего правоверных на молитву.
При мечетях часто устраивали духовные училища — медресе.
Главную проблему всех восточных городов — проблему воды — в Сарае решали традиционными методами. Посреди города устраивали большой общественный бассейн (хаус), из которого стоялая вода растекалась по трубам на усадьбы. Чистую питьевую воду набирали из реки в большие кувшины и развозили по городу, взимая за это небольшую плату.
Общественные здания Сарая — мечети, мавзолеи, медресе — были построены из прочного среднеазиатского кирпича и отличались большими размерами. Их порталы и стены были украшены разноцветными изразцами. Во внутренней отделке преобладал нежный цвет бирюзы — любимого камня Востока.
В Сарае жили представители многих народов и различных вероисповеданий. Они селились отдельными слободами, внутри которых придерживались своих законов и традиций. Был в Сарае и русский квартал. Там находились резиденция сарайского епископа и при ней православная церковь. Главные русские князья, по-видимому, устраивали в Сарае свои подворья, где и останавливались во время приездов к ханскому двору.
Сердцем восточного города был базар. На обширной площади неподалеку от центра города располагались бесконечные торговые ряды. Каждый ряд или группа рядов имели свою специализацию. В Сарае Бату, расположенном на пересечении Великого шелкового пути и Волжского пути, можно было найти товары не только Востока, но и Восточной Европы. Множество торговцев, не жалея голоса, расхваливали свои товары. Над базаром стоял невероятный шум, сквозь который прорезались истошные крики ослов — главного транспортного средства Востока. Толпа временами становилась такой плотной, что выбраться из нее удавалось с большим трудом.
О чем думал князь Дмитрий Московский, проезжая на своем белом коне по узким улицам Сарая? Разумеется, этого мы никогда не узнаем. Но кое-какие предположения на сей счет высказать можно.
Как и любой восточный город, Сарай при первом знакомстве подавлял чужестранца своей многолюдностью. И если в русских городах счет жителей шел на тысячи, то здесь их приходилось считать десятками тысяч. Для того чтобы держать всю эту массу в повиновении, нужна была стройная и жестокая государственная власть. Чем больше подданных — тем меньше свободы. Таков был урок всех империй Востока.
Восток был страшен для европейца своей темной громадой. Но Дмитрий не испугался его. Он воспринял этот грозный и непонятный мир как вызов, который нужно принять, чтобы победить.
Билет в Золотую Орду
На страницах этой книги автор вынужден постоянно оправдываться перед читателем отсутствием источников по тому или иному вопросу. Почти все архивы уничтожены временем. Но есть один источник, который может дать очень много тому, кто умеет с ним работать. Этот источник — земля…
Археологи много могут рассказать о том, сколько прекрасных осколков старины таит в себе какое-нибудь внешне неприметное древнее городище. Но дело не только в археологии. Само пространство, на котором происходили исторические события или жили давно умершие люди, таит в себе некое послание. Способность услышать это послание — это и есть то самое «чувство истории», без которого наша наука превращается в скучный реестр бесполезной картотеки.
Грозная Золотая Орда — «великий немой» русской истории. Чем она была для нас и чем мы были для нее? В поисках ответа на эти вопросы историку полезно однажды подняться из-за стола и отправиться в эту самую таинственную Орду. Известно, что ее первая столица Сарай располагалась в низовьях Волги, примерно в 120 километрах к северу от современной Астрахани…
Вот и Астрахань. Но это еще не совсем то, что нам нужно. Впрочем, это уже один из городов Золотой Орды по имени Хаджитархан. Не мертвый, погибший от нашествия Тимура, а живой, переживший шесть веков. Город-ключ от южных ворот России. Здесь уже явственно ощущается дыхание Востока. А если без пафоса — привычная и почти необходимая бедность, пыль, грязь, неустроенность. Но на то он и Восток, чтобы смотреть на все эти мелочи невидящим взглядом сфинкса.
Середина августа. Жара, полинявшая от солнца палитра юга. Город высыхает как осенний лист. Тут и там — фонтаны. Но, увы! Каждый второй — бездействует. Вероятно, на это есть уважительные причины. Но нет в восточном городе ничего грустнее, чем иссякший фонтан…
Астрахань — перекресток народов. Вот Татарская слобода. Спицы минаретов. Мечети здесь растут как грибы после дождя. По пятницам имам читает в мечети намаз.
На главной улице — смесь офисных витрин и темных подворотен. Двухэтажные купеческие дома облеплены множеством вывесок, закрывающих весь фасад. Во дворах — ветхие сараи, неизбежное белье на веревке, переполненные мусорные баки, притаившийся в дальнем углу дощатый сортир.
На улицах обилие восточных лиц: казахи, калмыки. Гордо выступают поджарые посланцы Северного Кавказа. Много помятых подозрительных типов, особенно возле рынков. Сидят на корточках на бровке тротуара в позе орла и хищно поглядывают по сторонам в поисках добычи.
Старая Астрахань глядит из каждого двора. Ветхие домики. Стоптанные тротуары. Разрытые и брошенные траншеи теплотрасс. На улицах много старых «жигулей». Движение машин бешено-хаотичное, восточное.
Астрахань не знала разрушений последней войны. В старом городе много каменных домов второй половины XIX века и относительно мало сталинских помпезных гигантов с колоннадой, портиками и лепниной. Но всё же есть и они. Шеренга пятиэтажных домов в имперском стиле тянется вдоль площади Ленина. Судя по мемориальным доскам, здесь получали квартиры лучшие люди города. Поодаль — нелепые громады новорусской архитектуры.
На возвышенности — белый Кремль, огромный и пустой. Своим размахом и мощью он похож на Кремль в Смоленске. И на то есть причина. Астраханский кремль построен «по проекту» Федора Коня, строителя смоленской крепости. Это были два форпоста России — против Запада и против Великой Степи.
В Кремле — собор времен Бориса Годунова, классическая колокольня с часами, чугунные пушки и скучающие экскурсоводы.
По городу тут и там сверкают самоварным золотом куполов недавно отстроенные православные церкви. И в досаду куполам тянет ввысь свой двугорбый литер вездесущий Макдоналдс.
Набережная Ахтубы — самое благоустроенное место в городе. Гуляет культурная публика. Юность среднего класса мчится на роликах. В летнем кафе — золотистое пиво в огромных кружках, шумные компании за деревянными столами и официантка — толстая негритянка.
Антикварная топонимика: параллельно набережной тянется улица Бабёфа, чуть дальше — улица Сен-Симона. Это привет из 1918 года. Большевики возводили свою родословную к деятелям Великой французской революции и социалистам-утопистам. Ирония судьбы: на улице имени отчаянного борца за всеобщее равенство Гракха Бабёфа выстроили дом для местной знати с рестораном «Белый рояль» на первом этаже. А на улице с гордым именем графа Сен-Симона проживает в ветхих лачугах отъявленная беднота…
В гости к Батыю
Но настанет урочный час — и «маршрутка» до Харабали отвезет вас в Селитренное. Здесь была первая столица Золотой Орды — город Сарай, что в русском переводе означает «дворец». Историки называют его Сарай Бату, отличая от другого ордынского города — Сарая Берке. Этот Берке был братом Батыя, но при этом злейшим врагом прямых потомков завоевателя.
Название села — Селитренное — происходит от того, что во времена Петра Великого здесь было налажено производство селитры — основного сырья для изготовления пороха. Для получения селитры очень удачной оказалась земля с древнего городища, пропитанная органическими отложениями, а также известью и сухой глиной.
Огромные постройки Сарая в полуразрушенном виде сохранялись еще во времена Екатерины II. Об этом свидетельствовал в своих записках академик П. С. Паллас, посетивший эти места в ходе своих путешествий по России. Но потом и эти руины были разобраны на кирпичи или отмостку для дорог.
Сегодня Селитренное — большое село, протянувшееся на версту или две вдоль высокого левого берега Ахтубы. Население смешанное, русско-казахское. Широкие пыльные улицы пусты. В серых домиках с четырехскатными монгольскими крышами окна даже в полдень закрыты деревянными ставнями. Здесь нет ни музея, ни автобусов с туристами. Вековую тишину нарушает только отдаленный гул грузовиков на шоссе за селом.
Разговорившись с местными жителями, можно услышать вечные стоны российской глубинки. В селе работы нет. Молодежь уезжает в Астрахань и другие города. Нищета, тоска, безнарядье.
В селе плохо с водой. Колодцы рыть бесполезно: воды всё равно нет. Даже артезианская скважина не дает воды. Воду в сельский водопровод подают из Ахтубы — день подают, день нет. В день «да» все наполняют ведра, бочки и корыта впрок. Но вода из реки идет без всякой фильтрации и быстро протухает. За последние годы река сильно обмелела. Никакого судоходства нет. А прежде корабли ходили по ней от Астрахани до Волгограда.
Природа этих мест не отличается щедростью. Лучшее время — весна, когда степь покрывается свежей травой и мелкими желтыми тюльпанами. Но вскоре жара иссушает эту красоту и на глинистой земле остается одна верблюжья колючка. Всё живое тянется к реке. В ее пойме растут огромные старые ивы, дающие в жару спасительную прохладу. Но и тут напасть: весной и летом всю округу заполняют тучи комаров и мошек.
Зима в Селитренном холодная и малоснежная. Вечная забота — отопление. Печное отопление упирается в отсутствие дров. Кругом степь. Местные жители потихоньку рубят на дрова заповедные столетние ивы в пойме Ахтубы.
Пищу здесь готовят в основном на газовых плитах. Сжиженный газ в баллонах развозят на машине раз в неделю. А между тем неподалеку — огромное газовое месторождение, вотчина Газпрома.
Сильный ветер, дующий зимой из степи, несет пыль и мелкие камушки. Эта пыль забивается во все щели, мешает дышать. Из-за сильного ветра деревья плохо растут в садах. Впрочем, почва здесь такая скудная, что рожь и пшеница тоже не вырастают. Радует одна картошка, приносящая по два урожая в год.
Селитренное городище — мертвый город Сарай Бату — начинается сразу за северной окраиной села. Впрочем, на земле Батыя стоит и само село. Археологией здесь можно заниматься в собственном огороде, удачно совмещая ее с окучиванием картошки…
Мертвый город тянется на 13 километров вдоль Ахтубы и только на 3 километра отходит в сторону от берега. По городищу проходит грунтовая дорога, спускающаяся к реке вдоль изрытого ласточками берегового обрыва. На первый взгляд городище кажется обычным глинистым холмом, поросшим верблюжьей колючкой. Но зоркий глаз археолога-полевика быстро находит обломки керамики — визитные карточки древней культуры. Еще несколько шагов — и под ногами, словно незабудки, синеют осколки древнего изразца. А там, ближе к гребню холма, прямоугольные ямы археологических раскопов. Бровки, колышки, веревки, лопаты, мерная линейка… Вечная мечта найти сокровище — и скучная реальность однообразных черепков. А еще — палатки, спальные мешки, лагерный костер, тушенка и сгущенка, гитара, долгие разговоры «за жизнь» и звездное небо над сонной головой. Вот она, скромная романтика полевой археологии…
Раскопки на Селитренном городище ведутся от случая к случаю — то музеем, то университетом, то академическим институтом. Особых сенсаций здесь пока не случалось. Обычная добыча археолога — фундаменты и нижняя часть жилого дома или мастерской ремесленника. Очаг, тандыр (куполообразная печь для лепешек), горизонтальные дымоходы-каны, перегородки комнат, сосуд для хранения зерна… Событие на раскопках — хорошо сохранившийся горн в мастерской гончара или кирпичника.
Некоторую пикантность археологическим работам придают змеи, в большом количестве живущие на городище и даже в водах Ахтубы.
Селитренное городище не впечатляет, как Помпеи или Эфес. На первый взгляд здесь просто нечего смотреть. Но не будем спешить с выводами. В этих глинистых буграх скрыта тайна времени. Где-то здесь был русский квартал, а где-то там — ханский дворец. На этом постоялом дворе останавливался Александр Невский, а на том — Дмитрий Донской… Здесь был рынок рабов, а там — место казни.
Что же мог чувствовать в этих краях тот, кто вырос среди лесов и полей средней полосы России? Ничего, кроме желания поскорее выбраться отсюда и вернуться в родные края.
Испить чистой родниковой воды, сесть на скамью, а не на землю, отведать привычную трапезу, сходить в парную баню, послушать рожок пастуха и пение птиц в утренней роще…
Степь — другой мир, по-своему прекрасный, но чуждый и враждебный русскому человеку.
Впрочем, Орда могла вызывать у русских людей не только отторжение. Не станем сбрасывать со счета и естественную любознательность, с которой смотрели русские люди на неведомый им Восток… Не забудем и цепкий взгляд разведчика, который должен выведать тайну «поганой» Орды, чтобы в урочный час нанести ей смертельный удар…