Из Луккунен будто бы вынули стержень: она покачнулась, осела. Я кинулся было подхватить: тротуар грязный, но не понадобилось. Она села на корточки, обхватила себя руками, начала раскачиваться из стороны в сторону. Издала странный звук, похожий не то на всхип, не то на скулеж.
Мне совсем несвоевременно вспомнилось, что где-то тут в давнишние времена, еще до шведских владений, были финские деревни. Или дальше? Вот так потянет эрудицией блеснуть, и сам себя физиономией в грязь.
— Мне побыть с тобой? — спросил я в растерянности: как-то не приходилось мне бывать в подобных ситуациях, не умею я утешать девушек.
Не говоря уж о девушках-оборотнях.
Ханна замотала головой. Я не стал гадать, то это девчачье: "Нет", — которое следует воспринимать как: "Конечно же, да!" — или это был всамделишный отказ. В моих интересах было нет, которое нет. Его я и выбрал.
— Я отлучусь минут на несколько, — сообщил я расстроенной финке. — И вернусь. Не уходи никуда, пожалуйста.
И устроил себе короткую утреннюю пробежку вдоль Фонтанки. Остановился, не добежав чуть-чуть до ремонтируемого Пантелеймоновского моста. Повертел головой: никого, ни машин, ни прохожих, ни дворников. Поставил пакет с гостинцами на гранитный парапет над птичьей статуей.
— Не серчай на меня, водяной дедушка, — по наущению Кошара выпалил в прохладный утренний воздух. — Обиду нанес по незнанию. Принес тебе да твоим девушкам малость малую, но в воду не брошу, чтоб никого не пожечь.
Эту речь овинник меня заставил репетировать перед зеркалом в прихожей, и велел, чтобы на сей раз без огненных цветочков и прочего самоуправства. Мне пришлось согласиться с тем, что хамство с моей стороны имело место быть. И потому оттарабанил, как по писаному.
Темная вода лениво плескалась, не снисходя до ответа.
Я пожал плечами.
— Худой мир лучше доброй ссоры, — добавил я все ж таки отсебятины. — Я побегу обратно, меня девушка ждет.
И побежал, хотя совсем невелика была моя вера в то, что Ханна меня дождется. Ее уход меня бы не расстроил, хотя про неведомую Керь и каких-то золотых разузнать хотелось бы. Не люблю, когда мне говорят: "А", — а весь остальной алфавит предлагают отыскать самостоятельно.
Но нет, Ханна нашлась на набережной неподалеку от того места, где я ее оставил. Она стояла, облокотившись на решетку, глядя на забранный лесами Михайловский замок. Пришла в себя, значит, пока я отбегал.
— Меня иногда т-туда т-тянет, — призналась девушка.
— В замок? А меня порой тянет спрыгнуть с моста, — я показательно зажег над ладонью огонек. — Водные обитатели меня сильно не любят. Лучше в замок пробраться, чем камушком на донышко.
Ханна боязливо глядела на огонь, но растянула губы в подобие улыбки, услышав про донышко.
— Идем?
Она кивнула и зашагала — теперь не передо мной, а по правую руку, как бы отделяя воду от меня.
Еще не пришла пора августовских чернильных ночей, небеса, укутанные дымкой облаков, еще серы. Воздух прозрачен. И потому фигурка в черном и сером, подскочившая к оставленному мной пакету и решившая его спереть — видна была отчетливо.
— Зараза, стой! — выкрикнул я, срываясь на бег.
Вот же пошли люди: даже внутрь не заглянул, а вдруг там что-то нехорошее? Скажем, голова, отделенная от туловища?..
Меня обогнала размытая от скорости Ханна, только и мелькнули подошвы.
"Ура! Погоня! Адреналин! Приключение!" — возрадовалось во мне нечто первобытное. И почти сразу скуксилось: погоня завершилась менее, чем за минуту. Ноги у Луккунен оказались не только шерстистые, но и нечеловечески быстрые. Подросток — это я увидел, добежав до места действия — убегать рванул туда, откуда шел, по набережной реки Мойки. Вот через ограждение его и перегнула Ханна, одной рукой перехватившая запястья парнишки, локтем второй упершись в спину беглеца. Пакет, из-за которого мы устроили утренние догонялки, стоял у ног Луккунен. Кажется, ему (пакету) досталось: из уголка вытекала водичка.
Я походя порадовался, что она сочла меня опасным и попыталась перекинуться, чтобы напасть. Не смогла, впала в отчаяние, пошла на убой. Ринься она на меня как есть, и исход сшибки был бы не очевиден. Да, на моей стороне какие-никакие, а занятия спортом. Но, пока бы я ломал свое "нельзя бить девушек", проворная девушка, не обремененная подобными ограничительными глупостями, могла бы натворить дел.
"Водичка?!" — как током ударило меня. В числе гостинцев не было ничего жидкого.
— Он взял т-твое? — Ханна показала зубы, прошлась по верхним кончиком языка. — Т-ты взял чужое?
Это она у трясущегося, что тот осиновый лист, мальчонки, уточнила.
— Да пошла ты-ы… — он не договорил, куда пойти Ханне, наверное, удар по спине помешал.
Не сильный, воспитательный.
Я подошел к этой живописной парочке, присел перед пакетом на корточки, заглянул внутрь.
— Отпусти ты этого детеныша, — махнул я рукой. — Пусть идет куда шел. Пацан, ты не заметил, что пакетик булькает?
— Булькает, значит, бухло! — огрызнулся пацаненок, которого тут же, стоило мне попросить, отпустила Луккунен. — Тьфу, придурки.
— А вот это ты зря, парень, — сказал я, глядя за траекторией полета плевка в воду. — Ханна, пробежимся еще немножко? Придется вернуться, в наш круглосуточный заскочить. Нужна большая бутылка питьевой воды, не минеральной, не газированной.
Я достал из кармана пару сотенных, протянул Ханне. Наш круглосуточный — это если обогнуть строение, приютившее наш клуб, будет как раз он.
— Ты быстрее меня. Не затруднит?
Луккунен без лишних слов сорвалась на бег.
В пакете, вопреки мнению воришки, булькало не бухло, а речная вода. Внутри большого пакета стоял пакетик поменьше, из-под гребешков, кажется. Он-то и был наполнен водой и бережно завязан сверху. Только в нем или сразу была, или в процессе беготни образовалась дырочка, и пакет стремительно пустел. Что грозило печальными последствиями для двух рыбин, одной с мою ладонь, второй раза в два мельче. Карасики, определенно два карася шевелили плавниками в подтекающем полиэтиленовом пакете. Я позже уточнил у знающих людей.
Рыб было бы хорошо — и срочно — переселить в аквариум, но я никогда не искал в Питере работающий в начале шестого утра зоомагазин, не собирался и начинать. И даже в продуктовый меня вряд ли бы пустили с текущим пакетом, а бросать на верную смерть отдарок водного хозяина было бы недальновидно. И тем более — обратно в реку выплескивать воду с рыбами. Оскорбить отказом большака среди водников после всех поучений Кошара с парадником было бы полным кретинизмом. Полнейшим.
Даже если единственное решение, пришедшее мне в голову, вгоняло меня в некий долг перед Ханной.
Я пробежал — напрягаясь изо всех сил — полпути до магазина, когда Луккунен примчалась ко мне с запрошенной бутылкой.
— Подержишь? — спросил я, передавая ей многострадальный пакет.
И достал брелок с ключами, раскладывающийся на маленькое стальное лезвие и на открывалку. Еще одно "наследие" походных времен.
Открыл пятилитровую бутыль, выплеснул часть воды на проезжую часть. Нагрел лезвие, срезал верхнюю часть бутылки. Увы, караси в стандартное горлышко не пролезли бы. Мелкий еще просочился бы, а крупный наверняка нет.
Переселение рыб состоялось. Ханна ничего не сказала, хотя глаза ее существенно расширились.
— У меня непростые отношения с водными духами, я говорил, — улыбнулся я девушке, прижимая к груди бутыль. — И некоторые из этих духов с юмором.
Похоже, вести в подводном мире разносятся быстро. С Пискаревских прудов до реки Фонтанки волны информации докатились меньше чем за сутки.
— С-сдача, — потянулась Луккунен.
Я остановил ее жестом.
— Купи суперклей для твоих рабочих туфель. Хотя он вонючий, тебе, наверное, неприятно будет. Я, правда, признателен тебе за помощь. Я поговорю со Шпалой. Не в качестве платы за помощь, просто поговорю. Идем?
После всей этой беготни мы довольно долго шли молча, а потом Ханна заговорила. Сам бы я не стал вытягивать из нее откровения, несмотря на любопытство. Личное — есть личное.
Говорила она сбивчиво, путанно, надрывно. Сбивчивости было так много, что я позволю себе пересказ ее истории своими словами.
Ее предки вели род от Лукутар — матери всех чернобурых лисиц по верованиям финнов. Лукутар была дочерью Тапио, хозяина лесного. У самого Тапио две звериные, "сильные" личины: медведь и лось, и для простых людишек лик старца седобородого. Вместе с женой Миэллики они правили лесной страной Метсолой (или Тапиолой, я не очень понял двойственности названия — финны сложные). Кроме Лукутар, у лесных правителей были еще дети, со столь же зубодробительными именами, в том числе — Керейтар, мать лисиц. Рыжих лисиц, золотых. Золотая жена. Чья жена — я недопонял, уточнять постеснялся.
Все шло своим чередом, пока люди справно носили подношения к пню — "столу Тапио". Справедлив и суров был владыка лесной, но пропал (или уснул), когда людская вера в него иссякла. Миэллики уснула того раньше.
И вот тогда пришла беда, откуда не ждали, от "родни" — золотых детей Керейтар. Сестры (они же матери) все реже отзывались на зов прежде любимых ими детей-оборотней, и постепенно власть собралась в лапах старейших лисов. Как золотых, так и чернобурых. И в одну ночь, собрав совет семей, дети Керейтар объявили: лишь их мать — истинная дочь Тапио, золотого короля леса, а Лукутар — приблуда, темна и чужда она. А значит, ату ее потомков! Во имя справедливости и чести "золотой жены". Мол, когда от "ублюдков" избавятся, да не просто так, а по полной ритуальной форме, заливая лапы матери кровью ее "племянников", можно вернуть мощь и величие Керейтар.
Рыжие оборотни физически существенно превосходят чернобурых, сила последних — в другом. "В чем?" — не удержался я на этом моменте от вопроса. "В другом", — повторила Ханна и я, поняв намек, прикусил язык и продолжил выступать в роли свободных ушей для пересказа наболевшего.
Первый удар был внезапен и страшен: из сотен взрослых детей Лукутар разминулась со смертью едва ли четвертая часть. Немногие уцелевшие встали на тропу мести, кусая исподтишка, ударяя по слабым семьям. И гибли, гибли… Кто геройски, кто глупо.