Перед отъездом Дмитрия Ильича в Самару Глеб Максимилианович ознакомил его с новым письмом Ленина. Владимир Ильич требовал укрепить комитеты незамедлительно, ни одного дня не терять напрасно. Владимир Ильич сообщал также, что после съезда финансовые дела партии сильно пошатнулись.
— Позарез нужен этот презренный металл, — несколько раз повторял Глеб Максимилианович. — Вам, Дмитрий Ильич, предстоит по пути из Самары заехать в Москву и взять у Горького хотя бы несколько сотен. К этому времени Владимир Ильич с ним спишется. В первых числах октября будьте, пожалуйста, в Москве. Как действовать, сообщу дополнительно. А сейчас — в добрый путь.
…На Волге стоял сухой сентябрь. Холодные ночи и довольно жаркие дни. После долгого-долгого путешествия Дмитрий Ильич возвращался к себе на родину. Уже из окна вагона он увидел Волгу. По реке плыли баржи. Черные, как жуки, буксиры, обильно дымя, тянули связки плотов на Царицын, Камышин, Астрахань. Как успел заметить Дмитрий Ильич, и на вокзале и на пристани прибавилось бродячего люда. В Самаре обычно всегда не хватало рабочих рук, а теперь всюду безработные. И это на первый взгляд казалось странным, ведь в России фабрики и заводы росли как грибы после дождя. Семь лет назад в Самаре было около пятидесяти промышленных предприятий, а сейчас дымят трубы бумаготкацкой фабрики, лесопильных заводов, работает завод паровых двигателей… И это там, где всего полвека назад собиралось три годовые ярмарки и торговали главным образом пшеницей… На Волге, как и по всей Российской империи, решительно заявлял о себе рабочий класс — главная движущая сила грядущей революции.
Судьба рабочего класса России давно уже стала судьбой Дмитрия Ильича. Его же личная жизнь, жизнь его родных и близких всецело принадлежала революции. И поэтому, когда встал вопрос о переезде в Киев (интересы партии требовали присутствия Дмитрия Ильича именно в Киеве), ни мать, ни сестра, ни жена — никто не возразил: надо — значит надо.
На том и решили. Стали ждать с Дальнего Востока Анну Ильиничну. Вскоре пришла телеграмма от Марка Тимофеевича. После того как его выпустили из тюрьмы, он уехал в Порт-Артур, работал в управлении Восточно-Китайской железной дороги. Туда с ним приехала и Анна Ильинична. А теперь он сообщал, что оставил работу и выехал в Японию, Анна Ильинична уже едет в Самару. У М. Т. Елизарова истек срок гласного полицейского надзора, и он отправился в длительное путешествие. Обогнув с юга Азию, через Индийский океан и Средиземное море попал в Марсель. Из Марселя — в Париж. И там после долгой разлуки встретился с Владимиром Ильичем. От него он узнал подробности съезда, получил задание — по возвращении в Россию немедля включиться в работу Петербургского комитета, уберечь комитет от меньшевистского произвола. А еще Владимир Ильич наказывал, не откладывая дела в долгий ящик, напомнить Дмитрию Ильичу, что он обязан регулярно наведываться к Алексею Максимовичу Горькому. Партии нужны деньги. Горький, как известно, регулярно поддерживал большевистскую партию материально. Порой это был единственный источник, на который партия могла рассчитывать. «Деньги нужны страшно, — писал В. И. Ленин в декабре 1904 года Р. С. Землячке. — Примите немедленно все меры, чтобы выслать хоть 1–2 тысячи рублей, иначе мы висим в воздухе и действуем совсем на авось»[13].
Марк Тимофеевич предложил Владимиру Ильичу свой двухлетний дальневосточный заработок, но Владимир Ильич отказался. Он поблагодарил зятя и напомнил ему, что теперь на его плечах большая семья, и, пока Митя не врачует, неоткуда брать средства для существования. Сам Владимир Ильич постоянного заработка не имел, а гонорары, которые изредка приходили из России, составляли гроши.
В Самаре Дмитрий Ильич задержался ненадолго. Провел совещание в местном комитете, выслал Г. М. Кржижановскому отчет: комитет большевистский, тревожиться за него нет оснований… Из Самары уехал в Саратов, потом в Нижний Новгород. В Нижнем получил письмо от Кржижановского. Тот сообщал, что по настоянию Ленина срочно выезжает в Женеву. В этом же письме Глеб Максимилианович требовал отложить дела в Нижнем и выехать в Москву, к Горькому.
Дмитрий Ильич хорошо понимал, в каком бедственном положении находится большевистское руководство, безденежье сковывало их работу и одновременно же развязывало руки оппортунистам, у которых были богатые меценаты и на Западе и в России. Партия большевиков, по свидетельству ее недругов, оказалась без средств к существованию. Касса РСДРП находилась в руках у меньшевиков. А «те, кто помогал деньгами, — отмечала Н. К. Крупская, — под влиянием агитации меньшевиков отказывали в помощи».
Письмо Г. М. Кржижановского с просьбой об изыскании денег Дмитрий Ильич показал членам Нижегородского комитета. Посовещавшись, они предложили рабочим финансировать партию пз их страховой кассы. Нижегородские рабочие с пониманием отнеслись к предложению, деньги были выделены, и Дмитрий Ильич срочно отправил 500 рублей в Киев, а оттуда эти деньги Г. М. Кржижановский переслал в Женеву. Но помощь нижегородских пролетариев не решала финансовой проблемы партии.
По приезде в Москву прямо с поезда Дмитрий Ильич направляется в Камергерский переулок, где размещался недавно открытый Московский Художественный театр. Запиской вызвал Марию Федоровну Андрееву, жену и друга Горького. Перед началом спектакля ей дорога была каждая минута, но, прочитав фамилию «Ульянов», Мария Федоровна подумала: неужели Владимир Ильич? Накинув шарф, она выбежала из гримерной. Около служебного входа стоял молодой человек в дорожном костюме с удивительно знакомыми карими глазами. Мария Федоровна безошибочно узнала в нем брата Ленина. Перед спектаклем им поговорить не удалось. И она попросила его зайти завтра в одиннадцать утра к ней на квартиру, в Георгиевский переулок. А сейчас у нее выход…
— Впрочем, если гость не устал с дороги, приглашаю в зал…
Так Дмитрий Ильич впервые переступил порог Художественного театра — лучшего театра в Москве, впервые увидел Марию Федоровну Андрееву, преображенную в чеховскую Ирину. Из театра вышел, когда уже стемнело. Нужно было устраиваться на ночлег. Ехать в гостиницу? Не хотелось к себе привлекать внимание полиции. Охранка зорко следит за приезжими. Податься к знакомым? Выбрал Елагиных. Вот будет встреча! Наверное, Андрей Нилыч дома и, как всегда, или столярничает, или читает. Взял извозчика. Ехали долго. Вот уже показались кузьминские дачи, но неожиданно дальше дорога оказалась перекрытой. Шум. Говор. Мелькающий свет фонарей. Прислушавшись, Дмитрий Ильич понял, что где-то здесь недавно убит переодетый жандарм.
Быстро сказал извозчику:
— Поворачивайте обратно.
Пришлось всю ночь бодрствовать на вокзале.
Наутро Дмитрий Ильич точно в назначенное время постучал в дверь квартиры Андреевой. Хозяйка уже ждала гостя, приготовила чай. И пока он пил, она расспрашивала его о съезде, возмущалась меньшевиками и тут же заметила, что несколько дней назад заезжал к ней фабрикант Савва Морозов, большой поклонник искусства и меценат. Говорили о политике и прежде всего о помощи социал-демократам. Морозов заявил прямо, что денег Ленину даст, но при условии: если он не будет враждовать с Мартовым.
Дмитрию Ильичу было приятно сидеть за столом, неторопливо беседовать. Но время бежало. Хозяйке пора на репетицию.
Дзенькнул колокольчик. Мария Федоровна поспешила к двери.
— Ну вот и Алексей Максимович.
— Опоздал, не обессудьте. Книжки в полон взяли, — извинился он перед гостем, подавая руку.
Горький был в приподнятом настроении. Несмотря на кашель, говорил охотно, энергично жестикулировал и очень много расспрашивал Дмитрия Ильича о матери, сестрах и, конечно же, о брате.
Потом выложил на стол конверт и, виновато улыбаясь, начал было оправдываться: мол, не браните, пожалуйста, сам понимаю, маловато. И попросил наведаться еще раз. Братья Сабашниковы обещали авансировать.
Дмитрий Ильич выпил чай и тепло распрощался с хозяевами. Шифрованным письмом он сообщил в редакцию «Искры»: «Дорогие друзья! Третьего дня послал вам 500 р… На днях вам пошлю на другой адрес еще 1000. Деньги достал от Горького, три тысячи. Обещал еще через месяц».
В октябре Дмитрий Ильич опять побывал в Москве, переслал в Киев на имя Кржижановского тысячу рублей от Саввы Морозова. Вскоре Мария Федоровна по просьбе Горького передала Дмитрию Ильичу еще пятьсот рублей.
Поездка не была напрасной. В отчете, высланном 13 октября в Женеву, Дмитрий Ильич докладывал: «…встречаюсь с Горьким (Шахом), который передаст мне 2,5 тысячи. Затем устраивает мне свидание с Саввой… Получил 10 тысяч. Он просил при этом в дальнейшем действовать через Шаха, если же понадобится видеться с ним лично, то пароль — числа, представляющие произведение суммы года, месяца и числа на 11. Сказал, что может опять дать в апреле…»
В октябре 1903 года, дождавшись Анну Ильиничну, Ульяновы переехали в Киев. В декабре, выполнив ряд партийных поручений, сюда вернулся Дмитрий Ильич, считая, что теперь-то надолго. Дома он застал знакомую картину: мать за шитьем, сестры и жена на службе: Кржижановский устроил их в управлении железной дороги. Новостей не было, за исключением одной: в Петербург приехал Марк Тимофеевич Елизаров. Через несколько дней он будет в Киеве.
Дмитрий Ильич сразу же направился в ЦК.
Почти отовсюду в Киев приезжали связные комитетов: получали литературу, паспорта, необходимую информацию. Члены и агенты ЦК принимали связных. Только у одного Дмитрия Ильича для приема и переговоров с приезжающими было не менее десяти конспиративных и явочных квартир.
Но охранка уже была в курсе дел большевистской партии. Перехваченные и расшифрованные письма большевиков давали ей основания считать, что в РСДРП ведется ожесточенная идеологическая борьба, и Ленин настаивает на скорейшем созыве нового съезда, который бы изгнал оппортунистов из партии. В ряде ленинских писем ориентировочно называлось время съезда — январь 1904 года. Оживленная деятельность большевиков, особенно на Украине, давала охранке повод определить место съезда. Таким городом мог быть только Киев. Не полагаясь на силы местного жандармского корпуса, министр внутренних дел перебросил сюда подкрепления из Москвы и даже из Петербурга. За большевиками была усилена слежка. Под пристальное наблюдение охранки попали все Ульяновы, находившиеся в Киеве. Дмитрий Ильич то и дело обнаруживал за собой «хвост».