думывали посольство в Лондон, чтобы завербовать там инженеров англиканской веры. Им горячо помогали молодые англичанки, которым удалось устроиться в Москве. Они желали, чтобы их семьи и родина воспользовались благоприятным моментом. Доклад Рангони получил одобрение, и автор его был назначен камергером при папском дворе.
Теперь Ватикан мог считать себя вполне осведомленным и знал, какие прежде всего следует принять меры. Горячий сторонник Дмитрия, Поссевин, в это время еще расширил и дополнил планы папы. Он прибыл из Венеции, где разыгрывалась буря. Попытки унять ее были напрасны. Павел V удостоил иезуита аудиенции. Здесь тотчас же разговор зашел о Дмитрии и, в частности, о титулах, которые он себе присваивает. Автор Moskovia, бывший некогда представителем Григория XIII при дворе Ивана IV, был прекрасно знаком с этим предметом в силу своих прежних обязанностей. Он дал устные объяснения папе по этому поводу и представил ему записку. Несмотря на происшедшие за это время перемены, он продолжал считать свою систему наилучшей. В конце концов, она сводилась к двум всемогущим началам — просвещению и свободе. Открывать школы, где бы учились вместе католики и православные; возбуждать соревнование, посылать молодежь за границу; распространять массу книг; добиться права проповеди, церковной службы и совершения таинств; словом, отвоевать себе место в России — вот каковы были задачи Поссевина. Он учитывал заранее податливость Дмитрия и влияние Марины, не слишком интересуясь средой, где предстояло действовать. Для него, как и для отца Андрея, москвичи были пластическим материалом, готовым, подобно расплавленному металлу, принять какую угодно форму. Не было никого, кто бы сказал обоим, что из недр этой, по-видимому, инертной массы выйдут со временем Аввакумы и неукротимые сектанты. При обмене посольствами, которые старались установить почву для переговоров, одно лишь дело было вполне выяснено и доведено до конца, к равному удовольствию обеих сторон. Курия уже давно желала обеспечить персидским миссионерам свободный проезд через Москву. Хотя, уступая настояниям Поссевина, Иван IV и разрешил некоторые льготы в этом смысле, — они оставались мертвой буквой. Несомненно, Николай де Мелло даже и не подозревал об их существовании. Не воспользовались ими и Миранда с Костою, хотя, впрочем, они были хорошо приняты Годуновым. Монахи-кармелиты, которым поручено было организовать персидскую миссию, также не вспомнили об этих привилегиях, когда выехали в Москву в 1604 г.
Этих миссионеров была всего горсточка: отец Павел Симон, из генуэзской фамилии Риварола, отцы Иоанн, Фаддей и Винцент, брат Иоанн и один испанский дворянин, Франциск Риадолид Перальта. Климент VIII снабдил их грамотой, помеченной 30 июня 1604 г.; она была адресована царю Федору, которого с 1598 года уже не было в живых. В первых числах декабря 1604 г. путешественники достигли русской границы около Невеля. У них были рекомендации от Сигизмунда III и Льва Сапеги; их сопровождали поляки, причем миссионеры выдавали себя за посольских капелланов. Все это было очень некстати ввиду вооруженного вторжения Дмитрия при предполагаемом соучастии Польши. Конечно, монахов не замедлили задержать и отправить обратно. Вернувшись в Варшаву, они принялись придумывать новые комбинации. Но вдруг известные события совершенно неожиданно разрешили их затруднения. 21 июля 1605 г. папа прислал им грамоту к Дмитрию; одновременно с этим кардинал Сан-Джорджио, ведавший персидской миссией, начал восторженно расхваливать им нового царя.
Действительно, с этих пор все пошло, как по маслу. Миссионеры выехали вместе с Александром Рангони. Они благополучно перебрались через границу, пожили в Смоленске на государев счет и, наконец, были весьма милостиво приняты в Кремле. Кармелиты поселились в одном помещении с иезуитами. Благоволение Дмитрия доходило до того, что он даже хотел оставить их в России. Здесь они могли бы строить свои монастыри, оказывать благотворное влияние на русское монашество и пропагандировать идею единения церквей. Но долг призывал миссионеров в другие края. Поэтому в марте они пустились в дальнейший путь. Дмитрий постарался облегчить им путешествие; между прочим, он вручил им письмо к «своему брату», царю персидскому. Он также уведомил папу обо всем происшедшем, выражая радость, что мог сделать ему приятное. Еще никогда католические миссионеры не встречали в Москве такого радушного гостеприимства, никогда их еще так не ласкали. Отныне двери в Азию будут для них широко открыты. Можно легко себе представить, какое впечатление произвело в Риме известие о такой перемене.
Таким образом, все складывалось так, чтобы укрепить мнение, которое папа составил себе о Дмитрии. Ничто, казалось, не нарушало установившейся гармонии. Краковский нунций и польские магнаты, капелланы и кармелиты — все славили московского государя согласным хором. Любезные письма царя располагали в его пользу; по-видимому, дело у него не расходилось со словом. Военная прогулка от Самбора до Кремля делала совершенно излишними всякие иные доказательства его царственного происхождения. Разве мог бы незаконный государь так быстро завоевать расположение народа? Павел V был глубоко поражен. Он ждал, что в России начнется новая эра. Все симпатии его склонялись в сторону Дмитрия. Однако лишь дело коснулось принципа — папа оказался непоколебим.
Под сенью Ватикана, близ ворот Кавалледжиери, прячась за колоннадами Бернини, стоит скромное обиталище римской и всемирной Инквизиции. В XVII веке это судилище уже утратило свой мрачный характер. Теперь оно являлось лишь церковным трибуналом. Состоя из кардиналов и богословов, под председательством папы, оно обязано было блюсти нерушимость и интересы католической веры. В его компетенцию также входили дела об отречении государей и другие подобные вопросы. Московский царь трижды выступал перед римскими инквизиторами. Правда, он не являлся сюда самолично; в Риме рассматривались только его письма.
Уже первое послание Дмитрия от 24 апреля 1604 г., бывшее настоящим исповеданием его веры, поступило в распоряжение Инквизиции. На обороте латинского перевода этого письма Климент VIII, очевидно, отказавшись от своего скептицизма, начертал дышащие доверием слова: Ne ringratiamo Dio grandemente, ne daremo voto almeno nella Congregatione del Santo-Officio.[26]
Однако дело Дмитрия осложнялось некоторыми затруднениями. Немедленно после своего отречения от православной веры царевич выразил два желания, о которых было упомянуто выше. Первое из них было немедленно удовлетворено. Силой своей власти Рангони освободил Дмитрия от соблюдения поста. Что же касается другого вопроса, то нунций обещал навести справки в Риме; его компетенция оказывалась недостаточной: дело шло о принятии святых тайн из рук православного патриарха в день венчания на царство.
Желание Дмитрия как можно точнее выполнить все указанные формы не могло не радовать Рим. Кардинал Сан-Джорджио, которому и теперь были поручены дипломатические сношения, видел в этом доказательство сердечной чистоты царевича; понятно, он с надеждой смотрел в будущее. Тем не менее пришлось представить дело на рассмотрение Инквизиционного судилища и его суровых членов. Затруднить их оно не могло. Эти люди были неуязвимы в знании закона, да налицо имелись и прецеденты. Не далее как в 1593 году отцы инквизиторы отклонили подобную просьбу Сигизмунда III. Королю предстояло сделаться шведским государем при условии, что корона Вазы возложена на его чело протестантом. В следующем году, когда дело уже было сделано, строгие блюстители католической веры согласились закрыть глаза на прошлое из сострадания к королю. Зато королева Анна, из дома Габсбургов, которая наотрез отказалась от подобного компромисса, была удостоена самых горячих восхвалений.
В своих пожеланиях Дмитрий шел дальше Сигизмунда. Члены судилища заволновались. Заскрипели перья. Появились на свет целые трактаты. Одна из подобных диссертаций, может быть самая важная, дошла до нас. Мы говорим о произведении Камилла Боргезе, будущего папы Павла V. Это — автограф; автор его полон учености и пишет в строго схоластическом стиле. Самые отвлеченные истины не устрашают его; он разбирается во всех тонкостях естественного права. В цитатах он неистощим. Отцы церкви и знаменитые богословы, канонисты и св. Августин, св. Фома и Суарец, Каэтан и Барбоза, Ледесма и Сильвестр следуют один за другим, все свидетельствуя в его пользу. Князь церкви приводит точнейшие тексты. Он искусно сопоставляет их и делает необходимый логический вывод. Отказывается, в некоторых случаях и при известных условиях дозволяется принимать св. дары из рук всякого священника, будь он еретиком, схизматиком или даже предан анафеме. Лишь бы он получил свой сан законным образом. Естественно, возникал вопрос: почему во имя общего блага не сделать того, что дозволено бывает в частных интересах? Скоро мы услышим, как папа Павел V ответит кардиналу Камиллу Боргезе и рассеет его сомнения. В описываемое же нами время, когда события так быстро сменяли друг друга, Инквизиция медлила с ответом. Решение деликатного вопроса последовало лишь тогда, когда было уже поздно. Рангони еще дожидался его: но Дмитрий был уже коронован.
Как сказано выше, нет никаких оснований предполагать, что молчание римского судилища волновало царя. Не знаем мы и о том, чтобы Дмитрий попытался положить этому конец. Но его прежний духовник, отец Каспар Савицкий, ощущал некоторую тревогу совести. Нунций решил отправить его в Москву. Путевые издержки и расходы по содержанию Савицкого должен был принять на себя папа. Между тем могли возникнуть самые непредвиденные осложнения.
Создавшееся положение было во многих отношениях совершенно ненормально. Оно грозило всяческими недоразумениями. Спасти его могла только крайняя осторожность. Действительно, Дмитрий, как никогда, хранил тайну своего отречения от православия. Скрытому католику приходилось управлять православными и жить с ними, не вызывая ничем их подозрений или неудовольствия. В противном случае все будущее церкви могло погибнуть, и предполагаемый союз с Римом был бы обречен на крушение. Ввиду этих обстоятельств, какой политики следовало держаться? Какие можно было д