ажало шефа, прекрасно знавшего Александра Яковлевича еще по Тифлису. Скорее всего, именно с его подачи Хрущев «узнал» в генерал-лейтенанте госбезопасности духанщика, который был не ко двору.
Александр Яковлевич был бесконечно предан Сталину, и Сталин в свою очередь доверял своему младшему сводному брату — Саше (моему отчиму). Но эти отношения никак не устраивали Берию, этого коварного человека. Первым сокрушающим ударом был привычный прием — арест жены. Вторым — отстранение от Сталина, назначение его в Крым. Но Берия не останавливается до тех пор, пока полностью не уничтожит противника…
Александр Яковлевич, вспоминая о маме, задумавшись, часто напевал романс: «Вернись, я все прощу»… Но дальше первых двух строк дело не шло: он то ли не знал слов, то ли они не соответствовали его тоскливому настроению. Опять у нас возникал разговор с тем же подспудным смыслом: «Не думаю ли я, что он предал маму и не сделал все возможное для ее спасения?» Иногда беседа принимала отвлеченный характер — об аресте Юлии Исааковны — жены Яши Джугашвили, в то время когда Яша находился в немецком плену… Мы говорили и о гибели других близких Сталину людей.
Разговоры велись с долгими многозначительными паузами и были мучительны для нас обоих. Мать пропала. Мне было искренне жаль любимого мной человека и не в чем было его прощать, но сам себя он, видимо, не мог оправдать и простить. Это было тягостно.
Правильно заметил Хрущев, «духанщик» никак не подходил к среде профессиональных интриганов, лицемеров и убийц. У Александра Яковлевича, в отличие от них, помимо прочих отличных качеств была и ранимая совесть. Не сумев защитить мою мать, он своим авторитетом не раз покровительствовал и, видимо, спасал меня. Его звонок в КГБ Орджоникидзе после ареста мамы прикрыл меня от возможных репрессий. После того как он нашел меня в Тбилиси, проживающим на чердачной мансарде института физкультуры, с его подачи его родная дочь Тамара предложила мне занять пустующую квартиру. Приехав второй раз в Тбилиси, он сознательно демонстрировал свое внимание ко мне, не говоря уже о такой деликатности, как мое одобрение на его третью женитьбу.
Мне думается, что даже после его кончины, когда в 1951 году из Тбилиси выселяли массу людей, в том числе имеющих родственников за границей или детей репрессированных, только его предварительное «прикрытие» спасло мою семью от вторичной ссылки.
31 декабря 1948 года, после продолжительной голодовки Александр Яковлевич скончался. Сначала он ограничивал себя в пище, затем перестал есть, а в последние пять дней отказывался от питья.
Возможно, он надеялся, что Сталин узнает о его пассивном протесте и призовет к себе «своего Сашу». Знал ли Сталин об этом? Сия тайна великая есть!
Его привезли хоронить в Гори. В гробу я увидел маленького старичка. Трудно было представить, что когда-то это был могучий красавец. Для меня эта смерть как бы объединила все тяжелые потери за годы войны — мамы, брата и сына.
Когда умер мой сын, жизнь была каторжная, не видно было просвета, да и с женой у нас все разладилось, так как она видела во мне причину нашей вынужденной ссылки в казахскую степь. Эта смерть среди смертей была в какой-то мере предопределена. Мертвых брата и маму я не видел.
Приехав в Гори, я встал в стороне и плакал горько, навзрыд, как обиженный ребенок. Люди, проходившие мимо гроба, с удивлением обращали на меня внимание, не зная, кто это так убивается, тем более, отгоревавшие в Москве родные дети уже не плакали, а печально принимали соболезнования.
В лице Александра Яковлевича я прощался сразу с четырьмя самыми близкими мне людьми. Осталась у меня лишь сестра Лизочка, след которой давно и, как я думал, навсегда потерян…
Во время хрущевской оттепели я подал заявление с просьбой о реабилитации матери. В мае 1961 года получил заказное письмо из военного трибунала Московского военного округа от 9 мая. Справку за номером: Н-261/ ос.
Дело по обвинению
Алихановой (Фегельке) Лилли Германовны 1889 года рождения, до ареста 30 ноября 1941 года — домашняя хозяйка, пересмотрено военным трибуналом Московского военного округа 24 апреля 1961 года.
Постановлением от 24 апреля в отношении Алихановой (Фегельке) Лилли Германовны дело о ней отменено и прекращено.
Алиханова (Фегельке) Лилли Германовна реабилитирована посмертно за отсутствием состава преступления.
Зам. Председателя военного трибунала Московского военного округа подполковник юстиции Н. Соколов.
В дальнейшем мне удалось выяснить, что мою мать арестовали столь поспешно, что даже «дело» на нее не было заведено!
Несколько раньше я совершенно случайно узнал, где и каким образом погибла мама. Однажды одна из наших преподавательниц спросила меня — знала ли моя мама Сталина? Получив утвердительный ответ, она воскликнула:
— Значит, это была она!
Приятельница ее мамы недавно вернулась из Темниковских лагерей и рассказала им, что вместе с ней в лагере была немка по фамилии Алиханова, которая пыталась отправить письмо Сталину. У нее в бандаже были зашиты три брильянта. Она хотела один из них пожертвовать на танковую колонну, а два других брильянта — каким-нибудь образом — отправить сыну, который служил в Орджоникидзе, и жене другого сына, который был на фронте.
История этих брильянтов такова. Молодой красавице жене мой отец захотел подарить брильянтовые серьги. Однако найти два одинаковых четырехкаратника даже в Париже было непросто. Кроме того, у мамы в кольце был еще один очень ценный брильянт голубой воды, весом 2,5 карата. После прихода к власти в Грузии большевиков предназначение этих брильянтов было предопределено названием кинокартины «Бриллианты для диктатуры пролетариата».
Эти три драгоценности — единственное, что моя несчастная мама сумела сохранить из всего огромного отцовского состояния. Она, судя по всему, вынула камни из оправ и зашила их в бандаж, в качестве последнего рубежа обороны от возможных жизненных невзгод.
Сообщение моей сослуживицы Жени чрезвычайно меня взволновало. Я, естественно, попросил устроить мне свидание с этой неожиданной вестницей. Мы встретились на квартире у Жени. Женщина было очень испугана. Известно, что при освобождении узников, им приказывали ничего не разглашать. Возможно, поэтому эта несчастная женщина при встрече предпочла все позабыть. Все же она рассказала мне об обстоятельствах маминой смерти. Маме нездоровилось — у ней была больная печень. Потом ее увезли в тюремный госпиталь, где она и скончалась.
Что же касается брильянтов, то судьбу их угадать невозможно. Судя по рассказам Варлама Шаламова, умерших лагерников сбрасывали в ямы безо всякой одежды. Нашли ли при прощупывании бандажа драгоценности? Могла и эта женщина кому-нибудь сказать о спрятанных сокровищах. Воспользовался ли ими кто-нибудь или они канули, сгорели в огне?..
Бог с ними! Не то еще пропало! Безумно жаль маму, которая была слепо предана стране, ее вождю и тем не менее не избежала массовой гигантской мясорубки.
Мир праху твоему, дорогая!
Наследство же, которое оставил Александр Яковлевич, если не считать его квартиры в Москве, было смехотворным: старая мебель и небольшая сумма на сберкнижке, которой едва хватило на сооружение ограды и памятника. Такой он был бессребреник.
Злопамятный Берия не удовлетворился гибелью своего противника. Смерть Сталина сняла «прикрытие» эгнаташвилевской семьи. Берия стал «калифом на час». За короткое время его почти ничем не ограниченной власти, когда ему следовало бы больше всего думать о реальных опасностях и укреплении своей диктатуры, Берия находит время распорядиться об аресте секретаря президиума Верховного Совета Грузии, младшего брата Александра Яковлевича — Василия.
Бичико в это время был начальником охраны Шверника, который относился к нему с большой теплотой. Берия, не желая наживать себе противника в лице Шверника, решил погубить Бичико исподволь, и в экстренном порядке отправил его в Молдавию. Бичико не успел даже сняться с партийного учета, и в Молдавии не стали принимать от него партийных взносов. Провоцируется исключение Бичико из партии за неуплату взносов, что для коммуниста смерти подобно. Бичико боялся посылать деньги почтой, в полной уверенности, что они не дойдут, и специально ездит в Москву, чтобы уплатить партвзносы — с партучета его все равно не снимают. И Бичико, не задерживаясь, в тот же день возвращается к месту службы. Тем временем снимают с должности министра здравоохранения и сына Василия Яковлевича — Шота. Берия, видимо, готовил расправу над всей семьей, и лишь его арест и расстрел спасли Эгнаташвили от полного уничтожения.
Василия Яковлевича тут же выпустили из тюрьмы и назначили директором литературного музея в Тбилиси. Бичико возвратился в Москву. Шверник, в ответ на просьбу о восстановлении в должности, ответил ему, что «органы очищаются от грузин», но взял его к себе в аппарат в отдел физкультуры и спорта. А Шота стал директором Грузинского института переливания крови.
Мне кажется, можно сделать из всего этого однозначный вывод о том, что Берия ненавидел Сталина и все, что с ним было связано.
Прошло время. Тамара и Бичико стали чувствовать себя в Москве все менее уютно, несмотря на то, что у Бичико была прекрасная квартира, дача, унаследованная его супругой от комиссара чапаевской дивизии и, самое главное, две дочери и два внука. Он, как и Тамара, тяготел к своей родине — Тбилиси.
Существующий еще в недалеком прошлом в Грузии культ Сталина и подспудное признание Эгнаташвили родственниками великого вождя обеспечили им двухкомнатные квартиры и престижные, весьма дорогие по котировке партийной бюрократии должности. Бичико стал в Тбилиси директором «Дворца спорта», а Гиви (муж Тамары) — заместителем директора 1-го винного завода «Самтрест».
Впрочем, оба они, воспитанные на традициях Александра Яковлевича, по грузинскому выражению «портили эти места», так как не брали и не давали взяток. Впрочем, лет через шесть Бичико освободили от должности. В последнее время он собирал марки и недавно умер в возрасте 86 лет. Тамара и Гиви тоже давно умерли, а их сын Гурам, мягкий и очень порядочный человек, — заведующий кафедрой борьбы в Грузинском институте физкультуры.