ТВЕРСКОЙ ПОХОД
Не делай зла, и тебя не постигнет зло.
Весть об избиении татар в Нижнем Новгороде огненной птицей пронеслась по Руси. Жестокая радость отмщения переплеталась с затаенным страхом перед неизбежной расплатой за мятеж. В Переяславле князья, забыв о хмельном застолье, до хрипоты спорили о том, как уйти от беды. Из летописей и рассказов стариков все знали, какой страшной ценой заплатили русские земли за тверское восстание 1327 года…
Ясно было, что месть Мамая в первую очередь обрушится на Нижний Новгород. Восстание произошло стихийно, вопреки воле местных князей. Ни осторожный Дмитрий Суздальский, ни его простоватый сын Василий Кирдяпа и не думали становиться пионерами борьбы за независимость. Но по иронии судьбы им выпала эта историческая роль. Во всяком случае, именно они казались степнякам главными виновниками расправы с посольством и его тысячеголовым «обозом».
Итак, под прицелом монгольской стрелы оказались в общем-то случайные персонажи. Но спорить об этом уже не было смысла. Как, впрочем, не было и времени. На первый план выходили иные, практические вопросы. Когда и где будет выпущена стрела? Как поведут себя братья Дмитрия Суздальского — Борис и Дмитрий Ноготь? Как откликнутся Тверь и Литва? Как отнесется к избиению татар соперник Мамая, правивший тогда в Сарае хан Урус? И наконец — что скажет великий князь Владимирский Дмитрий Иванович? В схожей ситуации его дед Иван Калита (как, впрочем, и дядя Дмитрия Суздальского князь Александр Васильевич Суздальский) присоединился к ордынцам и вместе с ними зимой 1327/28 года ходил на мятежную Тверь…
Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Дмитрий Московский медлил, давая возможность всем высказаться и успокоиться. Он и сам нуждался в прояснении мыслей. Князь проводил долгие часы в беседах с Богом в домашней молельне, совещаниях с боярами и игуменом Сергием Радонежским. Опытный в общении с людьми, «великий старец» уклонялся от прямых советов, но внимательно выслушивал князя и напоминал о тяжком бремени власти, возложенном Господом на его плечи. Всевышний избрал Дмитрия орудием своего Промысла. Он провел его через все опасности и невзгоды, поставил во главе многострадального народа и теперь ждет от него великих дел. Но в чем состоят эти великие дела — Дмитрий должен уразуметь сам.
Наконец настал день, когда Дмитрий Московский объявил княжескому сообществу свою волю. Он не оставит своего тестя Дмитрия Суздальского в беде и будет защищать его от мести Мамая. Он призывает всех русских князей встать под его стяги и дать отпор степнякам. Волею Всевышнего и благословением святого старца Сергия Радонежского он, Дмитрий Московский, поднимает непобедимую хоругвь войны за землю Русскую, за веру православную.
Месть Мамая
Окончился княжеский съезд в Переяславле. Разъехались, озабоченно почесывая бороды и затылки, русские князья. Февральские метели замели расчищенную по случаю торжеств соборную площадь. Утонул в сугробах и сам похожий на сугроб белокаменный собор. Казалось, всё вернулось на привычную колею. Но внешняя неподвижность была обманчивой. Таинственное сцепление событий уже пришло в движение. Покатившийся с горы камень разбудил десятки камней, а те привели в движение лавину.
Занятый степными войнами Мамай не сразу откликнулся на события в Нижнем Новгороде. К тому же ситуация требовала размышления. Обычным ответом татар на русский мятеж была опустошительная карательная экспедиция во владения провинившегося князя. Но теперь этот метод был неуместен. Во-первых, в условиях степной войны и губительного мора Мамай не хотел разделять свои и без того ослабленные боевые силы. Во-вторых, опустошение Руси привело бы к снижению ее платежеспособности. А русская дань была для Мамая важным источником пополнения казны.
В итоге Мамай решил обойтись «малой кровью». Этой «малой кровью» — фактором устрашения — стал набег ордынцев на южные окраины Нижегородской земли.
«Того же лета (1375) приидоша татарове из Мамаевы Орды и взяша Кишь (волость по реке Кишь. — Н. Б.) и огнем пожгоша и боярина убиша Парфениа Феодоровича и за-Пиание (земли за рекой Пьяной. — Н. Б.) всё пограбиша и пусто сотвориша и людеи посекоша, а иных в полон поведоша» (43, 109).
«Секретный протокол»
Достигнутая на княжеском съезде в Переяславле договоренность о совместных действиях против Мамаевой Орды требовала скорейшего решения некоторых «домашних» вопросов. И первым среди них был тверской вопрос. Все понимали, что Мамай, узнав о переяславских договоренностях, прежде всего позаботится о создании антимосковского союза князей во главе с Михаилом Тверским. Война двух княжеских коалиций (особенно — при вполне вероятном участии в ней двух степных правителей) сулила Руси небывалые бедствия.
Единственный способ предотвратить такое развитие событий состоял в немедленном разгроме Твери объединенными силами русских князей во главе с Дмитрием Московским. В этой войне тверской смутьян должен был либо погибнуть, либо смириться с первенством Москвы. Обычный для тверских князей маневр — бегство в Литву — в сложившейся ситуации не имел смысла. Литва была связана договорами с Москвой. Но более всех договоров Ольгерда сближал с Москвой политический расчет. Объединение Северо-Восточной Руси вокруг Москвы сулило Литве не только сильного соперника, но и сильного союзника в борьбе с Ордой.
Итак, логика борьбы в очередной раз сталкивала Москву с Тверью. Только разгром Твери давал Дмитрию Московскому шанс объединить русские княжества и отбиться от татар. Любые текущие договоренности — как, например, заключенный в 1373 году мирный договор Дмитрия Московского с Михаилом Тверским — носили промежуточный характер. При необходимости стороны легко могли их нарушить. Ибо что значил какой-то договор, хотя бы и скрепленный целованием креста, когда речь шла о будущем княжеских домов…
Можно думать, что договоренность о большом походе на Тверь содержалась в своего рода «секретных протоколах» переяславского съезда. Но провести такой поход можно было только летом. Заваленные снегом зимние дороги и раскисшие весенние косогоры препятствовали действиям крупных воинских сил. К тому же любой большой поход требовал серьезной подготовки.
Москва просила своих союзников до поры хранить дело в тайне. Однако Орда и Тверь имели достаточно времени, чтобы узнать о военных приготовлениях переяславской коалиции. Отсюда следовал вывод: если нельзя утаить подготовку большого похода, то нужно скрыть хотя бы его цель.
Начался поединок разведок. Испытанным оружием «невидимого фронта» всегда была дезинформация. Разведка Дмитрия Московского и его союзников должна была придумать для своих военных приготовлений какой-нибудь правдоподобный предлог. Таким предлогом мог быть, например, поход на Новгород, сильно досаждавший тогда поволжским городам набегами своих речных пиратов («ушкуйников»), или поход на Литву — возмездие за рейды Ольгерда.
Слух был пущен. Но успех всей уловки зависел от преданности московскому делу тех немногих, кто знал истинные намерения Дмитрия Московского.
Продавец тайн
Всякая тайна имеет свою цену. И каждый посвященный в тайну борется с соблазном эту цену получить. Истинная цель летнего похода союзников — разгром Твери — была тайной весьма дорогой. Молодой московский аристократ Иван Васильевич Вельяминов не устоял перед соблазном. Род Вельяминовых издавна стоял у самого трона московских князей. Один старший брат Ивана был окольничим Дмитрия Московского, другой был женат на старшей сестре великой княгини Евдокии. Умерший 17 сентября 1374 года отец братьев занимал пост московского тысяцкого (43, 108).
Сам ли Дмитрий Московский посвятил Ивана Вельяминова в свои сокровенные планы, или же великий князь поделился ими со своей женой, та — с сестрой, сестра — с мужем, а муж — с братом? Ответ на этот вопрос — на темном дне колодца. Но так или иначе, Иван Вельяминов оказался обладателем тайны, которую можно было с большим барышом продать. Не зная, как подступиться к этому делу, Иван обратился за советом к своему приятелю (а может быть — заимодавцу), московскому купцу Некомату Сурожанину. Это был смелый и циничный ум, не обремененный понятиями о чести. Занимаясь международной торговлей, Некомат имел связи в Мамаевой Орде и в итальянских колониях Северного Причерноморья. Его прозвище — Сурожанин — было образовано от названия города Сурожа — современного Судака в Крыму (270, 32). Что же касается его собственного имени — Некомат, то оно было русским вариантом довольно редкого греческого имени Никомид (296, 314). Возможно, он был греком по происхождению.
По роду своей деятельности Некомат знал многие тайны восточноевропейской политики. Он быстро понял, сколько стоят откровения Ивана Вельяминова. Обдумав ситуацию, Некомат пришел к выводу, что поход на Тверь — лишь первое звено в цепи больших перемен. Дмитрий Московский вступил на опасный путь. Логика событий ведет его к большой войне со степняками. Результатом этой войны, скорее всего, станет падение Москвы и возвышение Твери. И тот из москвичей, кто первым примет сторону Михаила Тверского, покажет ему свою преданность, — не только получит щедрое вознаграждение, но и станет большим человеком при дворе нового великого князя Владимирского.
Некомат Сурожанин — одна из самых загадочных фигур русской истории эпохи Куликовской битвы. Всё, что мы знаем о нем, — это необычное имя и сомнительный поступок. Дальше начинается область предположений. Высказывалось мнение, что Некомат бежал из Москвы в Тверь потому, что ссора князя Дмитрия с Мамаем грозила интересам его торговли — «он был связан с крымскими итальянцами и должен был терпеть большие убытки при всяком обострении отношений Орды с Русью» (270, 34).
Заметим, что истинные мотивы поступков исторических лиц — камень преткновения для историка. Ведь человек порой не может даже самому себе объяснить, почему он поступает именно так, а не иначе. Справедливости ради следует признать, что Некомат мог действовать и не ради корысти, а по каким-то более возвышенным мотивам. Он мог быть, например, уроженцем Твери, желавшим спасти свой город от московского погрома. А мог быть, скажем, резидентом тверской разведки в Москве, честно исполнившим свои служебные обязанности… Что касается Ивана Вельяминова, то его предательство иногда объясняют обидой, которую якобы нанес Вельяминовым Дмитрий Московский, упразднив их родовую привилегию — пост московского тысяцкого. Однако эта «обида» не помешала братьям Ивана сохранить верность московскому делу.
Итак, Некомат решил ехать в Тверь, чтобы лично предупредить Михаила Тверского о грозящей ему опасности. С собой он увлек и Ивана Вельяминова — зримое доказательство достоверности всего рассказа.
Узнав о готовящемся походе, Михаил оказался перед тягостным выбором. Собственные боевые силы Тверского княжества были слишком малы, чтобы противостоять объединенным силам всех князей Северо-Восточной Руси. Оставалось выбрать одно из двух: смириться с ролью побежденного и, подобно отцу, тверскому князю Александру отправиться в изгнание в ожидании лучших времен — или вновь униженно просить помощи у Ольгерда и Мамая. Привыкший не останавливаться перед нравственными затруднениями, Михаил Тверской избрал второй путь…
Далее события разворачивались стремительно и грозно.
В Твери московских перебежчиков ожидало неожиданное и рискованное поручение: отправиться в степь и рассказать Мамаю о секретных договоренностях, достигнутых на переяславском съезде, о коварстве Дмитрия Московского, замыслившего не только вероломный поход на Тверь, но и мятеж против власти Орды.
Московские доброхоты в Твери, вероятно, поспешили сообщить в Москву о секретной миссии Некомата Сурожанина и Ивана Вельяминова. Московские заставы караулили перебежчиков на пути в Орду. Однако судьба и опытность сохранили их от опасности.
Мамай не заставил тверских порученцев долго ждать ответа. Однако вместо военной помощи степной владыка послал Михаилу Тверскому всего лишь бумагу — очередной ярлык на великое княжение Владимирское. Бекляри-беку явно не хотелось воевать с Русью тогда, когда можно было решить дело традиционной дипломатией стравливания князей.
Тем временем Михаил Тверской устремился в Литву, чтобы сообщить Ольгерду последние новости и заручиться его поддержкой. Однако Ольгерд, связанный с Москвой династическим браком и политическим интересом, на сей раз отправил шурина восвояси с пустыми руками. По некоторым сведениям, осенью 1375 года литовцы всё же пытались оказать помощь осажденной Твери, но, увидев множество войск коалиции, повернули назад (46, 196).
Перо хулы и перо хвалы
Стремясь представить читателю более или менее достоверный рассказ о событиях, мы вынуждены постоянно оправдываться противоречивостью летописных известий. Не обойтись без этих оправданий и в рассказе о московско-тверской войне 1375 года.
Рогожский летописец — причудливая смесь московской и тверской летописных традиций — с явным осуждением рассказывает о действиях перебежчиков и самого Михаила Тверского, предшествовавших Тверской войне 1375 года. Московский взгляд на события сводился к тому, что причиной похода на Тверь стало властолюбие Михаила Тверского, вновь и вновь вопреки договоренности искавшего ярлык на великое княжение Владимирское. Получив желанный ярлык при помощи московских перебежчиков (то есть благодаря изменникам и предателям!), Михаил тут же объявил войну ни в чем не виноватому перед ним Дмитрию Московскому.
В московской версии событий заметны логические неувязки. Неясно, например, почему тверской князь развернул такую активную деятельность именно с приездом перебежчиков. Летописец замалчивает главное: что же такое сообщили перебежчики тверскому князю, что заставило его вместо великопостных богослужений слушать вой волков в литовских лесах? Как мы уже говорили выше, такой вестью могла быть только весть о подготовке большого похода переяславской коалиции на Тверь.
С древнейших времен книжные люди зарабатывают себе на хлеб при помощи двух перьев — белого пера хвалы и черного пера хулы. Обращаем внимание читателя на то, как умело пользовались создатели Рогожского летописца (или их предшественники) пером хулы. Не довольствуясь прямым замечанием, что московские перебежчики затеяли свое дело «на христианьскую напасть», летописец отмечает, что их приезд в Тверь и отъезд в Орду, а также отъезд самого князя Михаила в Литву состоялись в определенные дни Великого поста. За этим уточнением — не просто своего рода календарный педантизм. Для всякого православного человека такая на современный взгляд излишняя информация была своего рода «черной меткой». Она указывала на нарушение правил поведения благочестивого христианина. Вместо того чтобы, отрешившись от земной суеты, предаться покаянию, как того требовала сама идея Великого поста, честолюбцы мечутся в поисках власти и наживы.
«Того же лета с Москвы о великом заговении (в первый день Великого поста, понедельник, 5 марта 1375 года. — Н. Б.) приехал в Тверь к великому князю Михаилу Иван Василиевич (Вельяминов. — Н. Б.) да Некомат на христианьскую напасть на Федорове неделе (первая неделя Великого поста. — Н. Б.) послал их в Орду, а после их на средокрестии (в среду четвертой недели Великого поста, 28 марта. — Н. Б.) поехал в Литву и тамо пребыв в Литве мало время приехал в Тферь. Потом тогды же месяца нуля в 13 (пятница. — Н. Б.) приехал Некомат из Орды с бесерменьскою лестию с послом с Ажихожею во Тферь ко князю к великому к Михаилу с ярлыки на великое княжение и на великую погыбель христианьскую граду Тфери. И князь великии Михаило, има веру льсти бесерменьскои, ни мала не пождав, того дни послал на Москву ко князю к великому Дмитрию Ивановичю, целование креста сложил (объявил войну. — Н. Б.), а наместники послал в Торжек и на Углече поле ратию» (43, 109).
Итак, весной 1375 года Мамай в очередной раз дал Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение Владимирское. А между тем опустошенная огромным выкупом за княжеского сына Ивана тверская казна была пуста. Выдавать ярлыки задаром было не в правилах бекляри-бека. Чтобы умилостивить Мамая, Некомат Сурожанин, по-видимому, занял денег у местных ростовщиков и уговорил простоватого Ивана Вельяминова остаться в степях в качестве живого заклада, гаранта возвращения долга.
Михаил Тверской как никто другой знал, что ханский ярлык, не подкрепленный ордынской ратью, означает лишь дозволение начать борьбу за владимирский стол собственными силами. Но поскольку собственных сил у Михаила Тверского было немного, то и ярлык не значил почти ничего.
И всё же, судя по всему, Некомат Сурожанин помимо ярлыка привез из Мамаевой Орды устные заверения бекляри-бека о скором карательном походе на Москву. Только так можно объяснить необычайно активные наступательные действия, предпринятые Михаилом Тверским сразу после получения ярлыка: объявление войны Дмитрию Московскому, отправку отрядов для захвата Углича и Торжка. Впрочем, это мог быть и своего рода блеф, демонстрация уверенности в своих силах на фоне явно проигрышного положения. Михаилу Тверскому нельзя отказать в способности к неожиданным поступкам. Непредсказуемость и самоуверенность — родовые черты князей тверского дома. Но как бы там ни было, действия Михаила Тверского заставили Дмитрия Московского поторопиться с началом похода.
Что касается простых тверичей, над головой которых навис тяжелый меч войны, то им оставалось только молиться и уповать на милость небесных сил. И небо посылало им свои таинственные знаки, которые, впрочем, можно было толковать по-разному. Завершая рассказ о событиях весны и лета 1375 года, Рогожский летописец приводит два сообщения такого рода.
«А потом того же месяца (июля. — Н. Б.) в 27 в Покрове (в церкви Покрова Пречистой Богородицы. — Н. Б.) пред иконою в ночи свеща зажьглася, а в 29 день того же месяца на память святаго мученика Калинника в неделю (воскресенье, 29 июля 1375 года. — Н. Б.) по рану солнце погыбло» (43, 110).
Кто на кого напал?
Как известно, историю пишут победители. История Тверской войны 1375 года известна на основе собственно московской летописной традиции или московской редакции тверских летописных сводов. Тверское летописание (и, соответственно, тверская версия событий) в чистом виде не сохранилось до наших дней. Более того. Дошедший до нас в московской редакции тверской рассказ о событиях 1375 года относится к первой половине XV века. Это было время, когда Тверь, окончательно смирившись с главенством Москвы в Северо-Восточной Руси, не хотела бередить старые раны и вспоминать прежние обиды от москвичей.
Все эти обстоятельства объясняют, почему в истории Тверской войны, как она представлена в летописях, содержатся многочисленные умолчания и натяжки. Одна из этих натяжек всплывает уже при выстраивании хронологии событий. Рогожский летописец сообщает, что привезший ярлык от Мамая Некомат Сурожанин вместе с татарским послом Ажихожей вернулся из Орды в Тверь 13 июля 1375 года. После этого Михаил Тверской «складывает крестное целование» (то есть объявляет войну) Дмитрию Московскому. Тот, в свою очередь, извещает об этом всех северо-восточных князей, велит им явиться с полками для похода на Тверь и назначает местом сбора Волок Ламский. Все участники похода собираются по зову Дмитрия Московского. 29 июля 1375 года огромное войско коалиции выступает из Волока Ламского на Тверь (46, 190). Таким образом, весь начальный этап похода на Тверь (включая действия Михаила Тверского) укладывается в 16 дней.
Исследователей этих событий справедливо удивляла «поразительная скорость (меньше двух недель) сбора и совместного выступления около двух десятков князей с войсками из всех концов Великой Руси» (270, 37). Увеличить этот срок за счет пересмотра в сторону «ускорения» хронологии поездки Некомата Сурожанина в Орду не представляется возможным. Он выехал из Твери в марте 1375 года, а вернулся 13 июля того же года, затратив на всю «командировку» около четырех месяцев. Учитывая обстоятельства этой поездки (большие расстояния, весенняя распутица, необходимость ехать кружными путями, минуя заставы, обычный ритуал ожидания в Орде), можно сказать, что Некомат исполнил свое поручение предельно быстро.
Всё встанет на свои места, если допустить, что большой поход на Тверь, задуманный на переяславском съезде, тщательно готовился всю весну и первую половину лета 1375 года.
После бегства в Тверь Некомата Сурожанина и Ивана Вельяминова в первых числах марта 1375 года скрывать было уже нечего. Для тверского князя и его княжества наступал Судный день. Однако весенняя распутица замедлила сбор полков. Только в начале лета они стали стягиваться к Волоку. Дело затянулось до середины лета.
Хронология событий подтверждает предположение, что войну начал отнюдь не Михаил Тверской, а Дмитрий Московский. И, кажется, без обычного в таких случаях «сложения крестного целования». Это обстоятельство старательно затемняли московские летописцы. Виновником кровопролитной войны они выставляли тверского князя и московских перебежчиков. Ради этой публицистической цели летописец заставляет Михаила Тверского совершать необъяснимые и нелепые поступки. Получив от Мамая ярлык, который в той ситуации уже мало что стоил, он потребовал повиновения от всех князей и в первую очередь — великого князя Московского Дмитрия Ивановича. И, разумеется, не получив желаемого, формальным образом объявил Дмитрию Московскому войну. Зачем понадобилась Михаилу Тверскому эта нелепая формальность? Да и была ли она на самом деле? Безусловно, это прежде всего элемент целенаправленной подборки событий, с помощью которой московский летописец рисует негативный образ тверского князя — эгоистичного честолюбца, виновника бедствий Тверской земли.
Поход на Тверь
Содержащийся в Рогожском летописце рассказ о событиях второй половины лета и начала осени 1375 года выделен отдельным заголовком — «О тферскои воине». Можно думать, что это своего рода летописная повесть, цельное и самостоятельное литературное произведение, посвященное одному из самых трагических эпизодов в истории средневековой Твери. Пройдя через руки многих редакторов и переписчиков, повесть стала похожа на старое верблюжье одеяло, пестрящее дырами и заплатками.
Начало рассказа отмечено эпической неторопливостью.
«Того же лета князь великий Дмитрии Иванович, собрав всю силу русскых городов и съ всеми князми русскими совокупяся, того же дни (день не указан. — Н. Б.) с Волока пошел ратию кь Тфери, воюя волости Тферьскыя, на князя великаго Михаила Александровича, а с ним князи мнози, кождо от свода градов съ своими плъкы» (43, 110).
Далее следует обстоятельный перечень всех князей — участников похода. Он включает 19 персон во главе с кланом суздальских Константиновичей.
Какими путями шло это огромное по тем временам войско? И было ли оно на самом деле таким большим? Не знаем.
Князь Михаил затворился в тверской крепости. Это было мощное сооружение, за состоянием которого князь тщательно следил. Его расчет — и, как показали дальнейшие события, расчет правильный — состоял в том, что русские князья имеют мало опыта осады и штурма крепостных сооружений. Кроме того, большое войско быстро израсходует все запасы продовольствия и фуража. Осажденным и осаждающим в равной мере придется страдать от голода.
1 августа московские полки взяли Микулин — удельную столицу Михаила Тверского. «И люди из города и из волости в полон повели», — отмечает летописец (43, 111).
Дмитрий Московский не хуже Михаила Тверского понимал сложность ситуации и потому спешил начать осаду Твери.
«А в 5 день того же месяца по рану в неделю в канун Спасову дни (рано утром в воскресенье, накануне праздника Спаса Преображения, престольного праздника городского собора Твери. — Н. Б.) стал около города Тфери (в начале этой группы слов пропущено: великий князь Дмитрий Иванович. — Н. Б.), посад и церкви пожегл и села по волостем, а в 8 день, святаго мученика Дементиа и Емелиана, по рану в среду приступил всею ратию кь городу, туры (боевые башни на колесах. — Н. Б.) прикатили и примет (материалы для засыпки крепостного рва. — Н. Б.) приметали около всего города. Тако и пошли бьяся къ Тмацьким воротом, мост зажьгли. И бысть всем скорбь велика, и вси сущии в граде сътвориша молитву и пост со слезами въ церкви Святаго Спаса. Святыя Богородици молитвами и всех святых пожаловал святыи Спас послал свою помощь, отбили от города, и князь великии Михаило выехав туры посекли и люди, а иные туры пожьгли. И москвичи, бився, въ вечернюю годину отьступили от города, потом так и стали въкруг всего города и за Волгою, на Волзе мосты черес Волгу починили, а град Тферь острогом весь огородиша. А по Новгород князь великии послал, и новогородци же князя великаго честь изводяще, поче же свою отьмыцающе обиду, бывшую у Торжьку (разгром Торжка Михаилом Тверским летом 1372 года. — Н. Б.), въскоре приидоша, в 4 или в 5 днии под Тферию предсташа. Князь же великыи Дмитрии стоял месяц съ всею силою, учинив всю тферьскую область пусту и огнем пожегл, а люди мужа и жены и младенца в вся страны (стороны. — Н. Б.) развели в полон. А силы болши почало прибывати. Князь же великии Михаило виде многую силу отьвсюду грядущу на нь, паче же свое изнеможение видя, и посылаше послы своя с покорением и с поклонением, и высла изнутри города тферьского владыку Еуфимиа и бояр своих нарочитых, теми съсылаяся съ князем с великим Димитирием Ивановичем, прося мира. Князь же великии, не хотя видети разорениа граду, не хотя видети кровопролитна христианьскаго и взя мир съ князем с великым с Михаилом на всей своей воли и княгиню Олену (вдову кашинского князя Василия Михайловича I и бабушку участника тверского похода кашинского князя Василия Михайловича II, вероятно, находившуюся в это время в тверском плену. — Н. Б.) и мир съ ним възма Еуфимием владыкою Тферьскым. И тако докончаша и грамоты записаша, месяца сентября в 3 день отступиша от града от Тфери и възвратишася коиждо въ свояси. Тогды убиша под городом под Тферию Семена Ивановича Добрыньскаго. А въ Тфери граде бышеть скорбь не мала, акаже не бывала въ мимошедшаа лета, и мор на люди и на скот. А надеялися помочи от Литвы и от татар, жда тоя помощи много доспелося погыбели, а по вся дни писанием пророк глаголет: добро есть надеятися на Бога, нежели на человека. Се все бысть грех ради наших: ни соблюдохом, ни сотворихом, якоже заповеда нам, яко истинною и судом наведе си вся грех ради наших» (43, 111).
Итак, тверской поход не принес Дмитрию Московскому полной победы над главным врагом. Тверская крепость, по существу, так и не была взята войсками переяславской коалиции. Первый, самый энергичный штурм был отражен тверичами. Смелая вылазка Михаила Тверского, в ходе которой были уничтожены боевые башни («туры») москвичей, надломила боевой дух осаждавших. Постройка новых «тур» требовала времени, а штурм крепости — дополнительных сил. К тому же при большом количестве князей — участников похода всплывала проблема единоначалия. Каждый предводитель норовил действовать по собственному усмотрению. Всё это склоняло Дмитрия Московского к скорейшему завершению похода.
Договорная грамота
В результате войны 1375 года Михаил Тверской понес большие потери и в людях, и в престиже, но удержал за собой тверской стол. Согласно сохранившемуся до наших дней договору, Михаил Тверской признавал Дмитрия Московского «старшим братом», а Владимира Серпуховского — просто «братом». Он обещал принимать участие во всех походах своих новоявленных «братьев», во всем желать им добра и не интриговать против них в Орде. В договоре, составленном от имени московского князя, содержится и знаменитая фраза о татарах и великокняжеской вотчине.
«А имут нас сваживати татарове, и имут давати тобе нашу вотчину, великое княженье, и тобе ся не имати, ни до живота» (8, 26).
Называя великое княжение Владимирское своей «вотчиной», то есть безусловным наследственным владением, Дмитрий тем самым оспаривал право Орды на распоряжение этим титулом, а также право других княжеских домов Северо-Восточной Руси претендовать на него в силу ханского ярлыка. Впервые новая претензия Москвы была озвучена в перемирной московско-литовской грамоте 1372 года (8, 22; 216, 77). Но этот документ носил достаточно узкий характер. Общерусское значение московско-тверского договора 1375 года придавало «вотчинному» тезису новое звучание. По существу, это была выраженная одной фразой «декларация независимости». Московское княжество превращалось в Московское государство, не допускающее постороннего вмешательства в свои внутренние дела.
Соседи Руси поначалу достаточно флегматично отозвались на московские заявления. Москва могла претендовать на что угодно. Но реальность этих претензий могла выявить только большая война. Начавшееся годом ранее «розмирие с Мамаем» перерастало в «розмирие» со всей Ордой.
Михаил Тверской клялся и целовал крест на том, что никогда впредь не будет посягать на великое княжение Владимирское, даже если татары дадут ему ярлык. Помимо этого, в договоре устанавливались процедуры мирного решения спорных вопросов и разного рода конфликтов.
Будущее показало, что Михаил Тверской в целом сдержал свои клятвы. Его поведение после 1375 года радикально изменилось. (Исключением станет лишь отчаянная попытка перехватить первенство у Москвы после нашествия Тохтамыша. Но в этом случае у Михаила просто сдадут нервы, и в нем проснется пыл азартного игрока.) Тверской князь занял позицию «вооруженного нейтралитета». Отказавшись от претензий на ярлык и на Владимир, он подарил своему княжеству несколько десятилетий мирной жизни. За это земляки прославили его как «отца отечества», а бывшие враги московские князья почтительно признали равным себе.
Московско-тверской договор 1375 года подтверждал старое правило удельного периода: бояре и вольные слуги могли переезжать с московской службы на тверскую и наоборот, не теряя при этом своих вотчин, находящихся во владениях прежнего сюзерена. Исключение делалось только для московских перебежчиков — Ивана Вельяминова и Некомата Сурожанина. Их вотчины подлежали конфискации и переходили во владение Дмитрия Московского.
«А что Ивановы села Васильевича и Некоматовы, а в ты села тобе ся не въступати, а им не надобе, те села мне» (8, 27).
Эта частная установка выглядит довольно странно на фоне общих принципов, провозглашенных московско-тверским договором. В ней чувствуется что-то глубоко личное, какая-то жгучая ненависть Дмитрия Московского к перебежчикам. В сущности, они имели полное право переехать от одного сюзерена к другому. Но они не имели права выдавать тайны своего прежнего сюзерена, которому клялись в верности.
Благодаря измене перебежчиков Михаил Тверской был заранее предупрежден об опасности — предстоящем наступлении переяславской коалиции. Но дело было не только в раскрытых замыслах. Безусловно, Иван Вельяминов и Некомат Сурожанин поведали Михаилу Тверскому много такого, что являлось «военной тайной» московского двора — численность войск, их вооружение, наличие осадных машин и излюбленные боевые приемы. Эти ценные сведения позволили Михаилу хорошо подготовиться для отпора врагу. И не только в дипломатическом, но и в фортификационном отношении. Возможно, именно эти подготовительные меры и не позволили Дмитрию Московскому достичь полной победы. Тверская крепость оказалась неприступной для московских штурмовых башен. И только начавшаяся среди осажденных эпидемия заставила Михаила Тверского вступить в переговоры.
Переяславская коалиция стала первым относительно удачным опытом объединения боевых сил Северо-Восточной Руси. Это объединение произошло не только без ведома Орды, но и вопреки ее воле. По существу, это был вызов, брошенный не только Мамаю, но и всему степному сообществу. И степь должна была ответить на этот вызов…