Полковник нахмурился и приказал Ульянову лично заняться пополнением склада.
Оказалось, нелегко добыть в военном Севастополе медикаменты! Хождение по учреждениям, уговоры и просьбы — все впустую. В штабах и учреждениях засели чиновники, которых могли прошибить только взятки. Давний знакомый, а ныне врач соседнего госпиталя, Владимир Львович Лягодкин посоветовал Дмитрию Ильичу быть с армейскими чиновниками понахальней: нужно во что бы то ни стало добыть медикаменты — начинай с интендантских кладовщиков. Они знают, что у них есть, а чего нет. К начальству же обращаться в крайнем случае.
Благодаря обширным связям Лягодкина Дмитрий Ильич достал медикаменты и перевязочный материал, чем очень удивил начальника госпиталя.
По неопытности Дмитрий Ильич сказал начальнику госпиталя, что в крепости засели воры и спекулянты. Не знал он, что его начальник сам был замешан в воровстве. Об этом ему стало известно год спустя, когда один знакомый интендант признался, что полковник продавал ему пуды бинтов, продавал в то время, когда раненых вынуждены были перевязывать лоскутами от старых простынь.
В чрезвычайно трудном положении оказались медики 29 октября 1914 года. Перед рассветом со стороны мыса Лукулл появился германский линейный крейсер «Гебен». Став бортом к Севастополю, он открыл по городу огонь. Бил главным образом по жилым кварталам и солдатским казармам. За четверть часа крейсер выпустил около шестидесяти крупнокалиберных снарядов.
Гром взрывов сорвал Дмитрия Ильича с койки. Бегом он поднялся на третий этаж и с балкона увидел дуэль «Гебена» и русских артиллеристов. Получив несколько прямых попаданий, корабль развернулся и, не прекращая огня, исчез в тумане.
Дмитрий Ильич поспешил в госпиталь. По дымным улицам везли подводами, а то и несли на носилках искалеченных людей. Врачи, фельдшера, санитары выбивались из сил, оказывая раненым помощь. Бинтов не было. В ход (в который раз!) пошли простыни и полотенца. Почти целую неделю никто из медиков не покидал крепостной госпиталь.
За какое бы дело Дмитрий Ильич ни брался, он работал с завидным трудолюбием. Этим он расположил к себе главного врача Владиславлева, и тот всячески ограждал его от нападок начальника госпиталя.
У Дмитрия Ильича появились знакомые и среди флотских офицеров. Однажды в кабинете у доктора Бирули речь зашла о дисциплинарных взысканиях. Щеголеватый лейтенант Лунин решительно заявил, что флотские командиры — люди высокого интеллекта и они не могут допустить несправедливости по отношению к подчиненным.
Дмитрий Ильич хотел возразить, что в армии и на флоте процветает мордобой, но к их разговору уже прислушивались, и он только пообещал доказать Лунину обратное.
По данным врачебной экспертизы Дмитрий Ильич составил таблицу. В ней указал характер проступков и меры наказания за них. Как оказалось, карцер, изнурительная стойка с полной выкладкой, рукоприкладство — обычная вещь на флоте. К таблице Дмитрий Ильич приложил список офицеров, по распоряжению которых производились наказания. Материал этот был передан Лунину.
Лейтенант хорошо помнил процесс над черноморскими матросами. Тогда, в 1912 году, он считал восстание против царя беззаконием. Теперь же, после бесед с Ульяновым, молодой офицер многое понял.
Как-то в воскресенье они вдвоем отправились на Херсонесский маяк. Смотритель маяка, отставной матрос, провел офицеров на пустырь, заросший жестким татарником. Дмитрий Ильич ступал за сгорбившимся стариком, а перед глазами словно живой стоял Иван Лозинский.
Из-за далеких гор выползали тучи. И над морем, над побелевшими гребнями волн сиротливо висело осеннее солнце, скупо освещая глинистую землю. Смотритель, простуженно покашливая в заскорузлый кулак, наконец остановился, показал на безымянную могилу. Офицеры молча сняли фуражки…
Обстановка в госпитале складывалась все труднее. Начальник госпиталя доносил в контрразведку, что Ульянов обменивается корреспонденцией с Москвой и, по всей вероятности, с заграницей.
Контрразведка усилила за Дмитрием Ильичом наблюдение. В октябре — ноябре жандармы перехватили письма, которые Дмитрий Ильич отправил Марии Ильиничне в Вологду и Софье Николаевне Смидович в Москву. Письма были сугубо личные, но контрразведка Севастополя насторожилась и 8 ноября 1914 года направила в Департамент полиции депешу, в которой указывала: «В данное время Ульянов ведет переписку с партийными лицами, стоящими во главе революционных организаций».
Контрразведка имела основания подозревать Ульянова в связи с местным подпольем. Об этом было доложено по команде. В военно-санитарном управлении Румынского фронта переполошились, но Дзевановский поспешил успокоить коллег. Он заверил, что знает врача Дмитрия Ульянова по работе в Таврической губернии как человека, для которого интересы медицины превыше всего. На этой почве он и не уживается с начальником госпиталя. Рано или поздно начальник госпиталя сведет с Ульяновым счеты. Дзевановский настоял «разъединить враждующие стороны». Вскоре в Севастополе был получен следующий документ:
«Приказом по военно-санитарному ведомству от 31 декабря 1914 года за № 123 были перемещены для пользы службы старшие ординаторы севастопольских крепостных временных госпиталей № 1, призванный из ополчения санитарный советник Нильсон (Евгений), и № 2, призванный из запаса лекарь Ульянов (Дмитрий), один на место другого».
Дзевановский своевременно обезопасил друга. Он был уверен, что новый начальник госпиталя не станет преследовать Ульянова.
В январе 1915 года Дмитрий Ильич зашел к Ржанникову. Иван Каллистратович только что возвратился из артиллерийской мастерской, куда его недавно перевели. Дмитрий Ильич заметил, что хозяин сегодня выглядит именинником. Оказалось, радость у них была общая. Иван Каллистратович показал журнал «Нива». На пятнадцатой странице красовался заголовок «Пролетариат и война». Это была вклейка реферата Владимира Ильича, с которым он недавно выступил в Женеве.
«Полоса национальных войн прошла, — писал Владимир Ильич. — Перед нами война — империалистическая, и задача социалистов — превращать войну «национальную» в гражданскую»[36].
Дмитрий Ильич углубился в чтение. Было такое чувство, что брат не в далекой Женеве, а здесь, в Севастополе.
Ржанников пообещал написать листовку и размножить ее на военных кораблях севастопольской крепости. Лучше других это задание мог выполнить матрос-большевик Мишин.
С радистом корабля «Три святителя» Алексеем Мишиным Дмитрий Ильич был уже знаком. У Мишина по молодости лет недоставало еще опыта партийной работы. И было опасение, как бы он не наделал ошибок.
Так оно и получилось.
В ноябре над Севастополем почти не показывалось солнце. Низкие темные тучи сеяли дождь, и город тонул в сумраке.
Несмотря на строгий приказ коменданта всячески экономить электричество, почти круглосуточно во всех учреждениях и штабах горел свет. Приказ повсеместно нарушался. Не считались с ним и в управлении контрразведки, где работа кипела день и ночь. Только за последние два года здесь «по состоянию здоровья» сменилось два начальника. Прислали из Москвы третьего — полковника Смирнова.
Смирнов умел работать без шума, но результативно. Так считал шеф жандармов, направляя его в «неблагополучный Севастополь». Царское правительство по-прежнему испытывало страх перед моряками-черноморцами. Прошло три года после расправы над матросами, но в городе витал «мятежный дух».
С исключительной скрупулезностью Смирнов изучал доставленные в управление печатные издания, обнаруженные на кораблях «Три святителя» и «Память Меркурия». В «Морской устав» была вклеена листовка с текстом ленинского реферата «Пролетариат и война».
Для выявления революционного подполья нужен был опытный провокатор. И Смирнов, не доверяя своим помощникам, лично отбирал людей, способных быстро войти в доверие корабельных команд.
…Утром перед поднятием флага на «Три святителя» прибыла группа матросов-новобранцев. Новичкам на корабле были рады, особенно нижние чины. Да это и понятно: самая грязная и трудная работа ложилась на плечи молодых матросов. Они сразу же почувствовали себя в железном боцманском кулаке.
Издевательства и придирки со стороны боцмана и некоторых офицеров начались с первого дня. Скоро один из молодых матросов тайком от начальства стал обращаться к старослужащим за «сочувствием», вызывая их на откровенный разговор. Не обошел он вниманием и Мишина, попросил у него «почитать что-нибудь политическое». Просьба была естественная, и Мишин пообещал при удобном случае удовлетворить желание молодого матроса.
В первое же увольнение на берег Мишин отправился к Ржанникову, рассказал ему о разговоре с новобранцем, ожидая похвалы, но в ответ услышал, что в контрразведку попали большевистские листовки и уже на «Три святителя» проник провокатор. Может, это и есть тот самый, который просил «почитать что-нибудь политическое».
Выпроводив Мишина, Ржанников в тот же день встретился с Дмитрием Ильичом, предупредил, что Мишин может быть схвачен, поэтому надо что-то предпринять, обезопасить матроса.
Принимая раненых, Дмитрий Ильич думал, как избежать провала. Куда проще Мишину покинуть корабль. Но Мишин не просто матрос. Он радист. Через его руки проходят секретные документы командования флота. Нет, Мишин должен остаться на своем месте. Но как это сделать?
А что, если «перекрасить» Мишина под меньшевика?
Ознакомившись с планом Дмитрия Ильича, Иван Каллистратович удовлетворенно кивнул: под меньшевика так под меньшевика…
Мишин вручил новобранцу «обещанное» — последние плехановские брошюры. Но тот на следующий же день разочарованно их вернул…
И все же Мишина забрали в контрразведку. Полковник Смирнов допытывался, с какой целью матрос посещает дом номер пять по Новороссийской улице. Мишин ожидал такого вопроса и заранее приготовил ответ. По этому адресу живет его друг Владимир Макаров.