А. Д.) столь мало ныне уважается», что люди «благонамеренные» редко их занимают. Кочубей считал, что губернское управление нуждается в «исправлении». Затем автор перешел к министерской реформе, отметив разное к ней отношение («ропот обойденных», «ложные надежды»), неоднородный состав министров. Он также представил и трудности самого императора, на которого направлены «разные внушения». Кочубей предлагал все-таки найти восемь человек, «совершенно единомысленных», чтобы Комитет министров стал единым организмом; также необходимо, чтобы Комитет, Сенат и Государственный совет действовали «на одном и том же плане». В заключение Кочубей настаивал на лучшей отлаженности взаимоотношений министерств, а также министерства и губернского управления. Он советовал определить: достаточно ли у министров власти для успешного выполнения ими своих обязанностей, ясна ли мера их ответственности? Считал необходимым повысить уровень образования чиновников, «возвысить» звание губернаторов, восстановить должность генерал-губернатора, управляющего 2–4 губерниями (о чем он просил государя еще в ходе прений в «Негласном комитете»).
Имеет отношение к данному сюжету казус с адмиралом Н. С. Мордвиновым. Как мы помним, он 8 сентября 1802 г. был назначен министром морских сил. Но вот спустя полтора месяца он подал Александру I прошение об отставке. Мордвинов не терпел назначенного императором правителем военной канцелярии по флоту контр-адмирала П. В. Чичагова. Его возмутило то, что из этой канцелярии направлялись указы и ему, и подчиненным ему лицам (о чем он даже не знал). И получалось, что министром и адмиралом командовал контр-адмирал, да еще и крайне несимпатичный министру. И в декабре 1802 г. Александру I пришлось отправить Мордвинова в отставку[126].
Обратимся к оценке министерской реформы 1802 г. историографией. В. О. Ключевский выделил главное – единоличную власть министров вместо прежней коллегиальной ответственности. Кратко повторив основные положения манифеста от 8 сентября, Н. К. Шильдер высветил значение такого нового органа, как Комитет министров, на заседаниях которого с сентября 1802 г. по сентябрь 1805 г. председательствовал (за редким исключением) сам император. Автор отмечает падение влияния Д. П. Трощинского (не являлся сторонником министерской реформы и не готовил соответствующие документы), который был назначен на второстепенный пост министра уделов с сохранением управления почтовым ведомством. Шильдер считал, что назначения министрами Воронцова, Завадовского и Державина, вероятно, вызваны соображениями, чтобы «они не кричали, что отстранены». «Первое образование министерств» автор характеризует как «малообдуманное», «незрелое», не согласное ни с образованием Государственного совета, ни с правами и властью Сената (оба документа от 8 сентября 1802 г. «до некоторой степени» противоречили друг другу).
Историк Комитета министров С. М. Середонин также обращался к тексту манифеста от 8 сентября. Он вполне согласен с Шильдером в том, что именно Комитет был главным правительственным органом, рассматривавшим все наиболее важные вопросы. Уезжая в 1805 г. за границу к войскам, Александр I утвердил 4 сентября «правила» для Комитета министров, которыми он должен был руководствоваться. Автор считает, что именно этому органу император поручил управление страной в свое (и брата Константина) отсутствие.
Учреждение министерств А. А. Корнилов считал «единственной вполне самостоятельной и доведенной до конца работой «Негласного комитета». Автор указал на то, что у императора с трудом добились предоставления Сенату права надзора над министрами. Формальным это право признают составители юбилейной истории Сената. А. Е. Пресняков считал образование министерств завершением организации бюрократической системы управления с обеспечением для монарха личного и непосредственного руководства всем ходом дел через министров. При этом автор считал, что одновременно укрепилось ощущение Александром I зависимости его личной воли от «вельможных верхов бюрократии». Он стремился использовать возможности личной осведомленности ходом дел. Наступил момент, когда государь никому не верил и заставлял приближенных следить друг за другом. Александр Павлович поэтому не желал назначать в министры единомышленников. Наоборот, он их подбирал из разных «партий» и стремился иметь своих личных «агентов» в разных ведомствах.
На сугубо личную ответственность министров перед императором указывает Г. В. Вернадский. Министерства, по его мнению, были созданы по французскому образцу. Высказывавшаяся идея «объединенного министерства» потерпела «крах», как отметил А. В. Предтеченский. Этого не хотел Александр I, поскольку боялся, что подобный орган будет навязывать ему свою волю. Автор признает, что министерская реформа привела к большей централизации и бюрократизации госаппарата, но перемен в установившийся порядок центрального управления она не внесла.
Создание министерств явилось, как пишет С. Б. Окунь, продолжением линии на единоначалие и вытеснение коллегиальности, которая определенно наметилась при Екатерине II и Павле I. Это было также усовершенствованием «бюрократической машины». Автор упоминает об установлении формальной ответственности министров перед Сенатом. Завершает же свою мысль о бездействии этой нормы приведенной нами выше фразой Ф. Ф. Вигеля о безответственности министров. Назначив в министры Воронцова, Державина, Завадовского и Мордвинова, Александр I, по Окуню, «добился раскола сановной оппозоции» (заметим при этом, что названные лица принадлежали к разным «партиям»)[127]. Характеристика министерской реформы 1802 г. мемуаристами и историками позволяет нам высказать ряд соображений. К этому времени министерская система управления с единоначалием, большей, по сравнению с коллегиальной, централизацией и бюрократизацией госаппарата господствовала в Европе. Образцовой она считалась в Англии, где победившая на очередных выборах партия формировала правительство. Лидер партии становился премьер-министром и кабинет министров работал как единый организм, подконтрольный парламентской оппозиции. Российская империя являлась не буржуазным государством, а самодержавной, дворянской монархией, в которой развивались буржуазные отношения, вступавшие во все большие противоречия с сохраняющимся крепостным правом. Создание министерств отвечало желанию Александра I лично управлять страной через нескольких доверенных лиц, всецело подчиненных ему министров. Причем императору не нужен был единый кабинет министров наподобие английского. Наоборот, он набрал в министры лиц с разными взглядами, стремился, чтобы они следили друг за другом и наушничали ему. Этим он, с одной стороны, уравновешивал сановные «партии», а с другой – предотвращал возможный сговор, который мог обернуться против него самого. В подобной ситуации главную роль в государстве приобрел Комитет министров, который в рассматриваемый период лично контролировался Александром I. В то же время имела место фактическая безответственность министров не только перед обществом, но даже и перед Сенатом, который формально должен был их контролировать.
Мы не можем обойти вниманием характеристики, данные министрам и их товарищам современниками и приводимые историками. Пожалуй, самые положительные отзывы заслужил морской министр Н. С. Мордвинов. Он был популярен в обществе, сведущ в различных областях деятельности, отличался добрыми намерениями и стремился к преобразованиям (правда, не всегда соответствующим реальным потребностям России). Отмечается, что Мордвинов, человек откровенный, не стеснялся резких и «несдержанных» суждений, чем «не был приятен» государю. Последнее могло послужить причиной его скорой отставки (выше мы уже писали о том, что сам Мордвинов ее инициировал). Его сменил П. В. Чичагов, к которому был «благорасположен» император. Приводится мнение сослуживца последнего – В. М. Головина, который считал, что на посту министра Чичагов «испортил все». Г. Р. Державин обвинил нового министра в том, что он заключил с одним купцом контракт на поставку флоту провианта «без торгов и публикаций» на несколько миллионов рублей. Чичагов соединял в себе «суровость моряка с надменностью истого британца». Положительно его оценил неизвестный саксонский дипломат: «Обладает редкими нравственными достоинствами… преследует в своем министерстве злоупотребления… человек развитой и трудолюбивый». Графиня Р. С. Эдлинг, признавая в Чичагове «человека замечательного ума», вместе с тем упоминает о его «всякого рода странностях» и прямо пишет, что он «не скрывал величайшего презрения к своей стране и своим соотечественникам».
Военный министр С. К. Вязмитинов прослыл человеком «весьма недальних познаний и весьма мало в воинском деле сведующим», обладавшим робким характером, склонным «к раболепству». Он выдвинулся из низов как военный администратор. Министров иностранных дел А. Р. Воронцова, внутренних дел В. П. Кочубея и народного просвещения П. В. Завадовского, равно как товарищей министров А. Чарторыйского, П. А. Строганова и Н. Н. Новосильцова нам уже приходилось выше характеризовать со слов современников. Добавим лишь то новое, на что последние обратили внимание, когда вышеназванные лица находились при указанных должностях. Воронцова упрекали за то, что он стремился управлять всеми делами государства. При этом видели его «сговорчивость и согласие» с государем (до определенного момента – скажем мы). Неизвестный саксонский дипломат, признавая ум и познания канцлера, отмечал его «пылкий и невыдержанный характер», из-за которого «иностранные посланники подвергались постоянно неприятным прениям». В 1804 г. граф А. Р. Воронцов был уволен в бессрочный отпуск. Управлять Министерством иностранных дел стал его товарищ князь А. Чарторыйский. Князя знали в обществе как «поляка-патриота», и назначение в русское министерство пусть близкого государю, но лица с подобной репутацией вызвало в обществе и придворных сферах «сильное недовольство». Особенно едко в этом смысле высказывался Ф. Ф. Вигель. Он связывал возвышение этого «непримиримого врага Росс